ЖЕСТОКАЯ НАРОДНАЯ ТРАГЕДИЯ
Двадцатый век вошел в историю как период крупных общественных потрясений. Особая участь в минувшее столетие выпала на долю России: ее народы пережили три революции, несколько тяжелых войн и бесконечный ряд социально-экономических преобразований, круто изменивших жизнь всех людей. Но, пожалуй, самым драматичным наследием ушедших в небытие десятилетий являются массовые репрессии, коснувшиеся миллионов российских семей.
Еще сравнительно недавно российские историки были обязаны восхвалять революцию, доказывать истину о том, что «все мы родом из Октября». В наше время любой вправе иметь о минувших событиях свое суждение.
Размышления над прошлым дают основание сделать вывод о том, что российские революции 1917 года развивались по классическим канонам, которые в полной мере проявились еще в XVIII–XIX вв. во Франции. За жирондой неизбежно следуют радикальные якобинцы, затем происходит становление белого и красного террора, возникают гражданское противостояние, хаос, разруха и диктатура, пожирающая в конце концов и самих детей революции.
Этот вывод убедительно подтверждается материалами, опубликованными в книге, предлагаемой вниманию читателей. Документальный сборник является итогом многолетнего труда работников Архангельской областной прокуратуры по реабилитации жертв политических репрессий, осуществлявшихся в России в годы советской власти.
Новое поколение юристов вынуждено было решать задачу, не имевшую прецедентов в мировой истории. Из некогда строжайше засекреченных архивов извлекались тысячи «дел» людей, судьба которых долгие десятилетия являлась белым пятном в прошлом нашего Отечества, оставалась неизвестной даже для их ближайших родственников.
В «Поморском мемориале» публикуются документы, отражающие политику государства по созданию и совершенствованию системы карательных органов и различных учреждений для содержания и организации труда заключенных. Почти все они являются малоизвестными или неизвестными рядовому читателю. Особого внимания заслуживают постановление Совета Народных Комиссаров СССР «Об организации Соловецких лагерей особого назначения», справка о деятельности этих лагерей, составленная центральным архивом Федеральной службы безопасности Российской Федерации, приказ Объединенного государственного политического управления «О ликвидации кулака как класса» от 2 февраля 1930 года, приказ ВЧК об объявлении вне закона убегающих из Холмогорского лагеря принудительных работ от 28 июля 1921 года и ряд других. На каждом из этих документов стояли в свое время надписи «Опубликованию не подлежит» или «Совершенно секретно».
Особый интерес представляет список уроженцев и жителей Архангельской области, ставших жертвами политических репрессий. Горестный мартиролог, по далеко не полным сведениям, насчитывает в настоящее время более 20 тысяч человек. В нем потомки невинно пострадавших когда-то людей и исследователи найдут имена наших земляков, которые были арестованы в 1918–1950-е гг. Сотни из них были расстреляны, большинство умерли в тюрьмах и лагерях. И лишь очень немногие, пройдя через многолетние муки страданий и изнурительного каторжного труда, дождались возвращения в семьи и восстановления своих безжалостно попранных властями прав.
Потребовались годы для того, чтобы в ходе тщательного исследования сохранившихся документов выявить имена тех, кто стал когда-то безвинной жертвой политики жестокой государственной машины.
* * *
Процесс по реабилитации жертв политических репрессий прошел ряд этапов. Первый из них начался еще в начале 50-х годов, вскоре после смерти И.В. Сталина.
В 1953 году появился Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии». Год спустя были созданы комиссии по пересмотру дел на осужденных за антисоветские преступления в 1934–1953 гг.
Этапным событием на этом пути явился доклад Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», произнесенный на закрытом заседании XX съезда КПСС в 1956 году, а также постановление ЦК партии «О преодолении культа личности и его последствий» от 30 июня того же года.
На своей начальной стадии этот сложный и противоречивый процесс характеризовался отсутствием должной гласности, непоследовательностью и недомолвками. А в 1960-е годы он и вовсе замедлился. Родственникам людей, погибших в лагерях и тюрьмах, сообщали в то время неполные, чаще всего заведомо фальсифицированные сведения.
Решительный сдвиг в решении проблем реабилитации произошел в 1987 году, когда наше общество вступило на путь расширения гласности. 28 сентября создается Комиссия Политбюро ЦК КПСС по изучению материалов, связанных с политическими репрессиями. Прямым следствием работы этой комиссии явилось решение пленума Верховного суда СССР от 4 февраля 1988 года, отменившего приговор в отношении лиц, осужденных в марте 1938 года по так называемому «антисоветскому правотроцкистскому блоку». Все крупные государственные, партийные деятели, проходившие по нему, были осуждены в начале 1938 года к расстрелу с конфискацией имущества за измену Родине в форме шпионажа, вредительства, диверсий и террористических актов[1].
Пленум единодушно отверг все обвинения, инкриминированные этой так называемой «преступной группе», и принял решение: дело в отношении Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Х.Г. Раковского, А.П. Розенгольца, М.А. Чернова, П.П. Буланова, Л.Г. Левина, И.Н. Казакова, В.А. Максимова-Диковского, П.П. Крючкова прекратить за отсутствием в их действиях состава преступления. Несколькими годами ранее подобное решение было принято в отношении других лиц, проходивших по этому процессу, в том числе В.И. Иванова, бывшего первого секретаря Северного крайкома ВКП(б).
При анализе «дела» этого всемирно известного судебного процесса специалисты в полный голос заговорили о преступных методах, при помощи которых выбивались показания из подследственных, грубо фальсифицировался ход следствия и судебного разбирательства. Появились убедительные доказательства полного произвола и пренебрежения к закону, элементарным правам человека. Печать начала систематически публиковать сведения о виновниках произвола и о жертвах репрессий.
Начиная с января 1989 года высшие органы власти СССР (Президиум Верховного Совета СССР, Президент СССР, Верховный Совет СССР) издали ряд важных документов, касавшихся восстановления прав всех жертв политических репрессий 20–50-х годов. В целях восстановления социальной справедливости и ликвидации последствий беззаконий, имевших место в период советской власти, были осуждены массовые репрессии периода сталинизма, признаны антиконституционными действовавшие в 30–40-х и начале 50-х годов «тройки» НКВД-УНКВД, коллегии ОГПУ и «особые совещания» НКВД-МГБ-МВД СССР и отменены все вынесенные ими решения. В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года подчеркивалось: «Считать всех граждан, которые были репрессированы решениями указанных органов, включая лиц, осужденных впоследствии за побег из мест незаконного спецпоселения, реабилитированными».
Наиболее обстоятельным юридическим документом, на основании которого развернулась дальнейшая работа по реабилитации жертв политических репрессий, явился федеральный закон от 18 октября 1991 года. Он провозгласил своей целью «реабилитацию всех жертв политических репрессий, подвергнутых таковым на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года, восстановление их в гражданских правах, устранение иных последствий произвола и обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального и морального ущерба».
Много горьких размышлений возникнет у каждого, кто будет знакомиться с этим трудом. Говоря о причинах великой трагедии, постигшей российский народ в сравнительно недавнем прошлом, можно лишь высказать суждение о том, что корни во многом криминального характера сталинского тоталитарного режима надо искать в двух тесно связанных друг с другом концепциях: теории классовой борьбы, доведенной до абсурда, и концепции большевистской партии нового типа. Из данных постулатов логически вытекала практическая деятельность органов государственной власти, то есть все то, о чем напоминают документы этой книги.
