Прошлое Архангельска издавна привлекает пристальное внимание российских историков. Рождение города и развитие морского порта, роль его во внешней и внутренней торговле России, казенное и частное судостроение— все эти и многие другие проблемы получили освещение в трудах как историков-архангелогородцев, так и ученых, живущих в разных регионах России и за ее пределами. И это неудивительно. В XVII и в начале XVIII вв. новый город на Северной Двине был своеобразным центром общероссийского рынка, и без него нельзя представить наше Отечество.
Книги летописцев разных поколений остаются популярными среди исследователей-профессионалов, краеведов, студентов — всех, кто интересуется прошлым уникального поморского города.
В большом потоке литературы достойное место занимают труды В.В. Крестинина, С.Ф. Огородникова, П.М. Трофимова, Г.Г. Фруменкова, А.А. Куратова, Г.П. Попова, Л.Д. Поповой и ряда других историков. Особого внимания заслуживают содержательные книги и статьи Н.Н. Репина, В.Н. Захарова, О.В. Овсянникова, В.П. Пузырева, коллективный сборник статей «Архангельск в XVIII веке» и др. Существенно обогатил историографию Русского Севера труд профессора В.Н. Булатова.
Между тем в многообразном комплексе вопросов, характеризующих становление и развитие Архангельска, до сего времени, на наш взгляд, не получила должного отражения история архангельского торгово-промышленного сословия.
Сведения об архангельских купцах и предпринимателях, разбросанные в различных изданиях, пока еще довольно скудны. Наиболее важным исследованием этой темы являются книги С.Ф. Огородникова, не потерявшие своей ценности в наши дни. Однако главная работа этого краеведа «Очерк истории Архангельска в торгово-промышленном отношении» давно стала библиографической редкостью, многие аспекты ее требуют дополнения и обогащения свежими данными, добытыми новыми поколениями историков. Кроме того, в своей разработке проблем экономического развития автор ограничился в основном ранним периодом истории Архангельска. Оценивая рукопись труда историка, Г.И. Минейко не без основания отметил: «Весь период времени, следующий за петровской эпохой, торговое развитие Архангельска занимает в очерке самое невидное место… Автор касается его как бы вскользь».
Активный сотрудник губернского статистического комитета, известный русский статистик Г. Минейко оказался прав в том смысле, что вторая половина XVIII и даже XIX вв. остались как бы в тени грандиозной эпохи петровских реформ.
В трудах историков советского периода информация о северных купцах и промышленниках также чрезвычайно скупа или же однобока, тяготеет к обличению русских и иностранных бизнесменов, обвинению их в варварской эксплуатации трудовых людей и богатств Севера. Суждения о неминуемой гибели капитализма и установлении в последующем диктатуры пролетариата, господствовавшие в то время, делали изучение истории предпринимательства, а тем более конкретный анализ деятельности отдельных предприятий, акционерных компаний и в особенности «личного состава» торгово-промышленного мира, делом бесперспективным.
Интерес к истории торгово-промышленного сословия Севера оживился в 80-е гг. XX века. Ряд публикаций, научно-практических конференций были связаны с 400-летием Архангельска, а затем — с переменами, которые стали происходить в нашем обществе в 80—90-е гг. Разнообразные статьи появились в краеведческих сборниках, в архангельской периодической печати. В этих изданиях содержались сведения о предпринимательской, благотворительной и общественной деятельности многих купцов. Среди авторов публикаций можно назвать имена профессора Ю.А. Барашкова, журналиста С.Н. Доморощенова, экономиста А.Ю. Вертячих и др. Т.С. Минаева защитила в это время кандидатскую диссертацию, посвященную истории морского порта в первой половине XIX века.
Нельзя не отметить две характерные особенности статей и книг, посвященных этой теме. Во-первых, авторы по-прежнему уделяли основное внимание раннему периоду истории города, главным образом, эпохе Петра I. Вторым направлением разработки этой проблемы явился анализ процессов проникновения и функционирования на Севере иностранных предпринимателей. Среди других укажем на ранее упомянутый труд В.Н. Захарова, а также работы А.В. Демкина, кандидатскую диссертацию В.В. Тевлиной.
Истории собственно архангельского купечества во всех названных работах, по нашему мнению, уделено явно недостаточно внимания.
Между тем, история российского бизнеса приобрела в наши дни не только теоретический, но и практический интерес. Логика социально-экономического развития России в конце XX века продиктовала необходимость возвратиться к осмыслению опыта общественной эволюции, прерванной в 1917 году. Знакомство с этим опытом, как справедливо отмечается в одном из первых обобщающих трудов по истории российского предпринимательства, позволит глубже уяснить такие важные проблемы, как «национальная ментальность и ее проявления в отношениях с практикой предпринимательства, общее и специфическое в истории российской коммерции в сравнении ее с западноевропейской и американской, суть национальных традиций в отношениях между трудом и капиталом, а также между капиталом и государством, национальный тип корпоративности российского предпринимательства, мера его способности реагировать на социальные и духовные запросы общества, на политические процессы, происходящие в нем».
Понятно, что дать обстоятельный ответ на эти и другие вопросы невозможно без изучения истории торгово-промышленного сословия отдельных регионов России. «Созданию истории русского купечества, —^справедливо отмечает историк Н.Б. Голикова, — должно предшествовать появление целой серии предварительных исследований». Без решения этой многогранной проблемы, подчеркнула далее она, нельзя считать раскрытым во всей полноте прошлое русского народа.
Архангельск начиная со второй половины XVI века являлся крупным центром складывавшегося общероссийского рынка, местом, где формировались крупные капиталы в торговле, а затем и в промышленности. Из Москвы на Север шел наряду с Новгородским, Поволжским, Сибирским, Смоленским и Украинским важнейший торговый путь — Сухоно-Двинской, или Беломорский.
Длительное время этот речной маршрут, проложенный через Вологду по Сухоне и Северной Двине в Архангельск, а оттуда в зарубежные страны, как магнит, притягивал к себе крупнейших русских предпринимателей. К нему тяготели до 80 центров русских промыслов и торговли: Москва, Ярославль, Вологда, Кострома, Великий Устюг, Тотьма и многие другие.
В торговых операциях в Архангельске принимал участие широкий круг людей: российские и иноземные купцы, русские вельможи А.Д. Меншиков, П.П. Шафиров, П.И. Шувалов. Свою торговлю имели здесь русские цари. Исследования историков Б. Кафенгауза, Н.Н. Репина, Р.И. Козинцевой и др. свидетельствуют о том, что на архангелогородской ярмарке начинали свою карьеру будущие крупные российские промышленники М.Г. Евреинов, И. И. Исаев и др.
В Архангельске быстро сложился первый в Московском государстве центр военного и торгового судостроения, издавна прочно обосновались на временное и постоянное жительство купцы из западноевропейских стран, образовав в черте города Немецкую слободу.
Свою уникальность и общероссийскую значимость Архангельск не потерял и в тяжелое для него время, когда Россия после победы над Швецией получила выход на Запад через Балтийское море и северный порт утратил свое первенство во внешнеторговых связях страны.
В литературе пока еще не было специальной работы, посвященной истории архангельского купечества. В лучшем случае исследователи анализировали этот вопрос в связи с общими темами.
Книга, предлагаемая читателям, является кратким очерком истории формирования и развития архангельского купечества, исследованием его роли в экономической и общественной жизни города и губернии. Основное внимание уделено периоду с 70-х годов XVIII века, когда был законодательно закреплен статус российского гильдейского купечества, до 1920 года, т. е. до того момента, когда частное предпринимательство практически было ликвидировано.
Опираясь на сумму накопленных наукой знаний, учитывая бесценный труд поколений отечественных историков, собственные изыскания в архивах, автор стремился показать пути становления северного предпринимательства, его роль в развитии внутренней и внешней торговли через Архангельский порт. В поле зрения были такие вопросы, как численность архангельского купечества, участие его в создании промышленных заведений, развитии благотворительности и др.
Значительное внимание уделено жизни и деятельности поселенцев иноземной, или Немецкой, слободы, роли иностранных купцов в становлении торговли и промышленности в Архангельске. Специфический опыт архангельской экономики дает возможность взглянуть с позиций реальных фактов на такую важную проблему, как место и роль иностранных капиталов в процессе развития северного края и всей России.
Во второй части книги автор попытался рассказатьо конкретных людях, являвшихся душой архангельского торгово-промышленного бизнеса. Многие из них играли заметную роль и в общественной жизни города. С этой целью публикуются популярные очерки о русских купцах и о тех выходцах из западноевропейских стран, которые прочно вписали свои имена в историю Севера: династиях Поповых, Володиных, Беляевских, А.С. Чудинове, М.А. Ульсене, И.И. Буркове и других. Хотя в XX веке Архангельск стремительно изменился, нельзя забывать о том, что облик и значение северного города долгое время определяло архангельское и российское купечество.
Издание снабжено многочисленными приложениями. Среди них список купцов первой и второй гильдий за несколько десятилетий, таблицы о численности купцов, сведения о движении иностранных и российских купеческих судов в Архангельском порту, о благотворительной деятельности северных предпринимателей и многие другие.
Автор стремился предельно объективно рассказать в доступной для широкого круга читателей форме о поколениях людей, деяниями которых в решающей мере определялось развитие Архангельска: строились заводы и корабельные верфи, велась торговля, возводились церкви и жилые дома, появлялись сотни торговых заведений, осваивались новые земли, и в результате происходило становление одного из крупнейших рынков всероссийского значения.
Изложению истории северного купечества предпослана небольшая глава, повествующая о рождении предпринимательского мира всей России. По нашему мнению, историческая книга, в которой нет общероссийского фона, отсутствует понимание и ощущение общегосударственного масштаба изображаемого периода, не может считаться полноценной работой.
Основным источником явились документы государственного архива Архангельской области, архива Регионального управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Архангельской области, а также работы справочностатистического характера, исследования российских историков и экономистов.
Убежден в том, что трезвое осмысление богатого и далеко не однозначного, противоречивого опыта минувшего поможет глубже понять сущность и уроки предпринимательской деятельности прошлого, а также вернее оценить реалии, сложившиеся в нашей жизни.
Считаю своим приятным долгом засвидетельствовать искреннюю благодарность за помощь в работе над книгой работникам архангельских архивов: В.А. Волынской, Л.В. Гундаковой, О. И. Корнеевой, В.А. Радищевской, Т.А. Санакиной, Т.В. Титовой, С. Б. Хоровой, Н.Н. Паршиной, без содействия и консультаций которых не могли бы явиться на свет многие сведения, содержащиеся в этом труде.
Выражаю мою душевную признательность библиографамкраеведам областной научной библиотеки имени Н.А. Добролюбова Е.И. Тропичевой, М.А. Смирновой, О.А. Соловьевой, З.В. Истоминой, Ф.С. Агапитову за эрудированные, дружеские советы. Я искренне благодарю также профессоров В.Н. Булатова, А.А. Куратова, А.В. Пластилина, Ф.И. Поташева, А.В. Репневского, историка-архивиста Н.А. Шумилова, В.А. Губина, Н.Г. Блохина, В.В. Телова, А. И. Серебренникова, а также журналиста Н.С. Федорова за внимательное знакомство с рукописью, ценные замечания и советы по ее доработке.
Самую глубокую благодарность за постоянную моральную поддержку и безграничное терпение я выражаю своей жене Лидии Ивановне Климовой — редактору книги.
— Кз истории российского купечества
— рождение и стаховлехие архахгелъского купечества
— Сколько было в Архангельске торговых людей?
— )Саказ города Архангельска
— Вля пользы делового мира Поморья
— Первое окно в Европу
— От торговли — к производству
— Ярмарки
— Немецкая слобода
— На заре XX века
— В период ихтервехции
— «Обратить в достояхие республики»
— Трагедия деловых людей Севера
Прежде всего уточним некоторые понятия, которые автор намерен использовать в своей книге. Наиболее употребительными среди них являются наименования: гость, гостиная сотня, купец, торговец, предприниматель, гильдии и ряд других.
Что означали эти слова, какое содержание вкладывалось в них на разных этапах истории России?
Российские исследователи справедливо отмечают, что понятийный аппарат в области торговли и промышленности вырабатывался длительное время и соответствовал достигнутому уровню развития экономической жизни государства. В Древней Руси купцами (от слова «купить») называли горожан, которые занимались торговлей. Первые упоминания о них относятся к X в. Однако понятие «купечество» окончательно выкристаллизовалось в первой четверти XVIII века. Оно стало употребляться по отношению к посадским людям, занимавшимся торговлей.
Наряду с этим на Руси издавна употреблялось и понятие «гость». Оно использовалось первоначально по отношению к людям, торговавшим с другими городами и странами, т. е. ездившим «погостить» в заморские государства. Этот термин известен уже в памятниках X в. (договорах Олега и Игоря с греками).
С XIII века на Руси бытовал также более обобщенный термин «торговец». В ходу было и слово «гостинодворец» — так называли купца или его сидельца, продавца, торговавшего в рядах.Все эти слова сейчас устарели, в оборот введено понятие «предприниматель», или «бизнесмен» (от английского слова business, означающего дело, занятия того или иного человека).
В современной литературе под предпринимателем понимают того, кто самостоятельно и под свою личную ответственность руководит предприятием и лично принимает решения о планировании и осуществлении всех производственных процессов. И в этом смысле слово «предприниматель» сейчас нередко распространяют на все поколения российского купечества.
Термин «гильдия» в России был впервые упомянут в 1719 году в важном государственном документе — регламенте Коммерцколлегии. Он происходит от немецкого слова Gilde, означавшего объединение купцов. Регламент Главного магистрата, опубликованный в 1721 году, объявил обязательным создание гильдий во всех городах. Популярно объясняя смысл этого слова, В. Даль определил его как «торговые разряды», на которые разделялись купцы по своим правам и платимым за это пошлинам.
С понятием «купец» связана многовековая история России. Летопись российского торгового сословия хранит важнейшие сведения о нашем Отечестве. Она нашла отражение в важных государственных документах, богатых материалах регионального уровня, касается судеб многих династий самых именитых людей нашей страны, тысяч представителей русского народа. Как же происходило становление российского купечества, развертывалась его практическая деятельность?
Начиная с XI—XII вв. торговые люди на Руси постепенно объединялись в особые группы населения, которые выделялись имущественным положением и пользовались поддержкой княжеской власти.
Первая русская купеческая корпорация возникла в Новгороде в XII в. Она вобрала в себя крупных оптовых торговцев воском и называлась Ивановская община («Иванское сто», появившееся при церкви Ивана на Опоках). Подобные корпорации торгующих людей имелись и в других городах Древней Руси («Московское сто», «Сурожане»’5).
Именно в этот период расцвела торговля Великого Новгорода, ориентированная главным образом на внешний рынок. Основными партнерами новгородских гостей являлись представители северогерманской Ганзы, установившей торговую монополию на Балтике. Уже в XII—XV вв. обнаружилось намерение иностранцев не пускать русских купцов на свои внутренние рынки. Используя накопившийся опыт мореплавания, силу капиталов и формы организации, ганзейцы стремились покупать товары на территории Руси и всю прибыль от их продажи в Европе сосредоточивали в своих руках. Новгородцы в лучшем случае ограничивались торговлей в ближайших зарубежных городах: Нарве, Риге, Ревеле, лишь изредка прорываясь на небольших судах в Швецию и другие страны. Эта особенность торговых отношений иностранных купцов с Россией четко проявлялась вплоть до второй половины XIX века.
Естественный рост купеческого сословия на Руси был прерван татаро-монгольским нашествием, нанесшим тяжелый удар по всему укладу хозяйственной жизни страны. Он возобновился в полной мере лишь в XIV в. Постепенно богатые и влиятельные группы купцов появились в Москве, Новгороде, Вологде, Н. Новгороде, Твери и других торгово-промышленных центрах древней Руси.
Заметный урон процессу развития купеческого сословия нанесла опричнина. В период правления Ивана Грозного многие представители торгового мира были истреблены физически, их имущество пополнило казну царя и его «слуг». На некоторое время купцы слились с другими слоями посадских людей, обязанных платить подати и отбывать казенную службу.
Однако в то же время от имени Ивана IV были даны первые жалованные грамоты торгующим людям. Царь поддерживал этим актом ряд именитых торговцев, в числе которых были представители знаменитого предпринимательского рода Строгановых, развернувших свою деятельность в Сольвычегодске и положивших начало освоению русскими людьми Урала и Сибири.
В 1557 году Аника (Аникей) Строганов доказал царю необходимость этого шага России и получил от Ивана Грозного огромные массивы земель по Каме в Перми Великой. А наследники Аники явились инициаторами отправления отрядов Ермака на завоевание Сибири.
К концу XVII века владения Строгановых составили более 10 млн десятин, что превышало территорию Голландии, Бельгии и Дании, вместе взятых. У них было до 15 тыс. вольных и крепостных крестьян. Имея поташные промыслы и солеварни, они делали крупные торговые обороты, значительная часть их товаров шла через Архангельск на Запад. Как один из богатых торговцев своего времени, Аника Строганов по указу царя наблюдал за торговлей англичан на Севере. В 1570 г. Аникей и его сын Яков основали в Соломбале судостроительную верфь.
Со школьных лет по картинкам в учебниках нам знаком внешний вид дома, сооруженного Строгановыми в 1565 году в Сольвычегодске. Эти необычные по-своему палаты, простоявшие 233 года, имели высоту более 20 саженей и длину 34 сажени (около 70 метров) и символизировали богатство именитых людей Севера. Как установили историки, этот рисунок не соответствовал настоящему виду хором, но он завораживал своей оригинальностью.