Во-первых, это беспощадное уничтожение «во имя блага народа» эксплуататорских классов — помещиков, капиталистов, кулаков и т.д., а также всех инакомыслящих, то есть «неправоверных»: кадетов («врагов народа»), правых и левых эсеров, меньшевиков и представителей других партий, выражавших якобы интересы упомянутых классов. Когда же со всеми этими силами рассчитались, то в порядок дня выдвинулась вторая проблема: наступила очередь истреблять друг друга, то есть тех же «классовых врагов», будто бы пробравшихся в партию и в государственные органы. Сделать это было легко, так как многие члены партии, в том числе и на Севере, ранее состояли в рядах левых эсеров и меньшевиков, нередко служили когда-то в старой и даже белой армии.
Коммунистическая партия, ставшая руководящей силой общества и превратившаяся в организацию полувоенного типа, позволяла успешно направлять усилия партийных комитетов, всех коммунистов на решение этих проблем. Жесткий централизм внутрипартийной власти, вмешательство ее во все поры государственной и хозяйственной жизни не оставляли места для реального влияния на эти процессы со стороны рядовой массы коммунистов, вынужденных подчиняться партийной дисциплине и обязанных в силу ее постулатов лишь утверждать и принимать к неуклонному исполнению все решения, принятые на съездах партии, пленумах ее Центрального комитета и местных партийных органов.
Наряду с этими определяющими обстоятельствами следует иметь в виду и еще некоторые моменты. Извечная нищета большинства русских людей породила столь же извечную мечту о быстром приходе некоего чуда благоденствия сверху. И это облегчало Сталину и другим правителям возможность вершить свои правые и неправые дела, ибо народ, привыкший верить властям, легко «клевал» на любую приманку, поддавался на призывы к свершению неких практических задач во имя великого будущего. А отсутствие в России парламентских традиций и цивилизованного отношения к инакомыслию всегда порождало стремление сильных мира сего изолировать или уничтожать несогласных.
С некоторой долей условности политические репрессии, проводившиеся на территории бывшего СССР, можно разделить на несколько тесно связанных друг с другом этапов.
Первый из них длился с революции 1917 года до начала коллективизации. В этот отрезок времени советская власть мстила тем людям, которые служили в белой армии, являлись раньше членами различных политических партий, предпринимателями, так или иначе участвовали в антисоветских выступлениях и других деяниях, а следовательно, защищали интересы «эксплуататоров».
Следует иметь в виду, что в этот отрезок времени жестокие репрессии осуществляли и антисоветские силы. Жертвами различных белогвардейских правительств и генералов стали тысячи граждан России: представители различных политических партий, профсоюзные активисты и многие другие.
Второй период связан главным образом с проведением коллективизации, то есть с борьбой против деревенской буржуазии — кулачества. Массовым политическим гонениям: раскулачиванию, выселению из родных мест, высылке на север и в другие отдаленные места подверглись тысячи крестьянских семей с Северного Кавказа, Украины, Поволжья и других регионов СССР.
Жестокая акция широкого политического террора осуществлялась в стране начиная с конца 1934 года, после убийства СМ. Кирова. Невинными жертвами различных внесудебных органов: двоек, троек, а также многих фальсифицированных судебных процессов явились в то время участники различных так называемых «антипартийных группировок», «заговоров» и т.п. наспех сфабрикованных дел, а также простые люди: бывшие священнослужители, члены различных партий и т.д.
Особое место в репрессивной политике властей занял период Великой Отечественной войны и послевоенного времени. Острие этой политики в то время направлялось против бывших военнопленных и их семей, представителей ряда народностей, а позднее по отношению к людям, высказывавшим суждения, шедшие вразрез официальным пропагандистским установкам.
Трудно представить себе подлинные масштабы людских потерь, понесенных Архангельской областью в ходе политических репрессий, тем более выявить всех конкретных людей, ставших их жертвами. Попытаемся на основе материалов, публикуемых в этом сборнике и добытых собственными изысканиями в различных архивах, хотя бы кратко показать то, что происходило на Севере в упомянутые выше отрезки времени.
В первый период существования советской власти был создан главный карательный орган победившей революции — Всероссийская чрезвычайная комиссия при СНК по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) во главе с Ф.Э. Дзержинским. В постановлениях Совнаркома от 7 и 21 декабря 1917 года главной задачей этого органа признавалась «беспощадная борьба с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией».
По мере развития и обострения социально-политической ситуации расширялись и задачи нового органа. В связи с наступлением немецких войск в феврале 1918 года ВЧК, действуя на основе декрета Совнаркома «Социалистическое Отечество в опасности!», объявила, что "все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстаний для свержения Советской власти — будут беспощадно расстреливаться отрядами Комиссии на месте преступления"[2].
А 5 сентября 1918 года после убийства председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого и покушения на В.И. Ленина Совнарком принял постановление о красном терроре, где объявлялось, что все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, подлежат расстрелу. Руководствуясь этим документом, нарком внутренних дел Г.И. Петровский подписал директиву, которая предлагала местным органам власти брать из буржуазии и офицерства заложников. "При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде, — говорилось в этом приказе, — должен применяться безоговорочно расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом особую инициативу«[3].
Эти документы послужили юридической основой для осуществления репрессивных действий на Севере в период 1918–1920 гг. Уже в июле 1918 года в Архангельске по санкции М.С. Кедрова был произведен один из первых бессудных расстрелов в Советской России. Жертвой этой акции посланца Совнаркома явился командир 1-го архангельского советского полка И.И. Иванов, обвиненный в предательстве советской власти[4]. Подобным же образом, то есть без суда и следствия, по предписанию того же Кедрова был расстрелян в Вологде член правления союза смолокуренных артелей Важской области Г.А. Дегтев[5], а в Няндоме — бывший член архангельской городской думы А.В. Папилов.
Осенью того же года предпринимаются попытки создания первых концентрационных лагерей в Архангельске и Вологде. В Архангельске дело ограничилось мобилизацией буржуазии на сооружение укреплений на острове Мудьюг. А в Вологде за колючей проволокой оказалось 1238 человек[6]. Изоляции в особые места подверглись лица, подпавшие под определение «буржуазия». В эту категорию вошли мужчины в возрасте от 17 до 45 лет: "бывшие офицеры, чиновники военного и мирного времени, фабриканты, заводчики, лесопромышленники, купцы, все лица, живущие эксплуатацией чужого труда или своих капиталов«[7].
Советские власти пытались решить при помощи этой меры две цели: использовать буржуазию «для рытья окопов» и обезопасить тыл «от возможных белогвардейских выступлений».
Волна расстрелов в Архангельской губернии прокатилась в 1918–1919 гг. в связи с ликвидацией последствий Шенкурского восстания, происшедшего в июле 1918 года. По далеко не полным данным в 1918–1920 гг. жертвами губернской чрезвычайной комиссии стали около 50 жителей Поважья. Среди них братья Ракитины (Максим, Петр, Александр), Я.П. Леванидов и многие другие[8].