Строгановы не оставались в долгу перед властями. Только в момент воцарения на престол Михаила Романова они за короткий срок дали в казну 70 тыс. руб., а всего до конца XVII века выделили государству огромную сумму в 2,5 млн рублей серебром. В отличие от всех знатных людей своего времени, Строгановы, как заметил известный русский историк Н. Устрялов, имели особенное, «исключительно им принадлежащее, звание именитых людей». Имена Якова, Григория и Семена — сыновей Аникея —особой статьей были внесены в Соборное Уложение 1649 года.
Григорий Дмитриевич (1656—1715) не раз выручал деньгами Петра Великого, за что три его сына (Александр, Николай и Сергей) в 1722 году удостоились баронского титула, а внук Александр Строганов (1733—1811) стал графом, президентом Академии художеств и членом Государственного совета.
Между тем в конце XVI в. российские купцы объединялись, в зависимости от размеров капиталов, в привилегированные корпорации — гостей и торговых людей гостиной и суконной сотен.
Самое почетное место принадлежало гостям. Данный термин стал названием высшей категории привилегированного купечества. Это звание получали от царя самые крупные торговцы с оборотом от 20 до 100 тысяч рублей в год (очень большая по тому времени сумма). Как правило, высший слой купечества состоял в основном из жителей Москвы.Особенности корпорации заключались в том, что она была оформлена как замкнутое сословное образование: гости не имели права передавать свой чин по наследству, а возможность получения его целиком зависела от воли властей. Численность гостей в XVII веке колебалась от 25 до 40 человек. В целом за все время существования этой категории торговых людей в ее составе побывало 172 человека. Будучи приближенными к царю, они отличались от других торгующих людей не только размерами капиталов, но и особым родом повинностей. Гости были обязаны исполнять казенные финансовые поручения в пользу государства: выезжать, в частности, в портовый город Архангельск и нести там таможенные и кабацкие службы, собирать непопулярную соляную пошлину.
В XVII веке, например, должность таможенного головы в Архангельске исполняли московские гости Василий Шорин, Аникей Чистый и Василий Федоров.
Чести состоять гостями удостоились, кроме Аники Строганова и его потомков, холмогорцы Феофан Макаров, Михаил Косицын и Иван Кобелев, потомок семьи Савиных из села Лодьмы, расположенного в 50 верстах от Холмогор.
В 1680 году архангелогородский купец Филатьев, ставший московским гостем, удивил столицу тем, что возвел храм на Ильинке — Никола Большой Крест. Построенный в несколько этажей, на подклете, он служил не только церковью, но и товарным складом.
За гостями следовал торговый разряд гостиная сотня. Эта корпорация родилась в 60-е годы XVI века. Первоначально она также формировалась из москвичей. В соответствии с российскими традициями делить посадских тягловых людей на три разряда, гостиная сотня состояла из «лутчших», «середних» и «молодших». Она отличалась от гостей размерами капиталов. Сообразно с этим на нее падали менее тяжелые казенные службы: члены сотни избирались на должности целовальников или голов на кружечные и таможенные дворы в городах. Само название «сотня» имело только номинальное значение: в них бывало менее и более 100 человек. Очевидно, на первых порах была попытка определить их количество сотней человек, но позднее, когда появившееся определение вошло в житейскую практику, оно стало традиционным и сохранялось независимо от роста числа членов корпорации. В 1649 году, например, в гостиной сотне состояло 15826, а в первой четверти XVIII века в ней было 2100 купцов.
Члены этих сотен пользовались привилегиями, имели самоуправление, т. е. выборных голов и старшин, вершивших общие дела торговых людей. В гостиной сотне в разное время состояли создатели первой в Московском государстве лесопильной мельницы на Вавчуге близ Холмогор братья Осип и Федор Баженины, а также выходцы из крестьян Кеврольского уезда Щепоткиных Иван и Богдан Семеновичи, последний стал с 1649 года даже гостем. В последних исследованиях выявлены представители северных купцов, удостоенные этого звания и в более ранний период. В списках гостиной и суконной сотен в первой половине XVII века было немало выходцев из Соли Вычегодской, Устюга и других северных городов.
Гостиная сотня, пополнявшаяся богатыми людьми с мест, представляла собой привилегированную группу торговцев, ориентированных в основном на внешний рынок. Но что еще более существенно, корпорации привилегированного купечества насаждались властью с той целью, чтобы наиболее рационально использовать влиятельную и богатую часть торговой верхушки страны в системе государственного аппарата, возложить на них круг обязанностей и определенную меру ответственности за успешную деятельность ряда важных хозяйственных и финансовых органов. По меткому выражению В.О. Ключевского, эти разряды торговых людей являлись «финансовым штабом московского государя», своеобразным «орудием правительства в управлении провинциальным торгово-промышленным населением».
Многие торговые люди гостиной сотни исполняли важные государственные поручения. Так, например, Богдан Щепоткин (который имел второе имя Елисей) являлся таможенным головой в Холмогорах, подобные обязанности исполнял в Архангельске Юрий Конкин и другие.
Эта верхушка посадского населения потеряла свой статус в начале XVIII в. В целом в купеческой корпорации гостиной сотни, просуществовавшей на Руси со времен царствования Ивана Грозного до Петра I , состоял, по последним данным, 2781 человек, а вместе с гостями через основные корпорации привилегированного российского купечества прошло 3036 человек.
Однако вплоть до XVII в. в России не оформился самостоятельный «торговый класс». Понятие «купечество» в то время означало род занятий, а не специальную сословную категорию населения. В то же время можно сказать, что купеческие разряды, возникшие в далеком прошлом, являлись своего рода предшественниками деления торгующего сословия на гильдии.
Постепенный рост городов и увеличение числа людей, занимавшихся торговлей и промыслами, вынудили правительство более четко определять обязанности и права торгового сословия. При царе Алексее Михайловиче появился ряд законов, отразивших рост экономического значения купцов. Среди них Уложение 1649 г., а также Торговый (1653 г.) и Новоторговый (1667 г.) уставы. Был создан особый государственный орган — Приказ большого прихода. В обязанность последнего входило наблюдение за тем, чтобы установить разумное налогообложение, которое способствовало бы пополнению казны и в то же время не разоряло до конца плательщиков налогов.
В целом в XVII веке процессы первоначального накопления в России находились в зачаточном состоянии. Обладатели капиталов вкладывали средства не в производство, а туда, где они обращались быстрее, — в торговлю.
Наиболее заметные изменения в судьбе российского предпринимательства произошли в XVIII в. Петр I , начав крутые преобразования в стране, постоянно искал средства для их осуществления и в особенности для проведения активной внешней политики, а также для строительства флота, содержания и вооружения армии, создания отечественной промышленности.
В XVII веке русский народ стал подразделяться на сословия, которые отличались друг от друга закрепленными законом казенными повинностями. Главной обязанностью дворянства являлась военная служба,обязанностью посадских людей и государственных крестьян — платеж податей и общественная служба по сборам налогов. Крепостные крестьяне, кроме податей, вносили оброк и отбывали барщину в пользу землевладельцев. Сохраняя сложившийся характер сословий, Петр осуществил в каждом из них значительные перемены.
Меры, принятые реформатором относительно купцов, состояли в том, чтобы укрепить их положение, или, как говорилось в ряде петровских указов, собрать воедино «всероссийское купечество, яко рассыпанную храмину».
На деле это означало попытку оживить хозяйственную жизнь России. В начале XVIII века с этой целью царь издал ряд указов, рассчитывая на то, что торговля и промышленность будут способствовать обогащению государственной казны. В 1709 году купцам было запрещено переходить в другие сословия, чтобы «государевым податям умаления не учинилось». Петр I предписал обер-президенту Главного магистрата князю Ю. Трубецкому «всех купеческих и ремесленных людей, выбывших из посадов в крестьяне и другие «разные чины», собрать и записать «в те же слободы и в тягло, из которых они отбыли». Представители всех сословий, в том числе дворяне, получили право записываться в купечество и торговать всеми товарами везде «невозбранно ». Это право приобрели также крестьяне и «всякого рода разночинцы » при наличии у них промыслов на 500 рублей оборота. Такая норма позднее была распространена даже на беглых крестьян. Вследствие этих мер термином «купечество» стало обозначаться посадское население определенной состоятельности.
Петр I предоставил купцам ряд льгот, положивших начало выделению их в постоянное сословие. Как уже отмечалось, в допетровские времена посадские люди делились по своей состоятельности на три статьи: лучших, середних и молодших. В 1721 году регламентом Главного магистрата объявлялось обязательным разделение всех городских жителей (исключение составили иностранцы, шляхетство, духовенство и «подлые» люди — чернорабочие и поденщики) на две гильдии.
В состав первой гильдии вошли «банкиры, знатные купцы, которые имеют отъезжие большие торги и которые разными многими товарами в рядах торгуют, городские докторы, аптекари и лекари, шкиперы купеческих кораблей, золотари, серебренники, иконники, живописцы».
Ко второй гильдии были отнесены «все торгующие мелочными товарами и харчевыми припасами, а также резчики, токари, столяры, портные, сапожники и сим подобные». Регламент Главного магистрата, объявлявший новое деление граждан, выделял особый разряд. В его состав вошли чернорабочие и лица наемного труда, «которые хотя и почитаются гражданами, но нигде между знатными и регулярными гражданами не счисляются»».
Этот документ разрешал купцам покупать крепостных крестьян, если те после приобретения их будут приписаны к фабрикам или заводам. Петровские реформы, введя новую систему деления городского населения на гильдии, положили конец существованию привилегированных корпораций гостей и гостиной сотни, т. к. с того времени эти старинные разряды высших торговых чинов, стоявшие ранее вне посадской организации, вошли в состав купцов.Петр I прекратил пожалования этими чинами, а затем, в соответствии с указами 1722—1728 гг., произошло их включение в состав купеческих гильдий и обложение подушной податью.
Все посадские ремесленники, помимо этого разделения, были расписаны еще в цехи, т. е. в союзы людей, занимавшихся одним ремеслом. Деление горожан на цехи и гильдий Петр I заимствовал из стран Западной Европы.
Следует отметить, однако, что деление, установленное регламентом Главного магистрата, вскоре подверглось существенным изменениям. В 1742 году «подлые люди», по сути дела, были переименованы в купцов третьей гильдии. При этом слово «купец » стало применяться с того времени по отношению ко всем посадским тяглецам, т. к. городское купечество стало распределяться не по видам их торговой деятельности, а по размерам их промыслов, т. е. капиталов. В конце концов посадское население стало четко делиться на три экономические группы: купечество трех гильдий, цеховые ремесленники и подлые люди, т. е. чернорабочие.
Царь внес также существенные перемены в устройство посадского самоуправления. До его реформы посадский сход избирал земского старосту, ведавшего городскими (посадскими) делами. При Петре были учреждены магистраты, состоявшие из нескольких выборных горожан, число которых определялось размерами посада. Город, где насчитывалось более 2000 посадских дворов, состоял из президента, четырех бургомистров и 8 ратманов (советников). Все эти люди избирались из числа горожан на посадских сходах. В соответствии с положением, магистраты заведовали сбором податей с посадских людей и производством суда над ними. Городовые магистраты подчинялись Главному магистрату, учрежденному в столице и призванному заботиться о благосостоянии посадского населения.
Регламент Главного магистрата ввел текст присяги, который должны были принимать всё бургомистры и ратманы. В ней особое внимание уделялось клятве царю Петру I верно «споспешествовать всему, что служить будет пользе и приращению к поправлению городского дела, особливо коммерции и мануфактуры ».
Усовершенствование государственной машины, поощрение правительством наиболее зажиточной активной части горожан способствовало расширению социальной базы купечества, которое стало пополняться людьми из разных слоев общества и иностранцами. С этого времени купечество выступило как основная социальная прослойка в промышленной среде. А усиление роли государства в экономической жизни расширило контакты этого сословия с казной. Все эти меры служили тем широким целям, которые намечал великий преобразователь России.
Главным экономическим явлением в жизни страны в тот период явился переход от мелкого производства к крупному, нередко от частного к казенному или же пользующемуся государственной поддержкой. Только в первой четверти XVIII в. в России появилось до 400 новых предприятий-мануфактур, куда впервые в истории страны перекачивался торговый капитал.
Отечественные предприятия производили железо, военное снаряжение, оружие, канаты, паруса и многое другое, столь необходимое для быстро увеличивавшейся армии и морского дела. Однако почти все купцы, заводившие мануфактуры, продолжали вести торговые операции.
Положение торгового сословия усложнилось. Государство, в поисках новых доходов, увеличивало налоги, многие купцы и торговые люди при Петре I по царским указам были вынуждены совершить разорительное переселение из Архангельска и Москвы в Петербург. Так, по предписанию царя в 1710 году полагалось выслать из Архангелогородской губернии в столицу на вечное житье 555 семей, в том числе 23 семьи из Архангельска.
В пору крутых преобразований в стране страдали не только купцы. Тяжкие испытания выпали и на долю крестьян. Л ишь за три года (1707—1709) в будущую столицу на временную работу было послано 10 010 северян. Это привело к тому, что в Архангелогородской губернии, занимавшей в то время огромное пространство, с 1678 по 1710 гг. убыль крестьянских дворов составила 40% (с 99,5 тысячи дворов до 59 тысяч — в 1710 г.). «Убылые дворы и в них люди, — гласил один из документов той поры, — взяты в рекруты, в солдаты, в плотники, в СПб работники, в переведенцы, в кузнецы».
Окончательное оформление купеческого сословия завершилось сословно-податной реформой 70—80-х годов. Манифест от 17 марта 1775 г. провозгласил начало преобразования городского управления. Прежнее купеческое сословие городов делилось на две части — на купцов и мещан. К первым относились все члены прежнего сословия, объявившие за собой капитал не менее 500 рублей. Их освободили от подушной подати, заменив ее 1 %-ным налогом с объявленного капитала. В мае того же года последовал новый указ, согласно которому купечество делилось на три гильдии: к первой причислялись купцы, объявившие капитал более 10 тыс. руб., ко второй — от 1 тыс. до 10тыс. руб. и к третьей — от 500 от 1 тыс. руб.
Остальные горожане прежнего купеческого сословия стали именоваться мещанами и должны были платить подушную подать по 1 руб. 20 коп. с души.
В 1785 году было издано знаменитое Городовое положение («Грамота на права и выгоды городам Российской империи»), уточнившее и закрепившее состав и привилегии гильдейского купечества.
Документ существенно увеличил нормы капитала для 2-й и 3-й гильдий. А купцы с капиталом более 50 тыс. руб. были выделены в разряд «именитых людей». Купцы каждой гильдии получили определенные права и обязанности. Этот документ освобождал купцов всех гильдий от натуральной рекрутской повинности, а членов 1-й и 2-й гильдий — от телесного наказания.
Городовое положение повысило социально-экономический статус купечества. Купцы первых двух гильдий не несли казенных служб, обрели право на устройство фабрик и заводов, а также на внутренний оптовый и розничный торг. Представители первой гильдии могли иметь морские суда и торговать не только в России, но и за рубежом. Купцы второй гильдии получили право строить или приобретатьтолько речные суда, а пределы деятельности купцов третьей гильдии ограничивались мелочным торгом оптом и в розницу, содержанием постоялых дворов, бань и трактиров. Они могли также заводить малые речные суда, «станы и рукоделия» и действовать в пределах своего города и уезда. При этом образ жизни купцов жестко регламентировался. В частности, купцам первой гильдии разрешалось ездить по городу в карете парою, второй — в коляске парою, третьей — запрещалось ездить в карете и впрягать в простую повозку или сани более одной лошади.
Государство, вводя дифференцированные налоговые льготы, стремилось тем самым стимулировать объявление больших капиталов. Выгоды были настолько Очевидными, что купцу, имевшему крупный капитал, стоило платить высокий налог, чтобы пользоваться ими. Власти надеялись на заинтересованность купцов. В Указе от 25 мая 1775 года подчеркивалось, что для объявления капиталов купцам предоставлялось «добровольное показание на совесть каждому», и поэтому «доносам и следствиям об утайке» «места иметь не должно».
Таким образом, предпринимательство подвергалось жесткой и многосторонней регламентации, что в принципе не могло не сдерживать развития деловой активности. В соответствии с реформой городские жители четко разбивались на две категории: мещан и купцов. Отныне мещане, не располагавшие капиталом свыше 500 рублей, не имели права называться купцами.
Постепенно правительство ввело ряд других изменений в законодательство о российском купечестве. Манифест 1807 года поднял планку для первой гильдии до 50 тысяч рублей капитала, у второй она достигла 20 тысяч рублей и у третьей — доведена до 8 тыс. руб. Вот каким образом с годами в России менялись размеры объявленного капитала для вхождения купца в ту или иную гильдию и размеры платы с него в казну40:
В последующие периоды государство шло на поощрение купеческой деятельности. Купцам разрешалось покупать землю, создавать «товарищества», для них вводилась «бархатная книга знатных купеческих родов» ради «увековечивания в потомстве памяти родов первостатейного купечества».
Манифест 10 апреля 1832 года ввел в России звание почетного гражданина (личное и потомственное). Этой чести удостаивались за выдающиеся заслуги перед городом, наряду с чиновниками, учителями и врачами, купцы первой гильдии, которые смогли продержаться в ней не менее 10, а с 1863 года — 20 лет. Вопрос о причислении к потомственному гражданству решался по докладу Герольдии Сенатом. Этот стимул способствовал удержанию купцов в гильдиях, т. к., кроме отмеченного выше, звание почетного гражданина пожизненно освобождало людей от рекрутской повинности, телесных наказаний и даже гильдейских сборов. Еще раньше, при Павле I , для наиболее активных купцов вводился чин «Коммерции Советника», соответствовавший VIII классу Табеля о рангах. Эти люди могли также ходатайствовать о причислении их к «почетным гражданам».
Преобразования петровского периода, реформы Екатерины I I и последующие меры окончательно утвердили сословное деление населения России на дворянство, духовенство, купечество, мещанство и крестьянство. Каждое из сословий обрело права и обязанности, передаваемые по наследству. Это деление с небольшими изменениями просуществовало до 1917 года.
Гильдейская организация купечества, уже изжившая себя в Западной Европе, насаждалась в России сверху в интересах казны. Объективно она противоречила свободному предпринимательству, чуждому всяких ограничений. В то же время в условиях самодержавной власти «сословность» ограждала предприимчивых людей от произвола чиновников.
Эта во многом архаичная система постепенно приспосабливалась к изменявшимся в стране порядкам. После отмены крепостного права началось быстрое развитие капитализма, на путь предпринимательства становились тысячи активных людей, главным образом крестьян. Это вынуждало правительство менять законы, регламентирующие условия для занятий торговлей и промыслами.
Вхождение крестьян в городскую жизнь являлось в России сложным процессом. Долгое время бывшие землепашцы, уже переселившиеся в города и даже приписанные к городскому сословию, числились по-прежнему жителями деревни и платили двойные подати. Эта практика вызывала естественное недовольство крестьян.
Не менее сложной являлась и проблема вступления крестьян в купечество. До 1861 года правительство проводило непоследовательную политику в ее решении. Начиная с 1723 года земледельцы, за счет которых в основном росло население городов России, имели право записываться в купеческое сословие при наличии у них ценза в размере 500 рублей. Однако они должны были иметь при этом отпускные свидетельства от помещиков или от сельского общества и весьма значительный капитал. В течение ста лет (с 1762 по 1861 гг.) запись крестьян в купеческое сословие без таких документов и увольнительных писем от властей была запрещена.
С 1863 года доступ в купечество открылся для всех сословий. Для этого достаточно было ежегодно платить гильдейский сбор (1-я гильдия — 500 руб., 2-я гильдия — 150 руб., 3-я гильдия была ликвидирована) и промысловые налоги. Эти меры открыли широкий доступ для вступления в купечество крестьянам, занимавшимся предпринимательской деятельностью, а также мещанам и евреям, так как принадлежность к купечеству давала им право на свободу перемещения, получение бессрочных паспортов, возможность со временем быть причисленными к категории почетных граждан и т. д.
Преобразования, начавшиеся после 1861 года, привели к тому, что к концу XIX века сословная обособленность купечества утратила свое значение и превратилась в анахронизм. Этому в немалой степени способствовал принятый 8 июня 1898 года по инициативе министра финансов СЮ. Витте новый закон о промысловом налоге. Главная цель его состояла в том, чтобы устранить неравномерность обложения налогом за право торговли и промыслов, привести доходы в соответствие с уровнем развития в стране торговли и промышленности.
Вместо гильдейских и негильдейских были узаконены три группы предприятий и промыслов: предприятия торговые, предприятия промышленные и личные промысловые занятия. В свою очередь каждая из этих групп подразделялась на части в соответствии с признаками, указывающими на размер и доходность фабрик и заводов. Закон сохранил сословные купеческие свидетельства, но право получения их предоставлялось только лицам, взявшим промысловые свидетельства: для первой гильдии — по первому разряду торговых или по 1—3 — промышленных предприятий, а для второй гильдии — по второму разряду торговых или по 4 или 5 разряду промышленных предприятий.
Отныне было отменено обязательное приобретение купеческих свидетельств для желающих заниматься коммерческой деятельностью, купечество перестало быть синонимом российского предпринимателя. В мир бизнеса могли свободно входить лица некупеческого звания — крестьяне, дворяне и т. д. Этими законами купеческое сословие сводилось на нет. В купцы стали записываться на основании соображений, посторонних торговой деятельности. Евреи, например, записывались в состав купечества потому, что таким образом они получали право повсеместного жительства, вне зависимости от черты оседлости. Для русского купца имело значение получение званий потомственного или личного почетного гражданина, которое давало некоторые традиционные привилегии.
Ряд правительственных мер привел к тому, что субъектом торговой и промышленной деятельности становился не «купец» с сословной точки зрения, а торговец или промышленник. Рост численности купеческого сословия во второй половине XIX века прекратился. Представители крупной торгующей и промышленной буржуазии переходили в категорию почетных граждан, в дворянское сословие. С другой стороны, значительная часть дворянского «благородного сословия» к этому времени обуржуазилась, становясь на путь промышленного и финансового предпринимательства.
Достаточно привести такие примеры: главой ведущего банка России — Русско-Азиатского — стал бывший товарищ министра финансов А.И. Путилов, дослужившийся до чина действительного статского советника, т. е. до гражданского генеральского чина. А сын министра финансов при Александре I I I, камергер двора его императорского величества А.И. Вышнеградский сделался одним из руководителей Петербургского Международного коммерческого банка. И таких примеров было немало.
Хотя до 1917 года все сословия в России формально сохраняли свои названия и некоторые права, но к началу XX века в • стране в полной мере проявилась своеобразная сословная размытость. Купечество превратилось в составную часть российской буржуазии.
Рассмотрим теперь вопрос о том, каким образом происходило становление архангельского купечества.
АРХАНГЕЛЬСКОГО КУПЕЧЕСТВА
Архангельск создавался как первый морской порт Русского государства, «окно в Европу». Четкие сведения об основании города содержатся в грамоте Ивана Грозного от 4 марта 1583 года, направленной двинским воеводам. Ознакомившись с чертежом будущего поселения, царь повелел: «как наша грамота придет… город делати наспех», т. е. немедленно, сразу же.
Историки Севера не раз обсуждали вопрос о причинах основания Архангельска.
Точное и глубокое понимание проблемы возникновения городов встречаем в работах известного русского историка Ивана Забелина. Он писал, что города рождаются «не по прихоти счастливого капризного случая, но силою причин и обстоятельств более высшего или более глубокого порядка, для очевидности всегда сокрытого в темной, мало еще разгаданной дали исторических народных связей и отношений, которые вынуждают и самих князей-строителей ставить именно здесь, на известном месте тот или иной город. Главным двигателем в создании таких городов является всегда народный промысел и торг, ищущий для своих целей добрых сподручных путей или доброго пристанища и который, повинуясь естественным географическим путям и топографическим удобствам международного сообщения, всегда сам указывает, сам намечает, сам избирает место, где и устраивает узел своих работ и действий, именуемый городом».
Мы полагаем, что это соображение ученого можно целиком отнести к Архангельску.
Однозначный ответ на вопрос о причинах «к строению города Архангельского» давали видные отечественные историки В. В. Крестинин и С. Ф. Огородников, отмечая, что таковыми явились «заведенные на Двине Российские с Англичанами и Голландцами торги, посредством мореплавания сих иноземцев, как место для новой торговой пристани».
Разумеется, верно, что город на Двине ставился и как передовая сторожевая крепость для защиты Руси от иноземных захватчиков и грабителей. Но определяющей причиной, вызвавшей к жизни новый город, явилось развитие экономики. Крепостные орудия архангельских укреплений не сделали ни единого выстрела по вражеским кораблям. Правда, инженерная защита города, несмотря на частые пожары и естественные разрушения крепостных сооружений, поддерживалась государством на должном уровне. Восстанавливались стены, привозились новые пушки взамен пострадавших в огне.
Во второй половине XVII века в крепость превратилась часть Гостиных дворов, занявших одно из центральных мест на набережной Северной Двины. Но, воздвигая этот комплекс, строители главное внимание уделяли сооружению купеческих и царских складов — хранилищ товаров. А само новое сооружение имело скорее не военное, а дипломатическое и политическое значение. Изумленные иноземные купцы, знакомясь с ним, разносили по всему миру вести о растущей мощи великой державы.
Появление нового города на Северной Двине потребовало от высших и местных властей решения ряда проблем, важнейшей из которых было привлечение в него людей на постоянное местожительство.
Для несения военной службы в крепости из Холмогор и других мест было прислано 200 стрельцов (так назывались тогда воины русской армии). Они составили гарнизон города и стали его первыми жителями.
Однако новое поселение по замыслам его основателей являлось прежде всего местом для морской пристани, для деловых сношений с иностранцами. Поэтому для него требовались не только воины, но и предприимчивые люди, способные основать здесь промышленные заведения и торговать. Для создания и становления в Архангельске предпринимательского сословия понадобилось длительное время.
Каковы пути формирования архангельского купечества?
Материалы обывательских книг, а также сведения, почерпнутые из различных источников, позволяют выделить четыре основных канала пополнения этой самой активной категории населения Архангельска. Среди них: запись в купеческое сословие иностранцев и последующий затем переход их в российское подданство, переезд в северный город торговцев из других территорий России. Но чаще всего северными купцами становились разбогатевшие крестьяне губернии и выходцы из местного, т .е. городского, мещанского сословия. Рассмотрим кратко механизм этого сложного, длительного и непрерывного процесса.
Первой попыткой властей привлечь в город будущих торговцев явилось переселение властями в 1587 году в Новохолмогоры, как первоначально назывался Архангельск, 133 «жильцов » из окрестных двинских деревень, а также деревенского люда из-под Холмогор, из Емецкого стана и других сравнительно отдаленных от нового поселения мест.
Судя по грамоте двинского воеводы князя Василия Андреевича Звенигородского, «переведенцы» в Новохолмогорский посад, учрежденный в 1587 году, не были рядовыми крестьянами. Все они являлись членами 26 купеческих товариществ (складничеств): 6 — из двинских посадов и 20 — из черных волостей. Так, из Холмогорского посада в новое поселение были направлены: из Верхней половины — Иван Иванов сын Косицын «с товарищи»; из Глинок — Степанко Фролов да Нестерко Яковлев «с товарищи» и т. д. Поскольку всего было переведено 133 человека, то, следовательно, в каждом из купеческих товариществ состояло в среднем по 4—5 «купцов-складников».
Переселенцы получили льготу: на пять лет освобождались от налогов, т. е. обретали «свободу». Но за это время они должны были «дворы себе поставити и огородити и жить на посаде, в новом Колмогорском городе торговати».
Однако попытки властей заставить торговых крестьян приспособиться к новым условиям жизни и практической деятельности не увенчались успехом. Большинство бывших сельских жителей сбежало из посада, явочным путем возвратившись в родные деревни. Во всяком случае, к 1606 году, т. е. всего 19 лет спустя после переселения, на месте осталось только 30 «переведенцев ».
Оценивая злосчастия первых архангелогородцев, историк В.В. Крестинин отметил, что одни из крестьян просто сбежали другие поступили мудрее, заявив о том, что они «одолжали й осиротели», хотя позднее оказалось, что «они де люди прожи-? точные». Третьи ухитрялись «всякие подати» платить как архангелогородцы, но жить все-таки «по посадам и по деревням в»1 старых своих дворах, верст за сто и за полтораста» от Архангельска. Можно согласиться с выводами исследователей о том, что на первых порах даже бывшие зажиточные крестьяне считали условия своей прежней сельской жизни более благоприятными для развития торгово-промышленной деятельности, чем пребывание в посаде, где царили «великие поборы» и посадское ярмо. Потребовалось немало времени, чтобы в новом месте поселения появилось все необходимое для ведения успешной торговли и того или иного промысла.
В 1613 году центральные власти, учитывая жалобы населения на тяжесть налогов, отделили архангельский посад от холмогорского, обязав воеводу тем же указом возвратить всех беглецов, а вместо умерших привести их детей. В то же время в Город Архангельский (название появилось в 1613 году) было зачислено около 80 крестьян, которые жили в городской черте без тягла. Но и эти меры не повлияли существенно на рост купечества. Перепись Фонвизина, проведенная в 1678 году, зарегистрировала всего лишь 223 посадских жителя. Таким образом, за столетие число основных обитателей города не увеличилось даже в два раза.
В целом почти два века архангельское русское торговое сословие было маломощным и не проявило «искусства в коммерческих делах». Оценивая деяния своих отцов и дедов, 15 видных архангельских купцов в своем прошении на имя Екатерины II, направленном в мае 1768 года, отметили, что «город Архангельский, для коммерции основанный в 1584 году, … был не в состоянии, за малолюдством своим и недостатком, распространить знатным образом собственное купечество в последовавшем столетии». Представители торговой общественности, среди которых были Иван Баженин, Антон Бармин, Петр Крылов, Александр Фомин и историк Василий Крестинин, констатировали, что годовой оборот городских купцов составил в тот момент всего 11 тысяч рублей, в то же время как приезжие торговцы выручали за свои товары от шести до семидесяти тысяч каждый.
Это не значит, что за первые два века своего существования на Севере не появилось крупных предпринимателей из местных жителей. Чего только стоят дела холмогорцев Бажениных, которые первыми в России соорудили в Вавчуге пильную мельницу, оснащенную по последнему слову техники той поры, основали известную судостроительную верфь, предприняли смелые попытки проникнуть со своими товарами в западные страны!
Примеру предприимчивых северян последовал их земляк, бывший «карбасник» Н.С. Крылов. Нажив капиталы в Холмогорах, он по указу Коммерц-коллегии от 5 мая 1732 года построил знаменитую Быковскую судоверфь в пяти верстах выше Архангельска, имел салотопню, канатные и лесопильный заводы, вел торговлю в Амстердаме и Гамбурге. Как отмечала губернская газета, при помощи «природных дарований, трудолюбия и опытности из бедного карбасника вышел муж остроумный, искусный и твердый купец в делах внутренней и внешней торговли».
Однако основная масса архангельских посадских людей долгое время ограничивалась мелким розничным торгом. Между тем объективные обстоятельства, а также и политика государства побуждали крестьян все решительнее приобщаться к торговым и промысловым делам.
Участие деревенских жителей в торговле наблюдалось в России издавна. Это в особенности касалось земледельцев Севера, где очень часто случались неурожаи и необходимо было находить дополнительные источники для содержания семей, для уплаты все возраставших податей, восстановления некоторых орудий труда и т. п. Крестьянин реализовывал часть своей продукции путем обмена или продавал ее. Тем более что долгое время торговая деятельность в стране не ограничивалась.
Во всех описаниях Архангельской губернии важное место занимала проблема крестьянской торговли. «В каждое ж лето, — говорилось, например, в подобном описании 1768 года, — приплавляется из верховых деревень немалое число и з хлебом, рогатым скотом и смолою плотов елового леса». Заметно были втянуты в товарно-денежные отношения крестьяне Архангельского уезда и всего Беломорья. Здесь издавна развивались такие промыслы, как солеварение, рыболовство и добыча зверей. Жители деревень поставляли на рынок продукты сельского хозяйства, а также соль, рыбу, шкуры и сало морских зверей. Часть из поморов имела свои морские суда, некоторые из крестьян нанимались кормщиками, матросами, во время ярмарки работали на погрузке и выгрузке кораблей. А «женский пол, — отмечалось в том же описании губернии, — упражнялся в вырабатывании из лну пряжи и ниток простых и золотничных, а из пряжи тонких полотен и салфеток и тому подобного, которые и продают как для внутреннего продовольствия, так и для заморского отпуска».
В этом же описании указывалось на большое значение в жизни северного крестьянства отходничества, т. е. заработка в других городах России: «Некоторые (крестьяне. — Е. О.) отходят в Санкт-Петербург, Москву и другие города и вырабатывают портным, сапожным, столярным, плотничным, медным, каменыцичьим и купорным мастерствами, извозами, послугою кучерами, лакеями и тому подобным немалое число денег. А иные в Санкт-Петербурге, будучи на иностранных конторах, находятся артельщиками, которая из прочих работ за наивыгоднейшую почитается».
В 1788 году в губернии было выдано крестьянам 5976 паспортов, которые давали право быть в отлучке из своей деревни до трех лет. Все эти процессы получили еще большее развитие в последующее время. Достаточно отметить, что за 1860 — 1900 гг. в Архангельской губернии было выдано более 1259 тыс. паспортов и краткосрочных свидетельств на жительство. Только торговля, промыслы, заработки в других городах позволяли крестьянам кормить семьи и платить налоги. Как отмечала газета «Архангельские губернские ведомости», «смолокурение (в Шенкурском уезде. — Е. О.) составляет почти единственный промысел крестьян, с помощью которого только и уплачиваются все подати и денежные повинности».
С течением времени обстановка в государстве обострилась: началась острая конкуренция между купечеством и торгующими крестьянами. Перед правительством возникла дилемма — или упорно противиться развитию торговли сельских жителей под влиянием купцов, или же использовать это явление в собственных интересах. Избранная политика не отличалась последовательностью, но главная ее направленность состояла в том, чтобы перетянуть наиболее состоятельное крестьянство в города и сделать их купцами.
Уже в XVII — XVIII вв. с этой целью началось ограничение крестьянской торговли. В указах от 14 ноября 1699 и 11 марта 1700 гг. говорилось о взятии крестьян, которые живут в городах на тяглых землях, в посады, а тех, которые «не похотят», им в городе не жить и не торговать и лавок и кожевенных промыслов и откупов не держать. Последние им предписывалось продать. Одновременно указы обязывали крестьян привозными товарами торговать «оптом с возов и стругов, а не врозь и не из их наемных лавок».
Петр I спустя всего 12 лет попытался решить эту проблему в соответствии с требованиями жизни. Указ 1711 года повелел: «позволить всякого чина людям всеми товарами торговать невозбранно, с платежом всех обыкновенных пошлин». На основе этого Правительствующий сенат объявил свободу торговли при условии платежа пошлины.