За рамками этой работы остались репрессии, проводившиеся белогвардейским правительством И.В. Чайковского. Отметим лишь, что антисоветские деятели, опираясь на силу иностранных штыков, за 18 месяцев пребывания у власти в Архангельске также успели применить весь набор средств насилия по отношению к жителям Севера: организовали концентрационный лагерь на острове Мудьюг и жуткую каторжную тюрьму на Иоканге, предали суду и различным наказаниям сотни людей. Немало северян в тот период было расстреляно. Среди них большевики-подпольщики во главе с К.И. Теснановым, военные моряки А.А. Терехин, Н. А. Дрейер, профсоюзные активисты во главе с авторитетным руководителем рабочих Н.В. Левачевым и многие другие. Белогвардейские власти широко применяли и массовые расстрелы. 13 заключенных пали от пуль 19 сентября 1919 года на острове Myдьюг[9]. Годом раньше во дворе казарм Восстания были расстреляны 11 солдат-новобранцев. Прах 49 жертв белогвардейского террора покоится с 1 мая 1920 года на мысе Пур-Наволок, где сооружен обелиск «Жертвам интервенции. 1918–1920». Проблема белогвардейского террора, по нашему мнению, должна стать предметом особого расследования.
Между тем 3 марта 1920 года, то есть спустя 10 дней после освобождения Архангельска от антисоветских сил, приступил к работе губернский карательный отдел губисполкома. Заслуживают внимания некоторые «новации», которые этот орган пытался внедрить в жизнь. Одним из первых приказов заведующего карательным отделом архангельская губернская тюрьма переименовывается в «Архангельский губернский исправительный дом». «Слово «арестант», — говорилось в приказе, — как унижающее личность и достоинство человека, исключить из употребления и заменить словом «заключенный». Из всех помещений исправительного дома убрать иконы«[10]. Вскоре после освобождения Архангельска было арестовано более 2606 человек: бывших офицеров, представителей интеллигенции и делового мира[11].
Абсолютное большинство из них привлекались к ответственности как политические преступники. Согласно отчету карательного отдела губисполкома, заключенные делились на три группы: заложники, осужденные на сроки и подследственные. Последние составляли наиболее многочисленную категорию и были расписаны за органами, ведавшими в тот момент расследованиями антисоветских и контрреволюционных преступлений: за губЧК, за комиссией Кедрова, за революционным военным трибуналом Архангельской губернии, особым отделом Беломорской флотилии и т.д.[12]. Часть арестованных отправлялась в Москву, в Вологду и другие места.
Среди тех, кто оказался арестованным, были бывшие офицеры, члены белогвардейского правительства Н.В. Чайковского, редактор газеты «Северное утро» М. Леонов, многие бизнесмены Севера. Более трех месяцев, в частности, томились в ней летом 1920 года наиболее крупные представители архангельского делового мира Я. А. Беляевский и М.А. Ульсен. Чуть позднее возникло групповое «дело торгово-промышленного союза», по которому проходило более 60 бывших купцов, промышленников и торговцев.
Вскоре после установления в Архангельской губернии советской власти на страницах газеты «Известия архангельского губернского ревкома» систематически публиковались списки расстрелянных, заподозренных в антисоветских и иных деяниях. Только в мае—июле 1920 года были казнены И.М. Аристов, И.В. Елькин, В.Я. Лошманов, Ф.А. Можайцев, Я.П. Проурзин, Д. Е. Зотиков и десятки других[13].
Пытаясь оправдать усиление репрессивных действий, губернская чрезвычайная комиссия довела до сведения граждан губернии извещение: "Губчека до сих пор была великодушна в борьбе с врагами народа. Но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждыми днем, губЧК, основываясь на объявленном военном положении губернии постановлением ВЦИК и Совета Обороны от 11 мая 1920 года, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, хулиганами и прочими паразитами кроме беспощадной расправы в 24 часа или на месте преступления«[14]. Сведения о расстрелах публиковались в губернских газетах ив 1921 году.
А для разгрузки переполненной губернской тюрьмы (так называемого исправительного дома), рассчитанной всего на 300 мест, были наспех организованы лагеря принудительных работ в Холмогорах, Пертоминске и Архангельске. Уже в сентябре 1920 года в них находилось 1312 заключенных[15]. Но положение в этих местах изоляции явно не устраивало карательные органы: лагеря располагались недалеко от населенных пунктов, слабо охранялись, начались побеги заключенных. 28 июля 1921 года появился жесткий приказ Всероссийской чрезвычайной комиссии, который предписывал: «убегающие из Холмогорского лагеря принудительных работ заключенные объявляются вне закона со всеми вытекающими из этого последствиями».
В конце концов было сочтено удобным соединить лагеря в одном пункте, переведя туда политических и уголовных преступников. Такая концентрация могла, по мнению руководства репрессивных органов, улучшить постановку дела с охраной заключенных при меньшей затрате средств на содержание ее и самих заключенных.
Самым подходящим местом для решения этой задачи были признаны Соловецкие острова ввиду их удобного, совершенно изолированного от основной территории России, географического положения.
Принято считать, что лагерный период в истории Соловков продолжался 16 лет (1923–1939 гг.)[16]. Это утверждение нуждается в уточнении. Архивные документы свидетельствуют о том, что здесь уже с лета 1920 года существовала колония малолетних преступников, куда было завезено более 40 человек[17]. Тогда же на Соловки попали бывшие офицеры и другие категории арестованных. По данным архива ФСБ, уже в 1920 году здесь находились в заточении бывшие офицеры белогвардейской армии С. Воробьев, Н. Жилинский. Сюда же был сослан в административную ссылку бывший партийный работник И.П. Булатов[18]. Иначе говоря, место для будущего массового водворения арестантов, которых позднее свозили со всей России, обживалось заранее.
Соловецкий лагерь принудительных работ Особого Назначения оставил наиболее зловещий след в истории репрессивной политики государства. Само слово Соловки превратилось на долгое время в некий символ этой политики. Официально он был создан постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 2 ноября 1923 года. Этим документом, подписанным А.И. Рыковым, в распоряжение СЛОНа были переданы все угодья, здания, живой и мертвый инвентарь, ранее принадлежавшие Соловецкому монастырю, а также Пертоминскому лагерю и Архангельскому пересыльно-распределительному пункту.
В пользование ОГПУ передавалась радиостанция, находившаяся на островах. Постановление обязывало ОГПУ «немедленно приступить к организации труда заключенных, для использования сельскохозяйственных, рыбных, лесных и пр. промыслов и предприятий, освободив таковые от уплаты государственных и местных налогов и сборов».
В положении о Соловецких лагерях отмечалось, что они создаются «для изоляции особо вредных государственных преступников, как уголовных, так и политических, деяния которых принесли или могут принести существенный ущерб спокойствию и целости Союза Советских Социалистических Республик». В эти лагеря заключались лица, «направленные туда исключительно распоряжением ОГПУ для отбытия наложенного на них судебными или административными органами наказания или срока изоляции».