Позднее, в 1745 году, крестьянская торговля была ограничена «знатными селами и деревнями, состоящими по большим дорогам и не в ближнем от городов расстоянии». При этом резко сужался круг товаров, которые крестьянин имел право реализовывать. В их числе были лишь сохи, серпы, косы, топоры, овчинные шубы, телеги и т. п. продукция. Эти стеснения устанавливались с той целью, чтобы «купечеству обиды и в торгах их умаления не было».
Таможенный устав 1755 года несколько расширил узкие рамки этого закона, разрешив крестьянам торговать хлебом и другими съестными припасами. Новые льготы государство ввело в начале XIX века, предписав местным властям не чинить препятствий крестьянам в торговле хлебом и другими продуктами, дозволило вести их и оптом, и в розницу. Манифест 1801 года разрешил крестьянам свободно торговать даже «с заморскими странами».
Принципиально важное значение для развития крестьянской торговли имели указ 1815 года, разрешивший земледельцам вести розничную торговлю не только в собственной, но и во всех соседних губерниях, и манифест 1824 года, который резко снизил размеры повинностей в целях «поощрения торговли, мануфактур и всякого рода промышленности». Одна из глав последнего закона была целиком посвящена торгующим крестьянам, которые разделялись на шесть категорий в соответствии с объявленным, капиталом. По сути дела, этот закон приравнивал крестьян к купечеству. Крупные крестьянские предприниматели приобретали купеческие права первой и второй гильдий, т. е. имели возможность вести оптовую торговлю и сооружать крупные промышленные предприятия. Остальные крестьяне обретали права купцов третьей гильдии, или мелких торговцев. Еще в 1806 году богатые крестьяне получили право строить собственные мореходные суда.
Расширение крестьянской торговли позволяло наиболее предприимчивым сельским жителям Севера скапливать капитал и переселяться в город, записываться в мещанство или купечество. Особенно сильный приток крестьян в Архангельск произошел в конце XVIII века. Историк В. Крестинин, отмечая рост посадского населения в период между I I I и IV ревизиями (1763—1782 гг.), писал: «Сие умножение посада (на 541 душу мужского пола) последовало при открытии Вологодского наместничества вступлением в гражданство 280 семей крестьян, обселившихся в городе…». Согласно данным обывательской книги 1786—1788 гг., недавние крестьяне составляли 37% жителей посада.
Первые списки архангельских купцов свидетельствуют о том, что значительная масса купцов являлась выходцами из архангельских деревень. Заметим, что процесс вхождения в купечество был довольно длительным и сложным. Он являлся примерно одинаковым для всех категорий людей, желавших войти в это сословие, но больше всего формальностей приходилось преодолевать крестьянину. Юридически правительство обосновало эту процедуру еще в начале XVIII века, установив, что «записываться в посад крестьянам и прочим… вольно», но в то же время оно обязывало их платить подати не только по купечеству, но и по своему сельскому состоянию.
Практически вплоть до 1861 года, т. е. до отмены крепостного права, житель деревни, принявший решение записаться в городское сословие (мещанское или купеческое), должен был, по крайней мере, соблюсти пять правил.
Крестьянин имел право подать прошение о переводе его в город при условии, что он уже «приобык к свойственным купечеству и мещанству промыслам или какому-либо употребительному в городах рукоделию». Во-вторых, от него требовалось, чтобы до подачи заявления он «проживал или совсем обзавелся в городе». Он должен был, в-третьих, обеспечить обработку земли, которой распоряжался до переезда в город. В-четвертых, будущий мещанин или купец обязывался представить в городскую думу документ от сельского общества о том, что на нем не было «поселянских повинностей» и «недоимок», а также обязательство, что бывший крестьянин будет уплачивать до следующей ревизии все подати на месте его прежнего жительства. И, наконец, в-пятых, крестьянин должен был в момент вступления в городское гражданство внести авансом трехгодичную подать по тому и другому состоянию.
Эти рогатки, установленные высшими властями, практически означали, что в гильдии могли вступать весьма состоятельные крестьяне. И такие на Севере находились во все времена. Уже в 1710 году шести хозяевам-крестьянам из важских дворцовых деревень удалось перейти в купечество. А за время с 1722 по 1764 гг. в это сословие было записано 205 дворов, входивших в Архангелогородскую дворцовую контору.
По данным за 1786 год, в Архангельске значилось 18 купцов первой гильдии, т. е. деловых людей, объявивших свой капитал «по совести» в сумме более 10 тыс. рублей. Семеро из них были в недавнем прошлом торговыми крестьянами. А.И. Попов, выходец из Заостровской волости, к 42 годам сумел приобрести морской корабль, имел салотопный и пековаренный заводы. Позднее он и его сын Василий избирались на должность городского головы. 46-летний кегостровец В.Е. Сидоров владел двумя лавками, а также пивным и пековаренным заводами.
Во второй гильдии, насчитывавшей 20 человек, состояли бывшие крестьяне: Я.К. Ваганов, П.А. Долгошеин, Г.Е. Сидоров, брат купца первой гильдии Василия Егоровича Сидорова, а также А.К. Егоров, И.А. Истомин, А.П. Окольничников, Д.И. Попов — всего 7 человек.
А в целом выходцы из крестьян составляли в тот момент четверть всех торговцев, около 40% владельцев фабрик и заводов, 45% цеховых ремесленников и до трети всех наемных работников.
Крестьяне пробивались в купечество всех гильдий и в более поздний период, когда размеры капитала для вхождения в ту или иную гильдию заметно выросли, составив 50 тыс. рублей при вступлении в 1-ю гильдию, 20 тыс. —во 2-ю и 8 тыс. — в 3-ю. Иначе говоря, за 33 года (1775—1807) минимум капитала, нужного для вступления в 3-ю гильдию, был поднят в 16 раз, а для 1-й — в пять. Эта мера оградила купцов 1-й и 2-й гильдий от конкурентов и очищала гильдии от мелких, нередко разорившихся торговцев, пользовавшихся всеми правами купечества и принимавших участие даже в выборах в купеческое самоуправление.
Увеличение размеров гильдейского состояния не уменьшило наплыва в архангельское купечество предприимчивых людей из глубин губернии. Так, в 1829 году среди 17 купцов 2-й гильдии все, кроме англичанина К.Ф. Моргана и «старожилов» Н.А. Лугового и Я. В. Спиридонова, были недавними крестьянами или холмогорскими мещанами. Среди них: выходцы из Холмогорского уезда И.Я. Демидов, Я.А. Кустов, братья Онегины, Плотниковы, В.И. Карбасников из Лявли, П.К. Куйкин, сын архангельского мещанина Козьмы Дмитриевича, до 1780 года экономического крестьянина Сумского посада, А.Ф. Черепанов из-под Архангельска. К этому списку можно добавить имена недавних мещан: вологодца СМ. Рынина, холмогорцев М.М. и СИ. Чернышевых и СИ. Попова из Колы.
В 1863 году, после отмены крепостного права и ликвидации 3-й гильдии, среди 11 купцов 1-й гильдии значились пинежанин В.Ф. Браванов и холмогорец К.В. Шингарев. А среди 75 купцов 2-й гильдии их было 12 человек, в том числе будущий городской голова 38-летний пинежанин С.Д. Лемяхов, занимавшийся оптовой торговлей хлебными припасами. Как позднее отмечалось в его биографии, Савин Данилович явился в город, не имея ни гроша в кармане.
Наибольшее число бывших крестьян входило в 3-ю гильдию, где они составляли более трети (45 человек из 122).
Значительный интерес представляет процедура зачисления в купечество третьей гильдии выходцев из отдаленных селений. Покажем это на примере холмогорской жительницы Ирины Васильевны Бедановой. Судя по документам, она скопила свой капитал за долгие годы. Более десяти лет ее сыновья Гаврила и Алексей служили у видных архангельских купцов М. Чернышева и А. Пятунникова. В конце концов они смогли купить дом в Архангельске, и в 1820 году Беданова подала заявление о принятии ее с сыновьями в состав купечества 3-й гильдии. Она объявила капитал по совести в размере 8000 рублей, уплатила положенную пошлину в размере 418 рублей, имела на руках разрешение мещанского собрания села Холмогор, которое было подписано 28 мещанами. К заявлению было приложено ходатайство купцов, у которых служили сыновья Бедановой. Это была своего рода служебная характеристика человека. Характеризуя 25-летнего Алексея, купец Чернышев отмечал, что Алексей вел себя, как надлежит доброму гражданину: «Поручения по моим коммерческим делам исправлял всегда исправно, отдавал свои отчеты порядочно. В продолжение всего времени ни в чем неблагопристойном мною замечен не был». Среди документов было и решение архангельского купеческого общества. Лишь только после всего этого городские власти приняли решение о записи Ирины Бедановой в обывательскую книгу в качестве купчихи 3-й гильдии. Таким же образом оформляли свое «купечество » в городе и все остальные.
Выявление более полных статистических сведений о числе крестьян, перешедших в купечество, потребует дополнительных усилий. Кроме того, статистика далеко не полно характеризует социальные сдвиги, которые происходили в России, в том числе и на Севере. Многие крупные предприниматели предпочитали оставаться в крестьянском звании. Подобное явление получило особенно широкое распространение после реформ 1860-х годов. Такие крупные представители архангельского делового мира, как А.С. Чудинов и Г.С. Щепоткин — основатели лесозавода в Цигломени, выходец из Патракеевки судовладелец И.И. Бурков, предприниматель из Вознесенской волости П.П. Амосов и ряд других весьма состоятельных северян, навсегда остались в истории Архангельска торгующими крестьянами. Все эти и многие другие выходцы из деревень сумели создать крупномасштабное дело уже в конце XIX — начале XX вв.
Значительная часть архангельских купцов в конце XVIII века и позднее учитывалась по группе, члены которой именовались «старожилами». Этим понятием определялись люди, как правило, родившиеся в Архангельске или проживавшие в нем длительное время. В 1786 году среди купцов 1-й гильдии их насчитывалось шесть, а во 2-й гильдии—8 человек. Многие из них владели своим богатством по наследству. Большинство лиц этой категории также имели свои корни в крестьянской среде. Иначе говоря, 14 человек из 18 самых состоятельных архангельских купцов являлись по своему происхождению крестьянами.
Колоритной фигурой в этой группе был, например, потомок известной на Севере фамилии, внук Федора Андреевича Баженина Иван Никифорович. В 1786 году он, объявив капитал в 11 600 рублей, имел наследственный дом, 11 лавок и амбаров, родовую деревню Вавчугу в Холмогорском уезде, неподалеку от которой располагались корабельная верфь, водяные мельницы, кузницы, сараи, амбары, фабрика парусных полотен, к которой была приписана по последней ревизии 91 мужская душа. Во владении Баженина были также пашенные и сенокосные земли и дома в Товре и Уемской волости.
Вхождение бывших северных крестьян в состав городского купеческого сословия имеет свое объяснение. Уже с середины XVI века в развитии Двинской земли проявлялись предбуржуазные отношения. В недрах черносошного крестьянства выделялась группа «лучших людей», крестьян-богатеев, владельцев деревень, рыбных тоней, лавок, соляных варниц. Эти люди применяли наемный труд, владели морскими и речными судами, наживали солидные капиталы, которые вкладывали в дело. Задолго до основания Архангельска на Севере были известны фамилии Амосовых, Поповых, Шульгиных (Шуйгиных), Кобелевых, Дудиных, Косицыных, Болотных и других крестьян, успешно сочетавших занятия сельским хозяйством с промысловой деятельностью, скопивших значительные капиталы. Многие представители этих фамилий навсегда вошли в историю архангельского купечества.
Портовый город манил к себе жителей многих регионов Русского государства. Поэтому в списках архангельских купцов заметное место занимали крестьяне, мещане и торговцы из столицы, Москвы, Вятской, Вологодской и других губерний. Приведем несколько примеров. В списке за 1786 год значатся A.M. Кентенус из Москвы, Х.Б. Родце из Ревеля, М.П. Прокопьев из Ярославля, И.И. Юренский из С.-Петербурга. Позднее в Архангельске оказались слободчанин А.В. Булычев, П.И. Вальстер из Нарвы, Н.К. Гартман из Риги, А.Д. Дьяконов из Вологды, Я.В. Догадкин из Костромской губернии, Е.И. Накрохин из Великого Устюга, СИ. Репин из Вятки, С.С. Спиркин из Рязанской губернии и многие другие.
* * *
Специфика архангельского купечества в сравнении со многими регионами России заключалась в том, что здесь почти с момента основания города значительную группу составляли выходцы из других государств.Причины появления этой категории деловых людей на Севере, их деятельность подробно рассмотрены в главе «Немецкая слобода». Ограничимся здесь лишь некоторыми замечаниями.
В соответствии с российскими законами, которые не раз менялись и уточнялись, иностранные деловые люди могли заниматься своим бизнесом, записавшись временно в категорию иностранных гостей или же приняв подданство российского государства. Им разрешалось вступать в купеческие гильдии, если они принимали вечное подданство России. Только это обстоятельство позволяло выходцам из других стран пользоваться теми же правами и льготами в торговле, что и русским купцам. Юридически эти бизнесмены становились, таким образом, полноправными гражданами России, хотя в ведении своих дел они во многом отличались от русских купцов.
Списки архангельского купечества позволяют отчетливо проследить динамику вхождения иностранцев в российский бизнес, постепенного наращивания ими своего влияния. Документы свидетельствуют о том, как, пользуясь собственными кораблями, связями с предпринимателями западных стран, навыками в торговых делах и более солидными капиталами, иностранцы вытесняли русских из всех сфер промышленно-торговой деятельности.
Уже в 1815 году среди купцов первой гильдии остался лишь один русский человек — коммерции советник Василий Алексеевич Попов. Все остальные десять человек были иностранцы (X. Брюст, Ф. Кроп, X. Грель, В. Брандт, Ф. Шольц, Ф. Морган, И. Гембри, Е. Гернет, А. Клефекер и Ф. Олдекоп). А в 1824 году из общего списка купцов (124 человека) почти четверть — 29 — составляли выходцы из других стран. Характерно, что наибольшее число их состояло в первой гильдии. Среди 8 первогильдийцев к тому времени по-прежнему был лишь один русский — А.И. Амосов. Остальные являлись иностранцами: В. Брандт, С. Беккер, К. Амбургер, Е. Классен, Ф. Клефекер, Г. Молво и Я. Гольбом. Иностранцы составляли пятую частьобщего списка 3-й гильдии(18 человек из 95). Количество их в этой гильдии значительно увеличилось к 1829—1830 гг. В обывательской книге за эти годы их значится уже 25 человек, в то время как общее число третьегильдийцев сократилось до 84 купцов.
К 1859 году численность иностранных купцов еще более увеличилась, составив уже треть городского купечества (29 человек из 89). Правда, в 1892 году, т. е. в конце столетия, положение несколько изменилось: в состав купечества 1-й гильдии влились быстро набравшие силу видные местные предприниматели: А.В. Булычев, А.Ф. Беляевский, СВ. Ананьин и А.И. Жильцов. Но выходцы с Запада все еще преобладали. Среди 9 представителей этой торгово-промышленной прослойки их было пятеро, т. е. большинство: Э.В. Брандт, Э.Е., Ф.Е. и А.Ф Линдес и Э.Э Фонтейнес.
К середине XIX века в Архангельске сложились многочисленные кланы из бывших иноземцев и их потомков. Абсолютное большинство из них имели большие семьи. Семья Фонтейнесов насчитывала 12, Ф. Шольца — 13, Брандтов — 14 человек. Характерно и то, что из 78 человек, удостоенных за свои деяния высоких званий Потомственных и Личных почетных граждан, половину составляли выходцы из-за рубежа.
Но более всего влияние иноземцев проявлялось в их практической деятельности. Достаточно привести такие данные: в 1817 году в адрес Ф. Шольца пришло 85 кораблей с грузами из Западной Европы, фирма «В. Брандт и К0» обработала в ту навигацию 88 кораблей, «Беккер и Амбургер» — 43 судна, Фанбрин — 62, Клефекер — 54 и т. д. Столько же судов с российскими товарами каждый из них направил за границу. В этом списке значится лишь пять русских купцов. Фирма «А. Попов — сыновья» сумела отправить 16 кораблей, а к ней прибыло 15 судов. Шесть кораблей пришло в адрес Афанасия Амосова, пять — Якова Машковцева и по одному — Ф. Падорину и Ф. Ермолину. Тут, как говорится, комментарии излишни. Русские купцы не имели в своем распоряжении достаточного количества судов и тем более специалистов морского дела, чтобы самим вывозить российские товары, т. е. вести дело с подобающим размахом.
Архангельск привлекал иностранных предпринимателей и в более поздний период. Уже в конце XIX века в городе появились норвежцы М. Ульсен и К. Стампе, основавшие в разное время три лесозавода, а также швед А.И. Андерсон. М. Ульсен и А. Андерсон приняли российское подданство, стали архангельскими купцами 1-й гильдии. Норвежец Ф.Ф. Прютц совместно с подданным Великобритании Э.А. Ронассеном создал в 1913 г. «для экспорта леса и агентурно-комиссионного дела» товарищество «Прютц и К°». Через короткий срок англичанин вышел из учредителей фирмы, и все активы перешли к Ф.Ф. Прютцу, как «единоличному владельцу с правом производства, торговли под той же фирмой».
Что же представляло собой архангельское купечество с точки зрения его имущественного положения, грамотности, знания основ коммерческого дела? Сведения обо всем этом читатель найдет в следующих главах книги. В обобщенном виде планы его, требования к властям изложены, в частности, в главе «Наказ города Архангельска». Здесь позволим себе очень кратко коснуться состояния этих проблем в начальный период оформления купеческого сословия — в 1785 году.