В состав Соловецких подразделений входили 5 отделений, расположенных на территории архипелага Соловецких островов в Белом море, и Кемский пересыльный пункт, расположенный на острове Революции (быв. Поповом острове), близ города Кеми. Руководство всеми частями и отделениями Соловецких лагерей, расположенных на острове, именовалось «Управлением Соловецких Лагерей Особого Назначения Объединенного Государственного Политического Управления».
Пространное положение о Соловецких лагерях делило всех заключенных на пять категорий по признакам преступлений и социальному положению. В первую категорию зачислялись осужденные рабочие и крестьяне, имеющие не более одной судимости; во вторую — осужденные, имеющие более одной судимости, и лица иного, чем в первой категории, социального положения; в-третью — осужденные в порядке ст. 57–73 включительно Уголовного кодекса, кроме политических; в четвертую — рецидивисты; в пятую — осужденные за политические преступления (меньшевики, эсеры и анархисты). Политзаключенные подлежали содержанию в отдельных лагерях, изолированно от остальных заключенных.
Представляют большой интерес сведения о числе заключенных. В соответствии с докладом начальника У СЛОНА за 1924 год в то время в лагере содержалось 3 тыс. человек. Весьма значительным был контингент политзаключенных (около 350 человек). Они размещались в трех отделениях (бывшем Савватиевском, Муксалминском и Андзерском скитах монастыря). До 40 человек среди этой группы составляли анархисты, около 130 — эсеры и 170 — социал-демократы.
К 1928 году численность заключенных увеличилась до 23 тыс. человек. В это время расширилось и само понятие Соловецких лагерей. По сути дела, это были пять лагерей, которые именовались отделениями. Существовал также отдельный Кемский пункт.
Во всех этих подразделениях к марту 1930 года числилось 57 325 человек, в том числе 54 973 мужчины и 2352 женщины. 30 066 человек из этого количества были осуждены ОГПУ и 26 700 — органами Наркомата юстиции. 559 заключенных томились в лагерях без всяких приговоров. Непосредственно на Соловецких островах в то время находилось 15 834 человека. 16 667 заключенных содержались на острове Революции. Все остальные располагались на ст. Май-Губа, в Кандалакше и на разъезде Белый Мурманской железной дороги.
Труд заключенных широко использовался на сооружении дорог, на лесозаготовительных, деревообрабатывающих и других работах.
Приказом ОГПУ от 4 декабря 1933 года Соловецкие исправительно-трудовые лагеря были расформированы с передачей всего состава заключенных, аппарата и имущества Беломоро-Балтийскому комбинату ОГПУ. Начальник последнего получил приказ о создании на Соловецких островах специального отделения (лагеря) с содержанием в нем контингентов по особой инструкции. В последние три года существования лагеря здесь функционировала также Соловецкая тюрьма особого назначения.
В конце 1929 — начале 1930 гг. на основе решений XV съезда ВКП(б) и ряда пленумов ЦК партии стал осуществляться курс на социалистическое преобразование сельского хозяйства. Свои меры для решения этой сложнейшей социально-экономической проблемы предприняло ОГПУ.
В преамбуле специального приказа ОГПУ «О ликвидации кулака как класса», подписанного 2 февраля 1930 года, говорилось: «В целях наиболее организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства — в первую очередь в районах сплошной коллективизации, — в самое ближайшее время кулаку, особенно его наиболее богатой и активной, контрреволюционной части, должен быть нанесен сокрушительный удар. Сопротивление кулака должно быть и будет решительно сломлено».
Приказ намечал систему практических действий органов ОГПУ на местах. Осуществление директивы предписывалось развернуть по двум направлениям.
Первое из них предусматривало «немедленную ликвидацию контрреволюционного кулацкого актива, действующих контрреволюционных и повстанческих организаций, группировок и наиболее злостных, махровых одиночек». Речь шла практически о расстреле «контрреволюционеров».
А вторая серия мер предполагала массовое выселение, прежде всего из районов сплошной коллективизации, наиболее богатых кулаков, всего «кулацкого кадра», а также антисоветских активистов, в том числе церковников и сектантов, вместе с семьями в отдаленные северные районы СССР и конфискацию их имущества.
Особого внимания заслуживает конкретная разнарядка количества кулацко-белогвардейских элементов, намеченных для изъятия по так называемой первой категории. Первоначально предполагалось подвергнуть аресту 60 тысяч человек, в том числе 15 тыс. на Украине, 8 тыс. — на Северном Кавказе, 5 тыс. — в Белоруссии, 6 тыс. — в Сибири и так далее.
Дела лиц, арестованных по этой категории, должны были рассматриваться в срочном порядке тройками во внесудебном порядке. Директива предписывала применять по отношению к этой категории лиц самые решительные меры вплоть до высшей меры наказания (по сокращенной версии ВМН).
Одновременно директива указывала конкретное количество семей, подлежавших выселению. По предварительным прикидкам, выселению подлежало 155 тыс. семей, в том числе 35 тыс. из Украины, 20 тыс. с Северного Кавказа и Дагестана, 25 тыс. из Сибири. Но и это не все. Помимо основных 9 регионов, цифры по которым приводились, в приказе отмечалось, что «в отношении остальных областей и республик расчеты будут произведены в ближайшее время по согласованию с местными органами ОГПУ».
Огромный по масштабам план карательной акции разрабатывался как некая военная операция. В нем предусматривались сроки начала операции (с 10 февраля по 1 марта) и места расселения репрессированных. В частности, предполагалось, что 50 тысяч украинских семей будут переселены в Северный край.
Приказ полномочного представительства ОГПУ по Северному краю от 5 февраля 1930 года дублировал из слова в слово общий приказ ОГПУ. Он лишь конкретизировал количество «контрреволюционных элементов», подлежавших изъятию по первой категории. Ориентировочная цифра определялась в 1500 человек. 200 человек предполагалось изъять из Коми области, по 400 — из Архангельского и Вологодского округов, 300 — из Северодвинского и 200 — из Няндомского. Что касается второй категории, то есть кулацких семей, подлежавших выселению, то, очевидно, руководители краевого ОГПУ не имели представления о том, куда же направлять с крайнего Севера крестьянские семьи, и приказ ограничился констатацией о том, что подобные данные «будут даны дополнительно».
Планы ОГПУ, намеченные в приказе от 2 февраля 1930 года, были перевыполнены. По далеко не полным сведениям, в Северный край в 1930–31 гг. было завезено из южных территорий 58 800 семей, 288 560 человек[19].
Не представляется малейшей возможности дать хотя бы приблизительный анализ положения людей, оказавшихся высланными в далекие северные края. Это предмет особого исследования.
Наряду с подобными репрессивными акциями массового характера в стране совершенствовалась система борьбы с различными «контрреволюционными организациями». В конце 20 — начале 30-х гг. в СССР прошли три громких политических процесса: «Промпартии» во главе с Л.К. Рамзиным, «Трудовой крестьянской партии» (группа А.В. Чаянова — Н.Д. Кондратьева) и меньшевистской организации «Союзное бюро». Все эти группировки, как отмечалось в обвинительном заключении, сплотили свои действия на основе контрреволюционной платформы, преследовавшей следующие цели: "а) восстановление капиталистических отношений в СССР, как общая им всем цель контрреволюционного переворота; б) ставка на интервенцию, как на единственно возможный и наиболее быстро приводящий к цели путь к низвержению советской власти; в) вредительство, как основной метод контрреволюционной работы внутри СССР, и дезорганизаторская работа в армии;… д) организационная связь с правящими кругами западной буржуазии…«[20].