Пожалуй, наиболее обстоятельную характеристику архангельского купечества в последней четверти XVIII века содержит «Поименная ведомость о торгах, рукоделиях и о промыслах каждого и всех Архангелогородского посада граждан купцов 1785 года». Документ включает перепись торгово-промышленного населения города и содержит сведения о 177 купеческих семьях, в которых насчитывалось 463 души мужского пола. Он примечателен тем, что содержит такие редкие данные, как знание иностранных языков и бухгалтерского дела, сведения о грамотности, торговле, владении недвижимостью и т. д.
Среди общего состава купцов насчитывались: 381 торговец, 8 «рукодельников», или ремесленников; 43 человека значились как промышленники. Они располагали в момент регистрации почти сотней различных судов, которые использовались в основном для местного плавания. Лишь купцы В. Лукичев, А. Стукачев и А. Менсендейк вывозили на своих судах товары в другие страны. А в целом заморский торг на своих и иностранных судах вели 12 купцов (А. Попов, А. Свешников, С. Башмаков, С. Дорофеев, А. Менсендейк, Н. Ширкин, И. Лыжин и др.) На местные пинежские, поважские и двинские ярмарки, а также в различные города товар, в основном заморского происхождения, вывозили 45 архангельских купцов.
Четыре семьи: Баженины, Лобановы, Алексей Свешников и Семен Крылов — владели корабельными верфями. Характерно, что значительная часть лавок, кузниц и других заведений не принадлежала купцам. Так, например, из 60 мучных лавок им принадлежало лишь 17, из 22 рыбных — 10, из 21 мясной — 7. Из 102 москательных купеческими были 43, из 17 ветряных мельниц — только одна. Остальные находились во владении мещан, крестьян, церквей и монастырей. Эти данные свидетельствуют о том, что внутренняя торговля в то время в значительной мере осуществлялась самими производителями без участия купцов, что купечество еще не вытеснило из торговли непосредственных производителей.
Общая сумма объявленного купцами капитала составляла 150 415 рублей. Абсолютное большинство из них (153 торговые семьи) показали капитал от 500 до 1000 рублей. Лишь три семьи (братья Лобановы, Семен Крылов и вдова купца Голубина) объявили, что стоимость их имущества более 10 000 рублей. Правда, двумя годами позднее, в связи с введением более четких законов, эти же семьи купцов объявили общий капитал всех трех гильдий уже на сумму 420 915 рублей. 193 тыс. из них падали на 18 купцов первой гильдии, 102,2 тысячи — на 20 семей, входивших во 2-ю гильдию. Остальные средства приходились на долю купцов 3-й гильдии.
Впечатляют сведения о довольно высокой грамотности сословия: только 4 купца оказались неграмотными. Северные торговцы постепенно приобретали умение говорить и писать на иностранных языках. Показатель этот был пока еще скромен: лишь седьмая часть — 23 наиболее состоятельных дома — показали знание языка кем-либо из членов семьи. Купец Семен Крылов знал английский и голландский языки, бухгалтерию. Свободно говорил на европейских языках Иван Баженин, получивший в юности образование за границей. У Алексея Свешникова языкам обучались дети, и сам он владел ими, у Андрея Ласкина сын Алексей (будущий генерал) говорил по-французски, а Яков обучался немецкому. Все дети бывшего крестьянина из Заостровья А.И. Попова изучали немецкий язык. Заметим, что интерес к иностранным языкам у архангельских предпринимателей пробудился значительно раньше. В частности, образование в Амстердаме получили отец Семена Крылова Петр Никитич, известный купец А.С. Башмаков и ряд других деловых людей города.
Отметим также, что решению этой проблемы стало уделяться внимание на самом высоком уровне. В делах архангельского государственного архива хранится личное письмо Екатерины I I от 26 мая 1766 года архангельскому губернатору Е. Годежды и не совсем испорченного воспитания» для обучения коммерции в Англии. После тщательного знакомства с сыновьями наиболее известных купцов губернатор остановил свой выбор на сыновьях известных купцов Баженина и Свешникова. Представляя императрице юношу Свешникова, Головцын заметил, что он обучался в здешней немецкой школе, превосходного воспитания, частично владеет немецким языком, неоднократно бывал с отцом на Ирбитской ярмарке и в других местах. Купеческие сыновья обучались за рубежом около трех лет: они возвратились домой в конце 1769 года.
Следует отметить, что архангельские купцы, будучи связаны с внешней торговлей, проявляли большую отзывчивость в ответ на правительственные решения об отправлении детей для обучения за границу. В то время как купечество многих городов решительно отказывалось от выполнения этих указаний, архангелогородцы охотно выезжали за знаниями в западные страны. Правда, уровень обучения был невысок. В частности, трехлетнее пребывание Степана Баженина и Василия Свешникова в Лондоне свелось в основном к обучению языкам.
Весьма невысокими были данные об овладении купцами счетным и бухгалтерским делом (о знании их заявили лишь главы 14 семей).
Таким образом, архангельское купечество пополнялось из разных источников: за счет северных крестьян, посадского населения, приезжих людей из различных городов России, а также торговцев из других стран. Но абсолютное большинство их составляли уроженцы и жители Архангельской губернии.
Вместе с увеличением суммы объявленных капиталов для вступления в гильдии, ростом количества купцов, быстро умножалось и их богатство. Как уже отмечалось, в 1785-м общая сумма объявленного купцами состояния составляла 150415 рублей, через два года равнялась 420 915 рублям. А в 1823 году у 131 предпринимательской семьи общий размер капитала составлял уже 1673 тыс. рублей, в том числе 406,5 тыс. руб. — у 1-й гильдии, 340 150 — у 2-й и 832 105 рублей — у 3-й гильдии.
Накопление значительных капиталов создавало реальные предпосылки для вложения средств не только в торговлю, но и в производство: судостроение, сооружение первых фабрик и заводов.
Наряду с выявлением источников пополнения купечества, важной задачей является уточнение его численного и именного состава.
Как уже отмечалось, длительный период государство выделяло среди торгующих людей в основном две привилегированные группы: гостей и купцов гостиной сотни. В состав той и другой попадали, как правило, очень состоятельные торговцы, проживавшие главным образом в Москве и расположенных сравнительно неподалеку от нее городах: Ярославле, Калуге, Твери и др.
В числе выходцев из Двинской земли чести состоять гостями удостоились Аника Строганов и его потомки, а также холмогорцы Феофан (Фофан, Иван) Макаров (Макарьев), Михаил Косицын и Иван Кобелев, наследники семьи Савиных из села Лодьмы, расположенного в 50 верстах от Холмогор. Потомки последнего, в частности, основали соляную варницу Кобелиха в Неноксе. Позднее они переехали в Вологду, породнились с богачами Строгановыми и местными помещиками Лихаревыми.
В состав гостиной сотни входили знаменитые холмогорцы: Осип и Федор Баженины. В конце XVII века в Архангельске насчитывалось 5 членов гостиной сотни. Но это была лишь капля в море на общероссийском фоне: в тот момент объединение предпринимателей насчитывало 1195 человек.
Выше отмечалось, что Петр I , стремясь оживить хозяйственную жизнь государства, предоставил купцам ряд льгот, положивших начало выделению их в постоянное привилегированное сословие. В 1721 году специальным регламентом Главного магистрата объявлялось обязательным разделение всех городских жителей (исключение составили иностранцы, шляхетство, духовенство и «подлые» люди — чернорабочие и поденщики) на гильдии. Термином «купечество» стало обозначаться посадское население определенной состоятельности.
Однако мера этой состоятельности некоторое время не была определена. К тому же названный документ впервые в истории освобождал купцов от личной рекрутской повинности при условии уплаты в казну по 100 рублей с человека. Это способствовало наплыву в состав торгующего сословия широкого круга людей, порой вообще не связанных с торговлей, но имеющих деньги и заинтересованных в уклонении от воинской повинности.
Сведения о числе архангельских купцов, действовавших в XVIII веке, весьма разноречивы. Так, в известном «Наказе жителей города Архангельска в комиссию об Уложении», составленном в 1767 году, в городе значилось 993 купеческих души. 98 из них состояли в первой гильдии, 452 — во второй и 413 — в третьей. Цифры эти не отражали подлинного состояния торгово-промышленного дела в Архангельске. По данным 3-й ревизии (1762 год), в Архангельске учтена 2 301 мужская душа. Иначе говоря, согласно этим сведениям, почти каждый второй горожанин занимался торговыми делами. Но эта версия опровергается самим Наказом. В нем говорилось, что из 993 душ 277 являлись престарелыми, увечными и малолетними. Значительная часть была несостоятельной, а многие «разбрелись из города для пропитания в разные места». Из 993 человек иметь какое-то «дело» могли лишь 342 человека. Очевидно, что только этих людей и можно считать активно действовавшими представителями торгово-промышленного мира.
Совершенно иные сведения о купечестве содержались в магистратском описании города 1779 года. Авторы его, спустя всего 13 лет после составления Наказа, отмечали, что «нынешнее архангелогородское купечество по капиталам купцов первой гильдии не имеет, но состоит из двух токмо гильдий: второй и третьей. Во второй гильдии шитается 26, в третьей 120 семей, платящих капитальную подать».
В то же время упомянутая выше «Поименная ведомость о торгах, рукоделиях и о промыслах каждого и всех Архангелогородского посада граждан купцов 1785 года» содержит сведения о 177 купеческих семьях, в которых насчитывалось 463 души мужского пола. Таким образом, разница в числе городских купцов, зарегистрированных в течение относительно короткого времени (всего за 18 лет), весьма существенна.
Подобное «разночтение», на наш взгляд, объяснялось рядом причин: отсутствием четкой границы между купцами различных гильдий, неопределенность их прав и обязанностей, системы налогообложения, обусловленного принадлежностью к гильдиям и т. д. Об отсутствии такой четкости свидетельствует, в частности, упомянутое выше магистратское описание города 1779 года. «Прямых гуртовых купцов, — отмечалось в нем, — от протчих отделить, почитай невозможно. Ибо нынешняя архангелогородских купцов торговля есть смешанная и производится частию гуртовыми и негуртовыми товарами совокупно, частию мелочными товарами, лавошными и заводскими, а частою товарами ж, вырабатываемыми самих торгующих руками? Первых счисляется 40 с включением в сие число нотариуса и аукциониста, вторых 73, третьих, которые состоят из рукодельников, серебренников, портных, сапожников и тому подобных; 17 семей. Достальные же 14 находятся в прикащиках у купцов, в таможенных досмотрщиках, в дрягилях, в извощиках и в других тому подобных промыслах под именем купцов».
В купцы практически мог записаться любой горожанин, занимающийся торговлей, промыслом, ремеслом, имевший мастерскую или промышленное заведение.
Строго говоря, различие между гильдиями до появления реформы 1785 года было весьма условным. Эта условность особенно касалась размера объявленных капиталов. Как правило, он никогда не превышал минимума, который требовался для вступления в гильдию. Вследствие этого зафиксированный в документах капитал не отражал реального богатства того или иного предпринимателя. Яркое представление об этой стороне дела дают упомянутая выше «Поименная ведомость…» и составленная почти в то же время Городовая обывательская книга Архангельска. Так, например, крупные торговцы А.И. Попов, СП. Крылов, К.А. Амосов, А. Стукачев, В. Сидоров, А. Менсендейк и другие зафиксировали свой капитал в ведомости всего лишь в размерах от 1200 (К. Амосов) до 2500 (А.И. Попов) рублей, а в обывательской книге каждый из них, претендуя на звание купца 1-й гильдии, объявил «капитал по совести» уже в сумме свыше 10 000 рублей.И это делалось практически спустя всего один-два года.
Окончательное юридическое оформление купеческого сословия началось после выхода Манифеста 1775 г., провозгласившего начало реформы городского управления, и завершилось Городовым положением («Грамотой на права и выгоды городам Российской империи»), увидевшим свет в 1785 году. Этот документ повысил и более четко определил социально-экономический статус купечества.
В соответствии с новым законом, каждый житель города мог записываться в одну из трех гильдий при условии объявления капитала от 1 до 10 тысяч рублей и уплаты соответствующего налога. Купцы каждой гильдии получили определенные права и обязанности. Этот документ освобождал купцов всех гильдий от натуральной рекрутской повинности, а 1-й и 2-й гильдий — от телесного наказания.
бственности и семейном положении стали регулярно регистрироваться в городовых обывательских книгах и списках, ежегодно составлявшихся управами городской думы.
Приведем данные об изменениях в численности городского купечества, составленные на основании различных источников.
Данные таблицы позволяют сделать некоторые выводы относительно численности северного купечества.
Во-первых, удивляет астрономическая цифра 1765 года. Как уже отмечалось выше, до реформы 1775 года определить подлинное число лиц этой категории представлялось весьма затруднительным. Поскольку в тот период отсутствовало налоговое обложение купцов, то в их число, и прежде всего в низшие гильдии, записывалось большинство населения города. Резкое сокращение числа таких людей произошло в 1775—1785 гг., когда вместо так называемой подушной подати был введен налог в 1% с объявленного «по совести» капитала.
Заметим, что постепенно, в особенности с начала XIX века, центральные и местные власти стали бдительно следить за порядком взимания налогов и переходом торговых людей из гильдии в гильдию. Обычно в конце года все купцы обязывались объявить капитал на предстоящий год в городском магистрате и казенной палате.
Более того, министр финансов предписывал местным властям «неусыпно наблюдать за точным исполнением установленных правил, особенно усилить надзор перед наступлением срока объявления купеческих капиталов». В середине 1823 года, например, он предупреждал местные власти о том, что «купцы часто перечисляются в мещане не потому, что не имеют капиталов или не производят торговли, но единственно для избежания платежа в казну процентных денег».
И это не было пустым звуком. Архангельская казенная палата, исследовав итоги объявления архангельскими купцами капиталов на 1824 год, выявила ряд конкретных нарушений. В частности, вдова Ф. Шольца, ведшего обширную торговлю, перешла без всякого предупреждения из 1-й гильдии в 3-ю. Купец Иван Демидов вместе с сыном записался в 3-ю гильдию, хотя имел лесопильный завод. А 10 купцов из 3-й гильдии перешли в мещанство.
Казенная палата строжайше потребовала’устранить нарушения, а с виновными «поступить по всей строгости законов». В частности, Демидов, согласно существовавшим правилам, должен был немедленно перейти во 2-ю гильдию. «В противном случае, — говорилось в решении палаты, — он должен продать свои заведения имеющим право владеть таковыми, в течение шести месяцев».
В отношении всех остальных было указано, что «тот, кто не объявил своевременно о капитале и не уплатил следуемых с них процентных денег, исключить из купцов в мещанство и запретить им вести торг по купеческим условиям». Палата распорядилась «взыскать однопроцентные сборы со всех наследников купцов, умерших в течение года, взыскать деньги и с тех, кто перешел в мещанство».
Министр финансов, предупредив о падении процентных сборов с купеческих капиталов, обязал губернские казенные палаты России «исследовать причины этого явления и освободить казну от понесенного ущерба».
Во-вторых, бросается в глаза относительная устойчивость общего количества купцов (от 90 до 144). Колебания в составе купечества, как уже отмечалось выше, обусловливались до появления Указа от 17 марта 1775 года как нечетким определением его сословного статуса в государстве, так и общим состоянием экономики губернии, торгово-промышленная жизнь которой вплоть до последней четверти XIX века развивалась медленными темпами.
Всплеск деловой активности, особенно в торговле и судостроении, произошел в начале XIX века, в связи с чем увеличилось и число купцов.
Но этот период длился недолго. Рост размеров капитала «по совести», необходимого для вступления в гильдии, повышение налога с него (вместо 1% в 70-х до 4,75% в 1812 году) привели к некоторому сокращению числа купцов, в особенности — 3-й гильдии (со 100 в 1803 году до 73 — в 1840).
Отмена крепостного права развязала свободу предпринимательской деятельности среди крестьян и мещан, и это обстоятельство вызвало новый приток в ряды купцов свежего пополнения. Резкое сокращение числа купцов к 1912 году объясняется преобразованиями после 1861 года, которые привели к тому, что к началу XX века сословная обособленность купечества утратила свое значение и превратилась в анахронизм. Этому в немалой степени способствовал принятый 8 июня 1898 года новый закон о промысловом налоге, который ликвидировал подразделение предприятий и промыслов на гильдейские и негильдейские. Вследствие этого было отменено обязательное приобретение купеческих свидетельств для желающих заниматься коммерческой деятельностью. Купечество с того времени перестало быть синонимом российского предпринимателя. В мир бизнеса стали свободно входить лица некупеческого звания — крестьяне, дворяне и т. д. Этими законами купеческое сословие сводилось на нет.
В-третьих, наиболее устойчивым являлся состав 2-й гильдии, что, по нашему мнению, объяснялось более спокойным ведением дела этой категорией предпринимателей. Купцы 1-й гильдии, теснее связанные с внешней торговлей, имевшие морские корабли, чаще подвергались риску, были вынуждены переходить во 2-ю гильдию, а порой разорялись. Некоторая часть первогильдийцев, в особенности иностранного происхождения (они с начала XIX века составляли большинство в этой группе), переезжала в другие города, а получив звание почетных граждан, имела право вести свои дела, не записываясь в гильдии. Более других была подвержена различным переменам группа, принадлежавшая к 3-й гильдии. И это тоже понятно: наиболее предприимчивые переходили во 2-ю гильдию, другая часть, разорившись, переводилась в мещанское сословие.
В-четвертых, архангельское купечество с момента своего рождения было многонациональным. Выше уже приводились сведения о пополнении его выходцами из западноевропейских стран, которые иногда составляли около трети общего числа всех купцов. В конце XIX — начале XX вв. возникло новое явление: в среде северных купцов заметно выросла еврейская прослойка. В 1912 году, например, среди них значились братья Данишевские, Ульянские, Биндеры, а также А.Я. Бер и Г.М. Пейсахов — отец сказочника и художника Степана Пйсахова. Из 46 архангельских купцов в то время до 10 являлись евреями. Появление этой категории предпринимателей объяснялось тем, что евреи, записываясь в состав купечества, получали право повсеместного жительства, вне зависимости от так называемой черты оседлости.
И, наконец, исследователи давно подметили одну немаловажную особенность российского купечества: в нем фактически не сложилось династий, представители которых владели бы своим капиталом более двух-трех поколений. Это положение полностью относится к архангельскому предпринимательскому миру. Для выяснения причин этого требуется конкретный анализ деятельности каждой купеческой семьи.
Уже во втором поколении потерпело крах «дело» самого крупного предпринимателя Архангельска Алексея Попова, сын которого Василий разорился. Два поколения длилась успешная деятельность рода купцов более позднего периода Беляевских: Андрея Филипповича и его сына Якова. Продолжению их дела помешала революция, вынужденная эмиграция Якова Андреевича. Но эта династия пресеклась бы и без социальных потрясений: у наследника торгового дома «Андрей и Яков Беляевские» не было детей. Пожалуй, дольше других, около двух веков, держалась на плаву династия холмогорцев Бажениных. По свидетельству историка В. Крестинина, только «строение кораблей на Вавчужской верфи продолжалось беспрерывно более 80 лет». Перебравшись в Архангельск, Баженины продолжали заниматься бизнесом, участвовали в общественной жизни посада. Но после смерти Никифора Степановича, праправнука Федора Андреевича, у них тоже пресеклась мужская линия. Кроме того, начиная со второй половины XVIII века потомки именитых членов гостиной сотни фактически отходили от торгово-промышленных дел, передав знаменитую некогда судоверфь в аренду купцам Лыжиным, а в 1785 году продали Вавчужскую верфь за 20 тыс. руб. Сам Никифор Степанович являлся лишь купцом 3-й гильдии, т. е. вел, по сути дела, мелкий розничный торг. Быстро пресекся род именитых купцов Крыловых, уже внук основателя династии Семен Петрович, проживший всего 40 лет, торговлей не занимался. Число подобных примеров можно умножить.
Тем не менее есть одна общая и, пожалуй, наиболее весомая причина сравнительно быстрого увядания российских купеческих родов. Купеческое состояние не было наследственной категорией. Наследники получали в свое распоряжение лишь богатство, нажитое одним из предков. Нередко этот капитал вследствие какого-то несогласия между продолжателями рода дробился на мелкие части и терял свою силу. Сильные недоразумения из-за наследства начались, например, между потомками самых именитых на Севере купцов первого поколения Бажениных и Крыловых.
Кроме того, в России богатство было индивидуальным, а не семейным, и поэтому наследодатель мог делать с ним все, что хотел: завещать большие суммы на благотворительные цели, сооружение церквей, школ, богаделен и т. п. Но главное состояло в том, что наследник должен был ежегодно подтверждать свое купеческое состояние, платить налоги и вести дело. Для этого требовались умение, предприимчивость и энергия. Только эти качества позволяли увеличивать капиталы, принимать смелые, нестандартные решения. А ими нередко не обладали наследники того или иного богатого предка, и поэтому потомки некогда именитого рода были вынуждены переходить в низшее состояние, как это случилось с наследниками дела Бажениных, многие же вообще прекращали предпринимательство.
В целом можно сделать вывод о том, что купечество Архангельска, как и всей России, окончательно оформилось в сословную группировку во второй половине XVIII века. Наиболее ярким документом, свидетельствующим о наличии у купцов северного города своих интересов и планов, явился «Наказ города Архангельска в Уложенную комиссию 1767 года», о котором мы сочли возможным рассказать отдельно.
30 июля 1767 года в Москве состоялось торжественное открытие комиссии об Уложении. Среди 460 депутатов, съехавшихся со всех сторон государства, был архангельский купец Николай Алексеевич Свешников.
Комиссия для составления проекта нового Уложения, как она официально называлась в манифесте от 14 декабря 1766 года, включала в себя представителей высших правительственных учреждений и депутатов от общественных классов. 39% всего состава являлись посланцами городов.
Манифест от 14 декабря ставил перед комиссией двоякую задачу: узнать от депутатов «нужды и недостатки населения» и подготовить проект нового Уложения (предполагалось, что оно заменит Соборное уложение 1649 г., которое к тому времени стало анахронизмом, т. к. не соответствовало действительному положению дел в государстве). Отметим сразу, что комиссия не исполнила своей задачи, не создала проекта нового документа. Это и не могло произойти по многим причинам. Задача огромной государственной важности требовала труда специалистов, какими не было абсолютное большинство членов собрания. Но главным препятствием, помешавшим довести дело до конца, явились глубокие различия между интересами и нуждами разных классов общества. Наказы и выступления депутатов, по оценке видного русского историка А.А. Кизеветтера, «отразили на себе общественные язвы и общественные идеалы XVIII столетия».
Ценным историческим документом является «Наказ жителей города Архангельска в Екатерининскую законодательную комиссию», который, по нашему мнению, долгое время не получал должного отражения в трудах историков Севера. По оценке историка В. Крестинина и первого комментатора наказа В.Н. Латкина, он по своему уровню «почитался между лучшими сочинениями сего рода», представляя собой «нечто совершенно особенное в сравнении с другими наказами». Этим признанием воздается должное составителям наказа северного города. Тем более что исследователям в настоящее время известно несколько сотен подобных документов, поступивших в разное время в Комиссию о коммерции 1764 г. и Уложенную комиссию 1767 г..
Главным составителем документа был Александр Иванович Фомин (1733—1802), европейски образованный человек. Наказ активно обсуждался городским обществом, под подлинником стояли подписи 185 купцов. Первой среди них значилась подпись городского головы Ивана Баженина, второй — составителя наказа А. Фомина. Как отметил позднее В.В. Крестинин, «…в расположении нужд общества, представленных в оном наказе, все лучшие граждане имели участие». Подлинник объемистого документа на 88 стр. имеет, по сообщению приват-доцента С.-Петербургского университета В.Н. Латкина (правнука последнего представителя мужского пола династии Бажениных), форму книги, насчитывает 62 параграфа. В основу его легли послания, составленные А.И. Фоминым и В.В. Крестининым и направленные еще в 1764 году в Комиссию о коммерции. Он начинался кратким введением, своего рода изложением полномочий депутата города, которому купцы вверили свои «общественные нужды, недостатки и всенижайшие … прошения для представления оных, где надлежит, и притом приложить старание принести именем всех нас о поправлении сих нужд и недостатков ».
Представляет большой интерес структура наказа архангелогородцев. Документ тщательно продуман. Он состоит из двух частей: «Нужды и недостатки архангелогородского гражданства » и «Всенижайшие наши прошения о поправлении общих нужд и недостатков архангелогородского гражданства».
Каждая из частей делилась на три главы. Названия первых глав таковы: «Нужды гражданства, происходящие от умаления народа», «Нужды, оскудение гражданству причиняющие и еле; дуемое от того худое кредита купеческого состояние» и «Нуж? ды от недостатка в потребных гражданскому сожитию обуче5 ниях происходящие».
Во вторую часть входили главы: «Прошение о поправлении нашего гражданства умножением народа», «О поправлении нашего гражданства способами, отвращающими скудость каг питалов» и «О поправлении архангелогородского гражданства заведением школ».
В первой части содержался анализ ситуации, сложившейся в Архангельске. В суммированном виде наказ изложил общие нужды и недостатки «архангелогородского гражданства»: «1. Малолюдство купечества и уездных жителей, 2. Недостаток кредита и оскудение торговых промыслов и 3. Недостаток в потребных гражданскому сожитию детских обучениев», т. е. отсутствие школ, где бы обучались как все дети горожан, так и в особенности сыновья и дочери купцов.
Наказ детально расшифровывал эти трудности. В нем сообщалось, что на просторах Двинского уезда, «который расстояния в одну сторону около тысячи верст имеет», согласно ревизии 1763 года, проживало 31 456 крестьян и 993 купца. При этом поблизости от Архангельска обитало не более 9 тысяч человек. После рождения новых портовых городов на Балтике заметно сократился приток населения в Архангельск. Если по первой ревизии 1719 года в городе было учтено 2875 душ мужского пола, то по 3-й (1762 год) —2301 душа. Заметим, что учитывали в то время только лиц мужского пола.
Горожане сетовали на то, что малое количество жителей «не доставляет рукодельникам от их ремесла полного пропитания». А сельские жители далеко не все приезжали в город «для покупки купеческих товаров и для продажи своих избытков», так как они постоянно отлучались из мест проживания в Петербург, на торги в Холмогоры и Мезенский уезд, добывая «потребное себе … способами, не зависящими от нашего города».
Что касается купеческого сословия, то из 993 душ 277 являлись престарелыми, увечными и малолетними. Значительная часть из них была несостоятельной, а многие «разбрелись из города для пропитания в разные места». Из 993 человек заниматься делом могли лишь 342 человека. Согласно городской регистрации, 39 из них значились по первой гильдии, 179 — по второй и 124 — по третьей.
В наказе выделялись причины «упадка» промыслов и уменьшения доходов торговцев, а также общие проблемы развития города и торговли в нем.
Одна из главных причин снижения торгового значения Архангельска, по мнению составителей документа, заключалась в отнятии «от купечества сального и смольного промыслов в казенное содержание». Еще в 40—50 гг. известный вельможа П.И. Шувалов добился передачи ему на откуп добычи морского зверя. Переход в казну и отдача в откуп традиционных источников дохода привели к разорению многих купцов, так как, кроме сала и смолы, в тот момент в северной России не было никаких доходных продуктов.
Второй причиной бедности архангельских купцов являлась, согласно наказу, непомерная тяжесть различных повинностей: бесплатных и обременительных служб при казенных сборах, в полиции, в городовом управлении (141 «должность» приходилась на 342 человека). Почти половина наиболее сильных и грамотных купцов бесплатно занималась этими делами, не имея возможности как следует вести собственное торговое и промышленное хозяйство.
Жалобы на тяжесть этой повинности, ложившейся на плечи наиболее предприимчивой части крестьян, содержались в наказах многих волостей Двинского и Важского уездов. Так, в наказе Н.-Койдокурской волости выражалось требование освободить общество от ежегодного выделения людей в состав служб при казенных сборах, ибо, отлучаясь от своих домов на долгий период, они «приводили свои хозяйства в полное запустение».
Малочисленность сельского населения и горожан не позволяла увеличивать масштабы лавочной торговли. Вследствие этого, отмечалось в наказе, купцы «принуждены содержать в своих лавках всякую смесь товаров и этим подрывать торговлю друг у друга».
Особое внимание наказ уделял анализу недостатков в судостроении. Купцы жаловались на волокиту, которая сопровождала все хлопоты состоятельных торговцев, желавших соорудить свои суда. В документе подвергались обстоятельной критике адмиралтейский регламент 1765 года и ряд законов. В нем указывалось на такие недостатки, как отсутствие на Севере обученных шкиперов, трудности найма экипажей на купеческие суда, вынужденные, как правило, зимовать за границей. Наказ отмечал, что государственные узаконения затрудняли «российское купеческое мореплавание в иностранные государства» и даже приводили «оное плавание в невозможность».
Купцы сетовали на незаконную, по их мнению, торговлю иностранных и иногородних торговцев, которые вместо того, чтобы вести оптовую торговлю, занимаются розничной продажей своих товаров. В наказе подчеркивалось, что иностранцы торгуют в розницу тайно, используя наемных торговок, скупают у крестьян для «заморского отпуска холсты — салфеточные и гладкие полотна, сверх же того за долги обедневших граждан и вдов себе в службу покупают за самую малую плату». Столь же непримиримо купцы были настроены против солдат и крестьян. Последние, отмечал наказ, «приплывая летом на плотах и судах, никогда не хотят продать своего привоза хлебных припасов и прочих деревенских припасов местным купцам оптом, а продают в розницу». Многие из них подвозят часть своих товаров (весла, шесты, стяги, дрова и т. п.) непосредственно иностранцам на корабли. А некоторые живут в городских домах под чужими паспортами и не только торгуют в городе, но и «завели правильные торговые сношения со всеми, построили малые заводы: мыловарни, пивоварни, ветряные мельницы и т. п., занимаются разными ремеслами, не неся никаких обязанностей и этим успешно конкурируя с городскими купцами-ремесленниками ».
Деловых людей города беспокоил крайний недостаток средств, вследствие чего торговцы, «не находя, где бы можно занять, хотя бы за немалый интерес денег, принуждены бывают от иностранных купцов забирать в годовой кредит товары с прибавкой против денежных цен не менее десяти процентов». В наказе проявился весьма критический подход к состоянию образования. Было указано на жалкое существование начальных школ, отсутствие каких-либо учебных заведений для купцов, нехватку в городе учебников и недостаток «школьных мастеров », т. е. учителей. Следствием этого являлась неграмотность купцов, незнание ими бухгалтерии — «опоры и факела купечества », иностранных языков, русского и иноземного права торговли и т. д.
Наказ подчеркивал, что до той поры, пока Россия не будет иметь просвещенных негоциантов, Европа «всегда успеет верх одерживать в своих прибытках». А тремя годами раньше В. Крестинин в составленном им «донесении» в комиссию о коммерции так охарактеризовал мрачную картину состояния грамотности и культуры архангельских купцов: «если по предыдущему описанию сравнить состояние нашего купечества с купечеством просвещенных народов, то с устыдением признать сию истину должно, по достопамятному изречению государя императора Петра Великого, что купечество наше «яко дети, неучению ради»1″.
Ценность наказа состоит в том, что в нем предлагались средства «поправления нужд и недостатков». Во второй части его, по сути дела, изложены идеалы и основные цели архангельского купечества.
Важными и неотложными признавались меры по «умножению жителей» города. Наказ предлагал правительству даровать ряд льгот лицам, пожелавшим поселиться В посаде: освободить их на десять лет от постойной повинности и полицейской службы, платежа податей, а крестьян принимать в город без всяких разрешений местных властей. Городской магистрат соглашался вносить за каждого крестьянина, переведенного в посад, 50 рублей выкупа.
В случае, если льготы не подействуют, правительству рекомендовалось применить принудительные меры: одновременно переселить из больших городов состоятельных людей и дать им упомянутые льготы, крестьян же насильно перевести из отдаленных мест и наделить землей поблизости от Архангельска. Увеличение населения позволило бы, по мнению составителей наказа, реорганизовать и управление городом.
Магистрат предполагалось разделить на четыре экспедиции, наделив каждую из них определенными функциями: управлять городской коммерцией, судебными делами, ведать казенными и подушными сборами, заниматься полицейскими обязанностями. При этом Наказ требовал, чтобы магистраты избирались только из состава купечества.
Верные сословному духу времени, авторы наказа добивались исключительных прав для купечества в сфере торговли и производства. В документе были сформулированы 12 конкретных «прав и привилегий». Среди них: отмена телесных наказаний для купцов, наделение их правом ношения шпаги, освобождение от всяких казенных служб и постоев, льготы при взимании пошлин «с отпускных товаров», а также уменьшение «оброка» за хранение товаров в казенных палатах. Наказ решительно выступал за отмену государственной монополии на торг ворванным салом и кожами, требуя передачи ее в вечное пользование местным купцам. Столь же непримиримо составители документа выступали против своих основных конкурентов — иностранных и иногородних купцов, требуя запрета для них продавать и покупать товары в розницу и иметь в Архангельске заводы и фабрики. Высказывалась просьба, чтобы только купечеству «единственно пользоваться торгами, мануфактурами и фабриками с полною выключкою от сего права всех чинов в государстве под конфискациею», т. е. под страхом конфискации1 . Властно заявляли о своих притязаниях и местные судовладельцы, требуя «узаконить положение о том, чтобы русские корабли имели предпочтение перед иностранными и не оставались без фрахта».Предлагалось также наладить страхование товаров, издать регламент о банкротах, «учредить для поправления кредита купеческий банк» и регулярную почту.
Особенно интересен раздел наказа, посвященный «заведению школ». Архангелогородцы сетовали, что их дети «из-за скудости со стороны родителей неучеными остаются, особливо женский пол, коему вверяется по замужеству воспитание детей и домашняя экономия». А значит, нужно, чтобы «всех детей обоего пола все граждане учили грамоте в малых школах». Особенно остро выдвигался вопрос о создании школы по обучению «купцов и служителей, приготовляемых к торговому промыслу ». «Купецких детей» рекомендовалось обучать правописанию и «штилю» купеческих писем, арифметике и знанию о весах и мерах других государств, бухгалтерии и купеческой географии, иностранным языкам, праву и навигации. Последний параграф Наказа напоминал о необходимости «учредить для купеческих детей и для способных из бедности большую школу », каковая была представлена от архангелогородского гражданства в Комиссию о коммерции еще в 1764 году.
В целом наказ отразил жизнь Архангельского посада в 60-е годы XVIII в., его потребности, желания, те идеалы, к достижению которых стремилось торгово-промышленное сословие, наметил пути решения проблем жизни города. Этот документ родился не на пустом месте. Он органично впитал в себя большинство положений, которые содержались в описании городских нужд, направленном из Архангельска в 1764 году в Комиссию о коммерции.
Поэтому с полным основанием можно говорить о причастности к составлению наказа не только А.И. Фомина, но и историка В.В. Крестинина, который тремя годами раньше явился автором послания в Комиссию о коммерции и проекта об учреждении в Архангельске гимназии.