Всем трем процессам этим же документом приписывалась общая теоретическая подоплека, покоившаяся на классовом подходе к оценке событий. Процесс «Промпартии» вскрыл якобы связь старых специалистов «с империалистической буржуазией». Эсеровско-кулацкая группа Чаянова-Кондратьева отражала, согласно обвинительному заключению, «классовые интересы кулачества». А так называемое «Союзное бюро», объединившее бывших меньшевиков, представляло интересы различных эмигрантских группировок, стремящихся к свержению советской власти.
Эти процессы послужили своего рода прелюдией для усиления борьбы с «контрреволюционными элементами», пробравшимися якобы уже в партию и органы государственной власти.
Предвестником вала этой акции особенно жестоких репрессий послужило, как уже отмечалось выше, убийство в Ленинграде 1 декабря 1934 года видного партийного деятеля, члена Политбюро ЦК ВКП(б) С.М. Кирова. В обращении ЦК ВКП(б), опубликованном вместе с извещением о смерти Кирова, говорилось о том, что последний погиб «от предательской руки врага рабочего класса» и что пример жизни вождя вдохновит миллионы трудящихся на борьбу "за окончательное искоренение всех врагов рабочего класса«[21].
И сразу же в печати появилось постановление ЦИК Союза ССР, которое предусматривало следствие «по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти» заканчивать в срок не более десяти дней. Обвинительные заключения вручать обвиняемым за одни сутки, дела слушать без участия сторон. Кассационные обжалования приговоров и подача ходатайств о помиловании не допускалась, так как «Президиум ЦИК Союза ССР, — отмечалось в документе, — не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению». А последний из пяти пунктов этого постановления гласил: "Приговор о высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговора«[22]. По сути дела, это было постановление об объявлении террора, которое открывало самый широкий простор для беззаконий.
По всей стране прокатилась волна поисков «террористов». Газеты ежедневно печатали сообщения о расстрелах контрреволюционеров, дела которых рассматривались по упрощенной процедуре, предусмотренной наспех принятым законом от 1 декабря 1934 года. Уже 25 декабря было готово обвинительное заключение по делу об убийстве С. Кирова, все 14 человек, привлеченных по нему, были расстреляны.
В ходе партийных активов и собраний трудящихся появлялись и на Севере так называемые «подонки антипартийных группировок». Так, на собрании партийного актива Архангельской Промакадемии 26 декабря были исключены из партии Баранова и Тугаринов, как "агенты классовых врагов«[23].
И нет ничего удивительного в том, что вскоре в недрах УНКВД по Северному краю родилось «дело о контрреволюционной террористической группировке, подготовлявшей совершение террористического акта против члена ЦК и секретаря Севкрайкома ВКП(б), члена ЦИКа тов. В. Иванова».
В качестве обвиняемых по этому надуманному делу были привлечены к ответственности и переданы суду 7 человек: М.Г. Ракитин, П.В. Заостровский, П.Н. Попов, Г.Н. Левинов, И.И. Ивлев, А.В. Заостровский и Н.А. Копосов.
Это было первое в крае дело, которое рассматривалось в Архангельске выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР с применением вышеупомянутого закона от 1 декабря 1934 года. Суд иприговор были скорыми. 10–11 февраля 1936 года трое: М.Г. Ракитин, П.В. Заостровский и Г.Н. Левинов были расстреляны, остальные получили по 8–10 лет пребывания в исправительно-трудовых лагерях[24].
Этот и подобные ему другие шитые белыми нитками процессы явились отражением жестокой обстановки той поры, когда после убийства Кирова в стране осуществлялся массовый террор. Директивы, печать постоянно требовали искать и разоблачать врагов. Так рождались — и не могли не рождаться — дела о многочисленных попытках покушений на Сталина, Кагановича, Молотова, а также и руководителей местного звена.
Следователей совершенно не интересовали подлинные поступки и дела, мнения и воззрения людей, попавших в их руки. Во что бы то ни стало им нужно было найти контрреволюционеров, террористов, независимо от того, могли или не могли быть таковыми арестованные. Их отнюдь не смущали грубые противоречия, нелепицы в показаниях и свидетельствах, признание или отрицание вины, любое лыко годилось в строку, если оно работало на версию следователя. А чаще всего и сами версии сочинялись самими следователями.
Постепенно в стране складывался тщательно продуманный, запущенный сверху механизм дикого террора, обрекавший все более широкий круг людей на гибель. Напомню, что в 1935 году, как некое развитие знаменитого Закона от 1 декабря 1934 года, появилась особая директива Прокуратуры СССР с уточнениями об ужесточении судопроизводства. В ней, в частности, предписывалось, что «дела, по которым нет достаточных документальных данных для рассмотрения в судах, направлять для рассмотрения Особым совещаниям при НКВД СССР».
Все большее применение своим возможностям находили знаменитые «тройки», в состав которых входили первый секретарь обкома партии, начальник областного управления НКВД и прокурор. Эти чрезвычайные карательные органы имели право приговаривать к смерти по самой упрощенной схеме.
С декабря 1934 года по август 1936 года состоялись знаменитые процессы над членами «Ленинградского центра», «Московского центра», а затем и суд над 16 членами «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». По ним были расстреляны более 50 человек. В качестве обвиняемых фигурировали бывшие руководители партии и советского государства: Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев и другие.
«Обобщив» итоги этих процессов, 29 сентября 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) направило на места директиву «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам», где было предложено компетентным органам рассматривать этих людей как "разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей со всеми вытекающими отсюда последствиями«[25]. Этими актами был положен конец всякому подобию внутрипартийных дискуссий и элементам демократии. Партийные организации становились лишь средством претворения в жизнь жестоких предписаний вышестоящих органов.
Заключительным аккордом тщательно подготовлявшейся акции массовой расправы над партийно-советскими активистами явился знаменитый февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года. В ходе этого откровенного судилища были исключены из партии и сразу же арестованы Н.И. Бухарин и А.И. Рыков. Массовые партийные экзекуции начались во всей стране.
Зная масштабы предстоящих репрессий и появление в связи с этим даровой рабочей силы, 16 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов во исполнение постановления Совета Народных Комиссаров Союза ССР издал приказ за № 078 об организации семи крупных лесозаготовительных лагерей: Тайшетского, Томск-Асинского, Куломского, Усть-Вымского, Ивдельского, Локчимского и Каргопольского. О масштабах предстоящей акции свидетельствовал тот факт, что приказ обязал начальника ГУЛАГа НКВД «организовать подготовительные работы с расчетом приема к 1 октября с.г. не менее 5000 человек заключенных в каждом лагере, обеспечив их жилищем (палатки), банями, кухнями». Иначе говоря, в течение чуть более месяца предполагалось «набрать» не менее 35 тысяч человек будущих работников для заготовки и разделки древесины. Практика превзошла все наметки творцов этих планов.
События той поры настолько сложны и противоречивы, что порой трудно отделить историческую правду о каждом, понять ответственность тех, кто сначала сам держался за топорище, а потом попал под лезвие топора. Примечательно, что вскоре после окончания упомянутого выше «процесса семи» начальник управления НКВД по Северному краю Р.И. Аустрин был переведен в Киров и там оказался в тюрьме. Такая же участь чуть позже постигла и его преемников: Б.А. Бака, А.П. Шийрона, В.Ф. Дементьева и А.Е. Рассказова.
2 марта 1938 года на скамью подсудимых вместе с Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и другими видными деятелями партии и Советского государства сел и В.И. Иванов — «жертва» якобы несостоявшегося террористического акта в Архангельске.
Процесс самого громкого в то время антисоветского «право-троцкистского блока» затевался как открытый. Согласно обвинительному заключению подсудимые несли ответственность за всевозможные террористические и диверсионные акты и шпионаж, а также и за еще более чудовищные преступления, включавшие заговор с целью убийства ВВ. Куйбышева, A.M. Горького, СМ. Кирова и В.Р. Менжинского, планы покушения на Сталина и его соратников, подрыв безопасности Советского Союза и открытие границ страны для Германии и Японии, передачу части советской территории различным иностранным державам, экономический саботаж и восстановление капитализма[26].
Этому процессу предшествовала тщательная подготовка. Для судебного «расследования» требовались доказательства о наличии в стране разветвленной сети бухаринско-рыковского антисоветского заговора. И поскольку в группе высоких «виновников» по этому процессу проходил бывший первый секретарь Северного крайкома ВКП(б), позднее нарком лесной промышленности СССР В.И. Иванов, то вполне естественно, что нужны были весомые доказательства наличия такого заговора на Севере.
Подступы к решению этой проблемы просматриваются с серии арестов, произведенных в начале 1937 года. Одним из первых в тюрьме оказался главный инженер Соломбальского сульфат-целлюлозного завода Ф.С. Маршак. Он был признан виновным в том, что еще «в 1932 году был вовлечен Рыковым в антисоветскую диверсионно-вредительскую и террористическую организацию правых, по заданию которых подготовил совершение террористических актов, проводил вербовку новых лиц, срывал строительство сульфат-целлюлозного завода и занимался шпионской деятельностью в пользу Германии».
Единственным поводом к такому обвинению явилось то, что сестра Ф. Маршака была женой председателя Совнаркома А.И. Рыкова. Уже в апреле 1937 года Маршак был расстрелян[27].
Несколько позднее, буквально накануне разгрома руководящих партийных, государственных и хозяйственных органов области были исключены из партии и арестованы: организатор и первый директор Архангельского лесотехнического института В.А. Горохов, обвиненный в шпионаже и вредительстве в лесном деле, а также председатель облисполкома В.А. Строганов, его заместители И.Н. Падалкин и A.M. Мануйленко, начальник строительных работ на Соломбальском сульфат-целлюлозном заводе И.С. Оншин и ряд других работников.
Вместе с арестами отдельных лиц в области публиковались сведения о судах над работниками, привлеченными к ответственности «за групповое вредительство». Одним из первых процессов подобного рода на Севере был суд над рабочими и руководителями Холмогорского племсовхоза. Группу работников этого хорошо известного в стране хозяйства обвинили в том, что они якобы уничтожили двенадцать лучших коров-рекордисток, скармливали им с этой целью опилки, битое стекло, гвозди… Четыре человека во главе с директором Ф.А. Гейнрихом были приговорены к расстрелу как «контрреволюционная банда вредителей». В пропагандистской шумихе вокруг всех приговоров нагнеталась мысль о том, что все виновные в прошлом являлись белогвардейцами, представителями эсеровской партии, или же участниками антисоветских выступлений. Иначе говоря, всем акциям подобного рода придавался прежде всего острый политический характер.
Но переломным моментом для подготовки и осуществления массовых репрессий в области послужил пленум Архангельского обкома ВКП(б), который состоялся 4–5 ноября 1937 года.
Информационное сообщение об этом событии было предельно кратким. «4–5 ноября 1937 года, — сообщалось в нем, — состоялся пленум Архангельского обкома ВКП(б), который освободил от обязанностей первого секретаря обкома Конторина Д.А. и утвердил исполняющим обязанности первого секретаря Никанорова А.Ф.
Пленум пополнил состав бюро следующими товарищами: Никаноров А.Ф., Истомин В.А. и Дементьев В.Ф.»
Позднее стало ясным, что перед тем, как осуществить расправу над руководящим активом той или иной области или края, на места прибывала из Москвы специальная комиссия во главе с каким-либо высоким руководителем. Обычно собирался партийный пленум, а в регионе, куда она приезжала, начинались массовые аресты, допросы, быстро создавались «дела» людей, уличенных в тех или иных преступлениях.
Такую расправу учинил в Архангельске заметный в то время партийный и государственный деятель А.А. Андреев. Он выступил на пленуме обкома с докладом, сознательно обострял и нагнетал обстановку. А незадолго до его приезда на Север в Москве был арестован первый секретарь Архангельского обкома ВКП(б) Д.А. Конторин.
Пленум принял суровое постановление. Заявляя о том, что областная партийная организация недопустимо опоздала с разоблачением и выкорчевыванием правых элементов, пленум обязал партийные организации и комитеты «беспощадно разоблачать и до конца разгромить и уничтожить всех до одного правотроцкистских шпионов и вредителей, выловить всех врагов народа, где бы они ни находились и какой бы маской ни прикрывались».
Реализуя эту установку, пленумы городских и районных комитетов ВКП(б) только в 1937 году исключили из партии 1254 человека, или 8,4 процента всей областной партийной организации. Страшная участь постигла партийный актив области. Из 62 человек первого состава обкома ВКП(б) пострадали 52 человека, 24 из них были расстреляны, многие умерли в тюрьме и лишь единицы уцелели, пройдя все муки лагерного ада[28].
С удивительным цинизмом уполномоченный НКВД по Архангельской области Дементьев, прибывший на Север накануне ноябрьского пленума обкома ВКП(б) 1937 года, «теоретически» обосновал концепцию о системе заговоров, якобы раскинувшихся по всей области. Из его «разъяснений», с которыми он не раз выступал на партийных пленумах и активах, явствовало, что в области и в Архангельске выявилось несколько вредительских организаций.
Главная из них, правотроцкистская, якобы была тесно связана с центром правых (Бухариным, Рыковым, Лобовым). «Озвучивая» эту концепцию, Дементьев утверждал, что организация оформилась на Севере примерно в 1930–1931 гг. «в период работы в Северном крае Бергавинова, бывшего первого секретаря крайкома, потом Иванова, потом его сторонника Конторина». Ей вменялось в вину то, что «она захватила вредительской деятельностью почти все отрасли хозяйства области, почти все руководящие посты в партийном, советском и хозяйственном аппарате, а также в комсомоле». О степени зараженности партийных организаций вредительскими элементами в Октябрьском районе Архангельска, отмечалось на 4-й городской партийной конференции, свидетельствовал тот факт, что «враги народа» были обнаружены в 57 из 142 партийных организаций.