Наказы и депутатские речи, выслушанные комиссией, показали, что архангельский посад выдвигал такие же требования, как и другие города России. Среди них: об открытии банков на местах, о запрете крестьянам торговать в посадах, иметь фабрики и заводы, требование дворянского отличия — права носить шпаги и ряд других. Вместе с тем документ отразил и специфику торгового порта страны: в нем говорилось о насущных нуждах, касавшихся развития собственного судостроения, нормальных взаимоотношений с иностранными предпринимателями и т. д.
Отдельные требования архангельского купечества были вскоре удовлетворены. В 1768 году ликвидировали государственную монополию на торговлю салом морских животных. Часть требований учли при составлении Жалованной грамоты городам 1785 г. В частности, был отменен ряд обременительных для купечества служб, связанных с продажей соли, вина и других товаров, отменена и полицейская повинность.
В целом «Наказ города Архангельска» является наиболее обобщенным источником для уяснения состояния и нужд, а также и общественных идеалов посадского общества второй половиныХУШ в. Более того, он был, по определению известного знатока истории Севера Г.И. Минейко, своего рода «инструкциями, данными от общества выборным в Комиссию 1767 года». Но нельзя не видеТь и того, что, будучи формально документом, выражавшим интересы представителей всего города, он на деле выявил нужды и желания лишь одного сословия — купечества.
Заметим, что рядовые крестьяне Важского и Двинского уездов в свою очередь жаловались на притеснения архангельских купцов. Так, наказ крестьян Н.-Койдокурской волости Двинского уезда требовал «дозволения крестьянам свой домашний скот, мясо, сало, свежую и сухую рыбу, все хлебные припасы, уродив; шиеся в деревне, продавать в городах Архангельске и Холмогорах в розницу с утра до вечера, дабы … от своих трудов настоящее себе удовольствие могли получить, равно же подушные денй ги и прочие государственные поборы во всякой исправности и свое время» вносить могли. Крестьяне Кегостровской, Мудьюгст кой, Варзугской и ряда других волостей, поддерживая эти же наказы, просили разрешить им использовать свои суда для подвозки товаров на иностранные корабли, немедленно восстано? вить права крестьян на сальный промысел. Крестьяне приморских деревень сетовали на то, что им приходится кормиться тольт ко заработками в Архангельске,’что их семьи «находятся в великой бедности», «едят хлеб с сосновой и березовой корой» и не могут платить подати. Ни одно из этих требований крестьян не было учтено в общем Наказе города Архангельска.
Анализ документов, отражающих жизнь горожан конца XVIII — начала XIX в., показывает, что многие из упомянутых проблем «перекочевали» в более поздний период. Среди них традиционное соперничество между русскими и иностранными купцами, неприязненное отношение городских купцов к торгующим крестьянам и др.
Приведу лишь один пример. В конце 1825 года специально созданная губернатором комиссия в составе пяти самых заметных и наиболее влиятельных в городе купцов А. Амосова, М. Чернышева, А. Сидорова, А. Очапова во главе с архангельским городским головой А. Долгошеиным составила обстоятельный документ о путях улучшения жизни горожан. Поддерживая на словах стремление правительства «к облегчению перехода людей в города», деловыелюди вместе с тем решительно отстаивали свое исключительное право на ведение торговли в Архангельске и во всей России. Они отметили в своем послании, что крестьяне, имея позволение вести торговлю по установленным свидетельствам, устремились только к оной, приезжая в Архангельск даже из далеких губерний. А местные крестьяне, по их мнению, «получают торговлею себе немалые прибытки », приводя этим к упадку дел у купцов и мещан. Ссылаясь на то, что обработка земель может и без всякой торговли доставлять крестьянам «безбедное пропитание», что последние получают большие преимущества перед горожанами, т. к. не несут никаких обременительных городских служб, купцы настаивали на том, чтобы крестьянин пользовался «городским торговым правом» только в том случае, если он запишется «в то состояние, в которое он по роду промышленности может принять».
Любопытно то обстоятельство, что это решение, направленное против развития крестьянской инициативы, принимали бывшие крестьяне или их потомки во втором поколении. Купцы Амосовы являлись выходцами из Заостровской волости, Сидоровы — из Кегостровской, Чернышевы — из холмогорских крестьян, а Долгошеины — из кемских.
Иначе говоря, городское купечество, не располагая достаточными ресурсами для самостоятельной экономической защиты, стремилось всеми силам укрыться под охрану государственной регламентации народнохозяйственных отношений, пыталось установить полную монополию на торги и промыслы законодательным порядком. Как показала практика, искусственно создаваемые привилегии и монополии плохо сдерживали мощный напор жизненных обстоятельств.
Корпоративные привилегии купцов всех гильдий были подорваны лишь после отмены крепостного права, когда свободный доступ к предпринимательской деятельности получили все сословия России.
Наказ жителей города Архангельска остался в истории как наиболее обстоятельный документ, выражавший интересы северного купечества, намечавший своеобразную программу развития экономики края. Недаром современники и историки единодушно отмечали высокие достоинства этого своеобразного сочинения, резко выделявшегося среди обилия подобных ему наказов «систематичностью плана и литературного изложения».
ИЗ ИСТОРИИ АРХАНГЕЛЬСКИХ БАНКОВ
История банковского дела на Севере — почти не затронутая страница нашей истории. Между тем в ней есть немало ярких свидетельств служения деловых людей развитию своего края.
…7 мая 1817 года в экономической жизни России произошло крупное событие: император Александр I подписал устав С.-Петербургского коммерческого банка. В специальном манифесте, опубликованном по этому поводу, говорилось: «Желая открыть купечеству вящие способы к облегчению и расширению коммерческих оборотов, признали мы за благо вместо существующих ныне Учетных контор, коих действие по маловажности их капиталов и разным неудобствам, в образовании их замеченным, не приносит торговле ощутимой пользы, учредить Государственный коммерческий банк». Уставной фонд банка определялся в 30 миллионов рублей.
Открытие Центрального коммерческого банка было велением времени: быстро набиравшее силу русское предпринимательство нуждалось в коренной ломке крепостнической структуры старых финансовых учреждений.
Попытки изменить в России денежное обращение, сделать возможным для купцов получение кредита начались еще в середине XVIII века. Тяжеловесная монета, применявшаяся в стране, стала серьезным препятствием для развития торговли. Перевозка ее с места на место, а тем более продвижение ее в далекий Архангельск требовали громадных расходов. Достаточно привести такие примеры. Вес 100 рублей в медной монете был равен 6 пудам 10 фунтам, а 1000 — 62,5 пуда. Для доставки даже 1000 рублей требовалось две подводы. А в масштабах страны передвижение денежных масс являлось большой проблемой. В середине упомянутого века в Москву и Петербург ежегодно из внутренних районов России привозили до 11 млн руб. в медной монете, общий вес которых составлял 625 тыс. пудов. Для перевозки такого груза требовались большая охрана и около 25 тыс. подвод.
Немалые расходы по перевозке денег несли купцы. Это обстоятельство существенно уменьшало их прибыли, так как передвижение тяжелых денежных грузов являлось издержками обращения.
Тяжелые медные деньги не отвечали запросам рынка, существенно затрудняли расчеты при ведении торговли. Подсчет значительной суммы требовал большой затраты времени. Для того чтобы принять от купца 1000 рублей, требовалось пересчитать 20 тысяч пятаков, а 10 000 рублей — 200 тысяч и т. д. При подсчетах таких сумм допускались значительные ошибки, что отрицательно сказывалось на торговле внутри страны.
Купеческое общество неоднократно обращалось к центральным властям с просьбой об усовершенствовании финансовой системы.
«Тяжелые медные деньги суть казне и народу убыточны, а для торговли разорительны, — отмечалось в одном из таких писем. — Торгующим те деньги полезны, которые скоры в приеме и в отдаче, легки в перевозках и способны к пересылкам по почте. Следственно золотые деньги выгоднее против серебряной монеты, а государственная банковая бумага имеет знатное преимущество и против золотых денег».
Трудности с перевозками медных денег вызвали к жизни стихийное обращение частных векселей. Вмешиваясь в этот процесс, государство еще в 1729 году ввело вексельный устав, утвердивший формы векселей и порядок их выдачи. В частности, устав разрешал казначейским конторам принимать от купцов медную монету и выдавать им векселя с тем, чтобы они могли получить по ним необходимые деньги в других городах.
А в середине XVIII века в стране были учреждены Государственный банк для дворянства и купеческий банк при Коммерцколлегии, выдававший ссуды купцам 1-й и 2-й гильдий, торговавшим в Петербургском порту. Но сфера его деятельности была ограничена, и банк, не оказав серьезного влияния на торговлю, был закрыт.
В соответствии с манифестом Екатерины II от 29 декабря 1768 года в России были выпущены первые бумажные денежные знаки — ассигнации. Манифест довольно подробно обосновывал необходимость их выпуска.
В нем, в частности, отмечалось: «Во-первых, удостоверились Мы, что тягость медной монеты, одобряющая ее собственную цену, отягощает ее же и обращение; во-вторых, что дальний перевоз всякой монеты многим неудобствам подвержен, и, наконец, третье, увидели Мы, что великий есть недостаток в том, что нет еще в России, по примеру разных европейских областей, таких учрежденных мест, которые бы чинили надлежащие денег обороты и переводили бы всюду частных людей капиталы без малейшего затруднения и согласно с пользою каждого ».
Перечислив причины введения в России ассигнаций, манифест подчеркнул важное значение денежного обращения, от положения которого во многом «зависят благоденствие народа и цветущее состояние торговли».
В связи с быстрым ростом спроса на государственные ассигнации, правительство в 1771 году приняло решение о создании в ряде городов разменных контор. В числе других такое право получил и Архангельск. Эти конторы имели право размена медных денег на ассигнации. Чуть позднее в Архангельске в числе шести крупных торговых городов появились также конторы по учету векселей и товаров. Однако десятилетний срок их работы показал малую эффективность заведения.
Между тем острота проблемы нормализации денежного обращения и создания нормальных условий для торговли обуславливалась и тем, что в связи с серией войн, происходивших в начале XIX века, в России разразился длительный инфляционный процесс.
Характеризуя экономическую ситуацию в то время, Министерство финансов в одном из официальных документов отмечало: «Цены товаров сильно повысились, имущественные отношения утратили прочность, кредитные сделки крайне затруднились, производительная деятельность приняла характер спекулятивный; все народное хозяйство потряслось в своих основах. Огромные убытки несло в то время и государственное казначейство, получившее свои доходы в обесцененных ассигнациях ».
На фоне подобной ситуации учреждение Государственного коммерческого банка, в ведение которого передавались учетные конторы, призвано было нормализовать и оживить торговопромышленную жизнь страны.
Создание нового банка позволило ввести более совершенную систему помощи купечеству. Существенно демократизировались формы управления этим учреждением: часть директоров банка назначалась из чиновников, а другая — избиралась «коммерческим сословием из купцов, имеющих достаточные сведения о положении и оборотах торговли».
Манифест и устав банка четко определили основные его цели.
Он получил право принимать вклады для обращения под проценты, для трансферта или для перевода внесенных частными лицами вкладов от одного лица другому и просто хранить вклады в золотой и серебряной монете как русской, так и иностранной, а равно в слитках серебра и золота. Банк получал право выдавать ссуды «под учет векселей и под российские товары».
Манифест заверял коммерсантов России в том, что император берет создаваемый банк под личное покровительство и ручается своим словом «за целость капиталов, какие ему вверены будут частными лицами за неприкосновенность по оным прав каждого».
Создание столичного банка способствовало совершенствованию банковской системы всей России.
Одной из первых в стране была учреждена Архангельская контора коммерческого банка. 20 октября 1819 года Александр I подписал ее устав. Этим документом контора уполномочивалась осуществлять те же операции, что и центральный банк, т. е. принимать вклады, вести учет векселей и выдавать ссуду под товары, которые хранились в архангельском таможенном замке и в общественных буянах.
Дирекция нового заведения приобрела у наследников известного архангельского купца Якова Ваганова двухэтажный каменный дом за 50 тысяч рублей. После переделки и ремонта в этом здании размером 22 на 40 саженей начал свою деятельность архангельский банк.
В числе первых руководителей банка были управляющий, коллежский советник Г.Ф. Гусев, два директора от правительства: И.В. Ханыков и П.И. Смецкий, а также четыре директора от купечества: Е.И. Классен, Г.А. Давыдов, А.И. Плотников и Т.Е.Булычев. При этом архангельским был только один купец — А.И. Плотников, остальные представляли другие регионы России. Все служащие учреждения, в соответствии с обычаем того времени, вслед за своим управляющим подписали текст «Клятвенного обещания» — своего рода служебной присяги (ее чиновники писали собственноручно или же подписывали отпечатанный в типографии текст).
«Я, нижепоименованный, — отмечалось в этом документе, — обещаюсь и клянусь всемогущим Богом и перед святым его Евангелием в том, что хощу и должен его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Александру Павловичу — самодержцу Всероссийскому… верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови…»
Принимавший присягу обещал также: «Всякую мне вверенную тайность крепко хранить и положенный на мне чин .. надлежащим образом по совести своей исправлять, а для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать… В заключение же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».
Скромными были первые шаги деятельности архангельских банкиров. При открытии конторы основной капитал составлял 2 млн рублей. В отчете по итогам первого года своей работы руководство банка докладывало в столицу: «За свои товары купцы пока предпочитают платить наличными… В течение года открыто только шесть счетов на сумму 348 410 рублей, выдано 289 векселей на сумму 1990 рублей. Не получила развития и такая форма, как взятие товаров под залог…». И тем не менее уже за первый год работы банк получил свыше 17 300 рублей прибыли130 . Через два года она увеличилась до 242 669 рублей. Стремительно увеличивался и основной капитал: вместо двух млн в момент основания банка к 1823 году она составлял 7 млн руб.
Местные и иногородние купцы скоро поняли выгодность использования всех возможностей банковских операций. Уже через два года банк выдал 806 векселей на огромную по тем временам сумму — 3 697 тысяч рублей.
Бизнесмены быстро усвоили азбуку вексельного дела, смело брали в банке крупные суммы. Сохранилась любопытная переписка, которая ярко свидетельствует о масштабах сделок северных купцов и повышении роли банка.
В начале 1830 года правление Петербургского банка потребовало от руководства Архангельской конторы объяснить причины выдачи крупных кредитов купцам Якову Грибанову, Ивану Плюснину и Андрею Долгошеину, сообщить о том, являются ли эти купцы кредитоспособными. А сумма долгов этих «гостей » была внушительной. Грибанов задолжал банку 490 тыс., Плюснин — 300, а Долгошеин — 280 тыс. рублей.
Архангельский банк констатировал, что все три купца «состоят в полном кредите», что «…долгие годы они ведут крупную торговлю в Архангельске, отпускают товары за море».
В навигацию 1829 года, отмечалось в сообщении, великоустюжский 1-й гильдии, затем Н и к о л ь с к и й купец Я.Ф. Грибанов, например, доставил в Архангельск 19 485 четвертей пшеницы, 20 300 четвертей льняных семян, почти 92 тысячи пудов ржаной муки, 30 тысяч пудов говяжьего сала, много ржи, овса, льна, рогож и других товаров. Даже по самым умеренным ценам он имел в наличии товаров на сумму не менее одного миллиона четырехсот тысяч рублей. Таким же образом обстояли дела и у компаньонов Грибанова.
Особенно детально говорилось о делах архангельского купца Андрея Федоровича Долгошеина. Кроме наличного товара на сумму 373 200 руб., он имел в городе канатный завод, в 1829 году соорудил каменный сахарный завод. Произведенные 130 тыс. пудов сахара он быстро распродал в Архангельске, а часть направил в Москву и на Макарьевскую, т. е. Нижегородскую, ярмарку. Видные маклеры, привлеченные для оценки ситуации, дали единодушное заключение о том, что все три купца имеют «благонадежный кредит» и что «состоящий на них долг по учтенным векселям нисколько не сомнителен». В их донесении добавлялось, что все товары этих купцов российского происхождения и отменного качества.
Не менее охотно пользовались купцы кредитами банка и в последующее время. В 1884 году, например, банк выдал их на общую сумму 2093 тыс. руб. Наиболее крупными заемщиками банка были экспортеры леса, хлеба, льняного семени, а также овса, сала, смолы, пека и других товаров. Торговцы смешанными товарами Фонтейнес и Линдес, например, взяли в том году кредит на сумму по 500 тыс. руб.
Местные банки брали на себя нелегкие обязанности по борьбе с подделками денег и финансовых документов. В Госархиве Архангельской области хранится несколько объемистых дел, связанных с этим явлением.
Центральный банк России регулярно рассылал во все свои местные конторы ориентировки о появлении в обращении очередной партии фальшивок.
Финансовые службы империи напоминали всем банкам и службам, где принимались с рук крупные денежные суммы, приметы той или иной фальшивки для того, чтобы «дать возможность приемщикам различать подделки от настоящих денег».
10 апреля 1850 года центральный банк с тревогой сообщал на места: «С недавнего времени начали появляться в обращении нового рода фальшивые кредитные билеты 10-рублевого достоинства, подделанные литографическим способом, довольно искусно».
Немало фальшивок попадало в архангельские края. В 1822 году местные финансисты выявили 6 поддельных банкнот, в 1823 — 8. Примерно такое же количество подобных знаков выявлялось и позднее. Их предъявили в банковские службы купец Дмитрий Ершов, офицер Иван Силов, купеческий сын Карл Ротерс и другие. Всего с 1821 по 1845 гг. было предъявлено более 120 фальшивок на сумму 2890 рублей.
Как же в империи боролись с этой серьезной бедой? Естественно, что органы внутренних дел искали и находили виновников — производителей фальшивок.