Характерно, что именно эти обвинения предъявлялись В.И. Иванову во время судебного процесса по делу Н.И. Бухарина и других деятелей. В обвинительном заключении, в приговоре, последнем слове В. Иванова утверждалось, в частности, что он "по заданию Бухарина проводил вредительско-диверсионную деятельность в лесном хозяйстве Северного края«[29].
Эта так называемая «концепция» особенно отчетливо прозвучала в обвинительном заключении по наспех состряпанному делу 8 руководящих работников трестов «Севлес» и «Двинолес»: Н.М. Карманова, К.И. Эзера, К.А. Акимова, А.Д. Грачева, М.Ф. Борисова, В.Е. Олейника, М.Н. Екимова и А.П. Попова. Вот каким образом она была сформулирована в этом документе в декабре 1937 года: "В Архангельской области вскрыта антисоветская правошпионская организация, руководимая бывшими секретарями обкома ВКП(б) Ивановым В.И. и Конториным Д.А., ставившая своей задачей реставрацию капитализма в СССР и орудовавшая на протяжении ряда лет во всех отраслях народного хозяйства области. Особо широкие размеры диверсионно-вредительская деятельность антисоветской организации приняла в лесной промышленности и была направлена на срыв лесоэкспорта и снабжения страны лесом, путем расстройства и развала лесного хозяйства, срыва механизации лесозаготовок и лесосплава и провоцирования недовольства рабочих советской власти«[30].
Все подсудимые были расстреляны, московские карательные органы получили убедительные «доказательства» вины Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, В.И. Иванова и других деятелей, дело которых рассматривалось на упомянутом выше московском процессе, происходившем 2–13 марта 1938 года.
Вторая группа архангельских «заговорщиков» именовалась военной. К ней отнесли работников областного совета Осовиахима. В связи с этим были арестованы председатель областного совета этой организации Е.Ф. Кожин и другие активисты.
Но и это не все. Чекисты вспомнили о тех людях, которые раньше, накануне Октября 1917 года или в первые месяцы советской власти, состояли в партиях меньшевиков и эсеров. С полной серьезностью утверждалось, что бывшие эсеры сумели создать в области свой центр и вели подрывную антисоветскую работу, а меньшевики пытались якобы воссоздать свою партию. Еще одна группа, по утверждению Дементьева, пыталась организовать «трудовую крестьянскую партию».
В ходе следственной работы удалось выявить также «латышскую контрреволюционную организацию», в которую входили приехавшие в Архангельск еще в годы первой мировой войны латыши, среди которых в прошлом было немало большевиков.
Еще одним крупным делом, затронувшим большие группы жителей Архангельска и области, явилось так называемое дело норвежского консула А. Виклюнда.
«Дело Виклюнда» возникло по прямому приказу наркома НКВД СССР Н.И. Ежова за № 00698 от 28 октября 1937 года. «В целях пресечения всей контрреволюционной, шпионской, террористической, диверсионной деятельности на территории СССР личным составом посольств и консульств» ряда стран нарком предписал своим подопечным: "Применением широких репрессий пресечь все связи посольств и консульств этих стран с советскими гражданами, подвергая немедленному аресту всех советских граждан, связанных с личным составом этих диппредставительств"[31].
Приказ наркома был исполнен. В телеграмме областного управления НКВД в Москву от 24 ноября 1937 года отмечалось, что "в ночь на 23 ноября проведена операция по связям норвежского консульства… В ходе операции арестовано 54 человека«.[32] А в целом в причастности к связям с норвежским консульством были обвинены более 60 архангелогородцев. Среди них профессор лесотехнического института В.И. Лебедев, работник облисполкома П.С. Пузырев, Е.А. и И.В. Жилинские, сын предпринимателя М. Ульсена Михаил Мартинович, известный пароходовладелец И.И. Бурков и многие другие. Все они обвинялись в шпионаже[33].
Таким образом, теоретические конструкции, изобретенные в московских кабинетах, категоричные приказы, поступавшие из центральных органов, давали основу для осуществления репрессий не только по отношению к партийным работникам, но и к самому широкому кругу простых людей. По далеко не полным сведениям, в ходе карательных действий в губернии, крае и области было арестовано более 20 тыс. человек. Значительная часть их была расстреляна.
Реабилитация, проводившаяся в 80–90-е годы, осуществлялась по мере выхода постановлений высших органов власти. По состоянию на 1 февраля 1990 года (по данным управления КГБ СССР по Архангельской области) было завершено рассмотрение уголовных дел граждан, репрессированных в 30–40 и начале 50-х годов. В общей сложности было пересмотрено 5817 дел на 8709 человек. Более 1270 из них были расстреляны. Среди репрессированных были 2500 рабочих, 1500 крестьян, 690 служащих, 280 служителей культа. Реабилитация же граждан, репрессированных по приговорам судебных органов, к этому времени едва сдвинулась с места, хотя предстояло пересмотреть 5672 дела этой категории. Совершенно неудовлетворительно решались в этот период времени такие сложные проблемы, как выяснение мест расстрела и захоронения жертв репрессий, даже установление мест проживания родственников репрессированных. В связи с появлением постановлений, в которых указывалось на необходимость реабилитации всех жертв репрессий, начиная с октября 1917 года был осуществлен ряд дополнительных мер в этом направлении. К 1998 году доброе имя возвращено более 21 тысяче уроженцев и жителей нашей области[34].
Материалы, публикуемые в этой книге, дают возможность сделать некоторые выводы и обобщения. Они свидетельствуют, прежде всего о том, что главный импульс к трагедии на местах давался сверху. Действовала тщательно продуманная и последовательно осуществляемая линия, которая опиралась на некий комплекс теоретических обоснований, на которые указывалось выше. Конкретными проводниками этой линии были эмиссары центра — А. Андреев, А. Жданов, Г. Маленков и ряд других представителей высшего эшелона партийной власти. Огромна их личная вина за избиение кадров и разжигание террора. Но главным виновником трагедии, постигшей страну в 30-е годы, был, безусловно, И. Сталин.
Комплекс архивных и иных материалов позволяет сделать вывод и о том, что в своеобразной охоте на «врагов народа» участвовал почти каждый более или менее значительный руководитель, пока его самого не превращали во врага. Партийные, государственные и хозяйственные кадры в Архангельской области уничтожались последовательно, слой за слоем. Причем каждый очередной слой ревностно содействовал репрессиям или уничтожению предшествующего. Все они были не только жертвами, но и винтиками системы, сами принимали участие в репрессиях. Архивные документы хранят подписи М.С. Кедрова, С.К. Попова, В.И. Иванова, А.Ф. Никанорова и многих других с предписаниями о расстрелах и иных жестоких наказаниях многих работников Севера. Безжалостное репрессивное колесо уничтожило чуть позже всех этих и многих других руководителей, в том числе и самих руководителей НКВД различных рангов.
Материалы местных архивов дают убедительные подтверждения того, что в местах заключения в Архангельске применялись жестокие пытки и многодневные изнуряющие допросы («конвейер»), расстрелы без суда. Яркие свидетельства об этом имеются в воспоминаниях Я.Н. Набатова, опубликованных в 1990 году[35].
В следственном деле первого архангельского «губернатора»-большевика с 1917 года Попова С. К. хранится справка о вызовах его на допросы. Только с 20 по 29 октября 1937 года Степана Кузьмича водили на допрос 21 раз. В ходе 12 из них подследственного допрашивали от 11 до 17 часов подряд. В некоторые из дней его вызывали на свидания со следователем по два, а 26, 27, 28 и 29 октября — по три раза. К чести С.К. Попова, он не подписал ни одного предъявленного в его адрес нелепого обвинения[36]. А в письме к И. Сталину от 1 февраля 1939 года он, сообщая о том, что все обвинения в его адрес основаны «на явной клевете», что он совершенно невинно сидит в тюрьме более 15 месяцев, требовал "обратить внимание на работу следственных органов и предписать ускорить рассмотрение моего дела«[37].
Позднее, когда стали привлекать к ответственности работников НКВД, сотрудники Архангельского управления С.Г. Шанин, А.А Писков, А.И. Цейтлин были обвинены в фальсификации следственных дел, применении незаконных методов допросов. По свидетельствам потерпевших, особенно усердствовал на этом поприще начальник 3-го отдела Цейтлин. Он требовал от своих подчиненных, чтобы в каждой справке содержалось утверждение «обвиняется в шпионаже», зверски избивал подследственных линейкой и металлическим прутом. Эти люди убили во время допросов арестованного Фефилова.
Нетрудно представить себе то, что творили следователи с арестованными в Москве и других городах России.
Анализ документов позволяет сделать вывод и о том, что события той поры не прошли бесследно не только для руководителей. На почве фанатизма идей, отрицания норм нравственности и гуманизма, господства цинизма и лжи в обществе взошли семена клеветы и трусости, подозрительности и страха. Поднимали голову и процветали различного рода анонимщики и клеветники, откровенные и наглые доносчики. Архивы хранят немало таких наветов, письменных доносов на честных людей. Можно лишь только выдвигать гипотезы о масштабах последствий этого явления для духовной жизни последующих поколений российского народа.
…Давно известна суровая истина: люди учатся на ошибках, народы — на трагедиях. Только правдивый анализ прошлого помогает более глубокому осознанию личной ответственности каждого человека за судьбу других людей и всей России, утверждению в нашей жизни норм нравственности и законности. Хочется надеяться, что этой цели будет служить книга «Поморский мемориал».
Евгений ОВСЯНКИН, Почетный доктор Поморского университета им. М.В. Ломоносова
[1] См.: Судебный отчет по делу антисоветского «Право-троцкистского блока», рассмотренному военной коллегией Верховного суда Союза СССР 2–13 марта 1938. М., 1938. С. 345–346.
[2] «Известия ВЦИК. 1918. 23 февраля.
[3] Декреты Советской власти. М., 1964. Т. 3. С.291—292.
[4] Известия Народного комиссариата по военным делам. — 1918. 31 июля; После антисоветского переворота правительство Н.В. Чайковского 8 августа 1918 года приняло специальное решение «О погребении бессудно расстрелянного Советской властью капитана Иванова», на котором присутствовал член ВУСО М.А. Лихач (ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 1. Л. 23).
[5] Архив Регионального управления федеральной службы безопасности по Архангельской области (Архив РУФСБ по Архангельской области). Следственное дело Г.А. Дегтева № П-20 824. Л. 19.
[6] Российский государственный военный архив (Далее РГВА). Ф.9. Оп. 4. Д. 27. Л. 11.
[7] Там же. Д. 9.
[8] См.: Овсянкин Е. Огненная межа. Архангельск. 1997. С. 168; В газетной версии книги опубликован список жертв репрессий. См. «Важский край» (Шенкурск). 1992. 28 июля.
[9] ГАРФ. Ф. 3811. Оп. 1. Д. 597. Л. 92; Среди расстрелянных Д. Хабаров, К. Наумов, А. Гурьев, Ф. Опарин, И. Комашко, С. Овсянников и др.
[10] Государственный архив Архангельской области (Далее ГААО). Ф. 215. Оп. 3. Д. 6. Л. 4.
[11] Там же. Ф. 32. Оп. 5. Д. 84. Лл. 118–401.
[12] Там же. Ф. 215. Оп. 3. Д. 37. Л. 14об.
[13] ГАЛО. Ф. 567. Оп. 1. Д. 4. Л. 82.
[14] Известия Архангельского губернского ревкома. 1920. 8 августа.
[15] ГАЛО. Ф. 215. Оп. 3. Д. 38. Л. 1об.
[16] См. Звенья. Исторический альманах. М., 1991. С. 303.
[17] ГАЛО. Ф. 215. Оп. 3. Д. 6. Л. 123.
[18] Там же. Ф. 32. Оп. 5. Д. 84. Регистрац. номер. 2137 с пометкой «25 мая 1920 г. отправлен на Соловки».
[19] Ханталин Р. Большая разборка//Правда Севера. 1997. 30 октября.
[20] Обвинительное заключение по делу контрреволюционной меньшевистской организации Громана, Шера, Суханова и др. М.: Советское законодательство. 1931. С.3—4.
[21] Правда Севера. 1934. 2 декабря.
[22] Правда Севера. 1934. 5 декабря.
[23] Правда Севера. 1934. 28 декабря
[24] См.: Овсянкин Е. Дело о "покушении«//Летописец Севера: историко-краевед. сб. Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд.-во, 1990. С. 165–174.
[25] Реабилитация: Политические процессы 30–50-х годов /Под ред. А.Н. Яковлева. М., 1991. С. 246.
[26] Судебный отчет по делу антисоветского «Право-троцкистского блока», рассмотренному военной коллегией Верховного суда Союза СССР 2–13 марта 1938. М., 1938. С.33—34.
[27] См.: Владимирова Л., Овсянкин Е. Черный смерч. Правда о сталинских репрессиях на Севере//Правда Севера. 1988. 10–11 сентября.
[28] Обстоятельный анализ процессов, происходивших в 1937 году в Архангельской областной партийной организации, дан в книге «Репрессии в Архангельске. 1937–1938. Документы и материалы». Из вступительной статьи профессора ИГУ Р.А. Ханталина к этому сборнику нами заимствованы приводимые выше сведения.
[29] См.: Судебный отчет по делу антисоветского «Право-троцкистского блока», рассмотренному военной коллегией Верховного суда Союза СССР 2–13 марта 1938. С.7—77, 359, 380.
[30] АРУФСБ АО. Следственное дело Н.М. Карманова, А.П. Попова и других.
[31] АРУФСБ АО. Следственное дело В.И. Лебедева. № П — 6014.
[32] Там же. Следственное дело №№ 7117. Т. 1–3; П — 3750, П — 7401, П — 3748, П — 6004.
[33] История «Дела Виклюнда» освещена в статьях Е. Овсянкина: «Дело норвежского консула Виклюнда», "За что расстреляли Игнатия Буркова"//Правда Севера. 1993. 19 марта, 2 апреля; 1994. 13 июля.
[34] Правда Севера. 1997. 19 декабря.
[35] Без какой-либо вины. Из воспоминаний бывшего политкаторжанина Я.Н. Набатова (Литературная запись А. Буторина)// Летописец Севера: историко-краевед. сб. Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во. 1990. С. 173–225.
[36] АРУФСБ АО. Следственное дело С.К. Попова № П — 4114.
[37] Там же. Лл. 186–187.