А банковские конторы в соответствии с предписаниями сверху действовали весьма своеобразно: они довольно щедро платили за каждую доставленную в их распоряжение недоброкачественную купюру. За 25-рублевую фальшивку человек, доставивший ее в банк, получал 7 рублей 14 копеек, за 5-рублевую — 1 рубль 42 копейки серебром. За 1822—1845 годы архангельская контора выдала подобных вознаграждений на сумму 755 рублей 74 копейки серебром. Получали вознаграждение все: и банковские работники, и торговцы. Первым платили за бдительность в интересах казны, а вторым возмещали понесенный в ходе сделки ущерб.
Трудные обязанности выпадали в банке на долю купцов, избираемых от купеческого сословия в состав директората. В соответствии с уставом, из четырех директоров двое должны были присутствовать в конторе в положенные дни. Другие же два, гласил устав, «могут по собственным делам из Архангельска отлучаться, но не иначе как с согласия общего присутствия конторы, которая доносит о сем правлению банка».
Все кандидатуры на пост директоров от предпринимательского мира тщательно обсуждались на заседании купеческого общества. От директора — купца —требовались особые качества. Каждый из них, помимо общей, государственной, должен был принести особую клятву, текст которой гласил, что «директор обязуется кредит каждого должника и вкладчика хранить в нерушимой тайне». Кроме того, должность исполнялась на общественных началах. Вполне естественно, что за время пребывания на посту директора могло пострадать собственное дело.
Нередкими были случаи отказа купцов исполнять обязанности директора банка. Но история сохранила и другое — имена тех, кто, не считаясь со временем, вкладывал душу в становление нового дела на Севере. Добрый след оставили самые известные среди деловых людей города люди: А.И. Плотников, Е.И. Классен, Г.А. Давыдов и в особенности Петр Кузьмич Куйкин.
Дважды, начиная с 1830 года, Куйкин избирался на должность директора. Это был опытный и влиятельный человек. К этому времени он уже исполнял обязанности ратмана городского магистрата, затем был бургомистром.
Вскоре после вступления в должность директора банка Петр Куйкин попал, говоря современным языком, в экстремальную ситуацию. Во время эпидемии холеры в Архангельске в 1831 году умерли управляющий банком и директор, назначенный правительством. И тогда все обязанности взял на себя Куйкин. Архангельское купеческое общество и директорат банка представили Петра Куйкина к монаршей награде — Золотой медали на Владимирской ленте для ношения на шее.
Отметив, что Куйкин «исправлял и исправляет должность с отличием, усердием и, будучи примерной нравственности, содействовал банковской конторе своими сведениями по коммерческим оборотам», «считается в Архангельске почетнейшим купцом», купеческое общество добавляло, что за семь лет директорства он не получил никакого вознаграждения. В духе времени в документе подчеркивалось, что Петр Кузьмич «предан совершенно Православной церкви и бывает ежегодно у исповеди и святого причастия, не принадлежит ни к одной раскольнической вредной секте (духоборцам, молоканам, иудействующим и т. п.)».
Летом 1840 года купеческое общество и правление банка сердечно поздравили Петра Кузьмича с награждением Золотой медалью с надписью «За усердие» на Аннинской ленте для ношения на шее.
Более ста лет располагался Архангельский коммерческий банк в бывшем доме купца Ваганова. Небольшой переулок, где находилась банковская контора, с той поры обрел название Банковский. Каменное здание на углу этого переулка и набережной Северной Двины сохранилось до наших дней.
Открытие Архангельского банка явилось лишь первым шагом на пути к становлению кредитно-финансовой системы в Архангельске. Заметный след в истории города оставил Архангельский городской общественный банк. Он был создан по инициативе купца Василия Попова в 1848 году и существовал вплоть до первых лет советской власти.
Банк начал действовать 11 мая 1848 года. Это событие почтили своим присутствием военный и гражданский губернаторы, городской голова, гласные городской думы. Служащие банка приняли клятву, обещая «действовать во всех делах по совести и без лицеприятия, хранить в тайне все, касающееся вверяемых банку частных коммерческих дел и счетов, и неуклонно исполнять все возложенные на них обязанности».
Работа банка находилась под контролем городской думы. На ее заседаниях избирался учетный комитет, который определял благонадежность векселей, анализировал списки людей, кредитующихся в банке. Членами этого органа имели право быть купцы первой и второй гильдий или лица, имеющие право голоса на городских выборах. В правилах работы комитета оговаривалось, что в его состав не могли избираться городской голова, члены городской управы, все лица, служащие в городском управлении на жалованье. Не допускалось одновременное избрание близких родственников, а также участников одной торговой фирмы и людей, состоящих в родстве с директором банка или его товарищами, т. е. заместителями.
Городской банк не мог похвастаться размерами своих оборотов. На его уставной фонд городская дума смогла выделить лишь 50 тысяч рублей. За полвека эта сумма увеличилась втрое, составив на грани XIX и XX вв. чуть более 150 тысяч рублей.
Вплоть до 1864 года вся чистая прибыль, получаемая от операций банка, полностью причислялась к основному капиталу. А затем часть ее шла в доход города, другая — на покрытие убытков от неоплаченных векселей, а вся остальная сумма — в основной капитал.
К городскому банку потянулись те, кто намеревался завести небольшое дело, кому требовался срочный кредит под залог недвижимости — жилого дома, лавки или иных строений. Уже в XIX веке банк был вынужден не раз уточнять свой устав. В частности, в 1857 году мелкие торговцы возбудили перед начальником губернии вопрос о расширении вексельного дела. В 1859 году они добились права купцам 3-й гильдии брать векселя под учет до 2000 рублей вместо прежних 1000 рублей, а мещанам и ремесленникам — до 500 рублей. Проект этого решения предварительно рассматривался на общем собрании купеческого и мещанского обществ.
С этого времени банк быстро расширил вексельное дело. За первое десятилетие после упомянутого выше решения учет векселей удвоился (с 62,5 тыс. руб. до 118 тыс. руб. в 1869 году), а еще через десять лет достиг 573 тысяч рублей. Производились и такие операции банка, как выдача ссуд под вещи, под процентные бумаги, под недвижимое имущество.
Все направления работы банка совершенствовались. Так, например, он выдавал сначала ссуды под залог имущества на 3 года. Число горожан, которые пользовались этой услугой, было значительным. В 80-е гг. XIX века их было около 70 человек. Размеры ссуд составляли от 100 до 8000 рублей. А купец К. Минаев однажды брал даже 45 тыс. руб.
Кратковременность ссуды не устраивала горожан, т. к. многие из них были малообеспеченными людьми и не успевали погасить свой долг за 3 года. Банк добился у городской думы увеличения этого срока до 10 лет с тем расчетом, чтобы человек, взявший деньги в банке, мог ежегодно погашать свой долг и проценты по нему и успевать за установленный срок постепенно рассчитаться с банком.
Одним словом, банк обслуживал прежде всего потребности средних слоев — мелких торговцев, приказчиков, обывателей.
Городской банк наряду с другими принял на себя еще одну важную функцию — на его счета поступали все благотворительные пожертвования от купцов и всех деловых людей города и губернии. Банк направлял выделенные средства на те цели, которые указывал тот или иной предприниматель в своем завещании. Здесь же скапливались также так называемые вечные вклады, т. е. средства, проценты с которых ежегодно ОТЧИСЛЯЛИСЬ в адрес конкретных богаделен, учебных заведений, именных стипендиатов, церквей и т. д. В 1911 году сумма таких вкладов достигла достаточно внушительных размеров — 62 180 рублей.
Как уже отмечалось, конец XIX — начало XX вв. ознаменовались значительным оживлением экономики Севера. Этому способствовали сооружение железнодорожных линий Котлас— Вятка и Вологда—Архангельск и связанное с ним увеличение потока грузов на экспорт.
Усиление связей с иностранными государствами и предпринимателями, рост масштабов внешней торговли вызвали необходимость открытия новых банковских учреждений. Еще в 90-е годы в Архангельске открылось отделение Русского для внешней торговли банка.
25 октября 1909 года в доме известного бизнесмена Вальнева, расположенном напротив Гагаринского сквера, торжественно открылось Архангельское отделение С.-Петербургского международного коммерческого банка. На его открытие прибыли губернатор И.В. Сосновский, вице-губернатор А.Ф. Шидловский, городской голова Я.И. Лейцингер, видные коммерсанты, иностранные консулы.
Во вступительном слове директор нового банка Ф.Ф Ландман четко определил свои проблемы. «Наша задача, — отметил он в выступлении, — всеми силами способствовать развитию торгово-промышленных предприятий, обслуживанию их как здесь на месте, так и в остальной России и Сибири, равно как способствовать реализации продуктов экспорта на заграничных рынках и таким образом принести свою частицу стараний как на пользу отечественной торговли, так й на пользу северного края в частности, имея конечной целью дать в общую массу народного достатка и свою, хотя, быть может, скромную долю прибыли на народные сбережения, помещенные в акциях нашего банка».
В состав учетного комитета банка вошли видные архангельские предприниматели: Алексей Васильевич Ананьин, Алексей Иванович Вальнев, Александр Александрович Люрс и Рудольф Карлович Пец.
Международный коммерческий банк сыграл заметную роль в оживлении внешней торговли через Архангельск в начале XX века.
После октября 1917 года банковское дело в Архангельске переживало острый кризис. Власти сразу же закрыли два частных банка, прекратили выплату процентов по вкладам. Из-за кризиса в экономике все банки испытывали острый недостаток денежных знаков.
Предприниматели всех рангов, рабочие комитеты, военные непрерывно требовали от властей присылки в свои коллективы комиссара финансов, угрожали забастовками.
«Во избежание голодных бунтов и других гибельных последствий, — говорилось в письме архангельскому губисполкому от командования военной флотилии, — необходимо отпустить немедленно два миллиона рублей, дабы можно было удовлетворить самые неотложные нужды…». Такие письма в органы власти шли непрерывно.
Руководители города и губернии пытались решить проблему. Они добивались поступления денежных знаков из центра, пускали в обращение запасы старых кредитных билетов. Применялись и принудительные меры. Так, в апреле 1918 года комиссар финансов обязал членов торгово-промышленного союза и купеческого общества немедленно внести на свои текущие банковские счета 2833 тыс. рублей. 178 состоятельных людей должны были немедленно дать от 1 до 125 тысяч рублей «налички».
Обстановка «денежного голода» породила совершенно новое явление в России — стихийное «деньготворчество», т. е. печатание местных денег. Одной из первых в России официальное разрешение Государственного банка на право печатания собственных денег получила Архангельская губерния.
7 мая 1918 года в обращении в Архангельске появились знаменитые «моржовки»: на купюре 25-рублевого достоинства, оформленной известным русским художником С. Чехониным, были изображены различные северные атрибуты — снег, торосы, белый медведь и морж. Судя по документам архангельские денежные знаки были отпечатаны на весьма внушительную сумму — 100 миллионов рублей. До десятка вооруженных матросов ездили за ними в Петроград.
«Моржовки» оказались непопулярными в народе, так как печатались на обычной бумаге и быстро изнашивались, но прожили достаточно долгую жизнь. Они на какое-то время выручили не только советские власти города и губернии, но и использовались во времена белогвардейского правительства Н.В. Чайковского.
Особая страница в истории банковского дела на Севере — период иностранной интервенции.
Новое правительство — Верховное управление Северной области — с первых дней своего существования столкнулось с трудной проблемой: как наладить денежное обращение в Архангельске и на контролируемой им территории.
В специальном обращении правительство известило население: «Большевистская власть перед бегством из Архангельска успела вывезти денежные знаки на десятки миллионов рублей… Вследствие этого в распоряжении Верховного управления Северной области оказалось недостаточное количество средств на текущие расходы».
В поисках выхода из создавшегося положения правительство предприняло ряд шагов.
Вскоре после падения советской власти, наряду с Государственным банком, возобновили свою работу архангельские отделения Московского народного (кооперативного), Петроградского международного коммерческого, Русского для внешней торговли банков.
Регулируя работу банковских учреждений, власти ограничили выдачу средств в них мизерной суммой — не свыше 300 рублей в неделю. Выдачи, превышавшие эту норму, разрешались только финансовым отделом правительства. Ограниченные финансовые возможности сужали фронт действий для бизнесменов всех уровней.
Новое правительство обратилось за помощью к предпринимательскому миру. С этой целью 6 августа состоялось общее собрание губернского торгово-промышленного союза, на которое явились члены биржевого комитета и ряда других организаций.
В своих выступлениях перед собравшимися глава правительства Н.В. Чайковский и управляющий отделом финансов Г.А. Мартюшин призвали представителей делового мира поддержать идею выпуска Верховным управлением «Займа доверия» сроком на 6 месяцев на общую сумму 10 миллионов рублей. Собрание приняло решение: «Все свои свободные наличные денежные знаки обратить в краткосрочный пятипроцентный заем». Предприниматели за короткий срок собрали полтора миллиона рублей наличными. Около двух миллионов предоставили в распоряжение властей кооперативные организации.
А 8 августа Верховное управление приняло специальное постановление «О краткосрочном займе». Обязательства выпускались купюрами в размере 100, 500, 5000 и 10 000 рублей за подписью председателя правительства. Последнее обязывалось после нормализации денежного обращения и появления настоящих денег выкупить эти «обязательства» через шесть месяцев… На деле же этого не произошло — купюры огромного размера спустя полгода превратились в денежные знаки, получившие название «чайковки».
Однако эти денежные знаки, как и их предшественники «моржовки », были крайне непопулярны. Союзное командование вообще не принимало их в уплату за свои поставки. Банки нуждались в более надежной и устойчивой валюте, которую можно было бы использовать при взаимных расчетах и осуществлении экспортно-импортных операций. После сложных дискуссий русские власти согласились с предложением английских специалистов выпустить специальные «северные рубли». В постановлении Временного правительства Северной области от 11 ноября 1918 года отмечалось: «Выпустить государственные кредитные билеты Северной России достоинством в 1, 3, 5, 10, 25, 50, 100, 500 рублей и разменные знаки достоинством ниже одного рубля, под обеспечение иностранной валютой по курсу сорок рублей за один фунт стерлингов».
Для выпуска новых знаков правительство учредило Государственную эмиссионную кассу. Билеты обеспечивались особым фондом в одном из лондонских банков (в фунтах стерлингов). Соглашение, заключенное между правительством и союзниками, предусматривало также, что «в качестве обеспечения гарантий союзников Верховное Управление Северной области предоставляет союзным правительствам, выдавшим гарантию, преимущественное право на эксплуатацию лесных богатств Северной области».
За сравнительно краткий период с 16 декабря 1918 года по 8 июля 1919 года эмиссионная касса области осуществила 10 выпусков этих денег на общую сумму 29 миллионов рублей.
В целях борьбы с растущей инфляцией и учета денежных знаков правительство приняло весной 1919 года решение о перфорировании всех денег и ценных бумаг, находившихся в обороте в Северной области. На всех купюрах в банках особым штампом пробивался знак «ГБСО». Как отмечалось в постановлении Верховного управления, эта операция имела своей целью «предотвратить наплыв в Северную область печатанных большевистскими властями денежных знаков» и «установить количество находившихся в области денег».
Эта мера вызвала массовые протесты населения. Полевой военный прокурор Северной области С. Добровольский в своих мемуарах отметил: «В Архангельске эту меру встретили с большим возмущением, тем более что выполнение штемпелевки было поставлено безобразно, так как она проводилась в кратчайший срок и вызвала скопление публики, которая, часами простаивая в хвостах, подвергала принятую правительством меру самой озлобленной критике. Правда, вскоре обыватель нашел довольно простой выход из положения. Так как способ штемпелевки был очень простой и состоял в пробитии маленьких отверстий.., то приступили к перфорации домашним способом при посредстве шпилек и булавок, причем«перфорированные» таким образом деньги, даже при самой грубой подделке, имели свободное обращение».
Но ни примитивные «чайковки», которые могла напечатать любая типография, ни «северные деньги», поступавшие из Англии, ни штемпелевка денежных знаков не помогли правительству Северной области и его банкам создать нормально действующее финансовое хозяйство.
На выручку властям то и дело приходил печатный станок. В обращение, как и ранее, выпускались ничем не обеспеченные «чайковки». Правительство уже не скрывало своих целей, осуществляя очередные выпуски «Займа доверия». В его постановлении от 10 июля 1919 года о выпуске денег на огромную сумму в 60 млн говорилось о том, что это производится с целью покрытия «расходов области общего и военного характера». Цена этих денег равнялась стоимости бумажки, на которых печатались купюры.
Власти Северной области предпринимали самые различные меры для пополнения казны. Они предписали торговцам, которые вели заграничную торговлю, сдавать всю валюту в банки. Каждый из вывозивших товар за границу писал прошение наподобие того, какое сочинил в июле 1919 года К.И. Кротов. «Честь имею покорнейше просить, — обращался он в банк, — выдать мне разрешение на право вывоза из Архангельского порта в один из портов Англии на принадлежавшем мне корабле «Святой Николай» смолы в количестве 3000 бочек. Вырученная от продажи смолы в Англии валюта поступит в Ваше распоряжение». Десятки таких заявлений хранятся в архиве госбанка.
Однако подобный план получения правительством валюты практически не выполнялся. Нередко купец не мог сбыть свой товар быстро. Кроме того, он значительные суммы тратил на фрахт, на страховку, был заинтересован что-то приобрести для развития собственного хозяйства, иногда ему приходилось действовать за рубежом на бартерной основе. А часть наиболее заметных капиталистов оставляла вырученные средства в иностранных банках.
Порой тот или иной предприниматель и правление банка обменивались нелицеприятными «любезностями». Так, известный промышленник Е. Могучий, пообещав немедленно перевести вырученную за 550 пудов пеньки валюту, сообщил банку, что он получил в Норвегии в обмен на свой товар 12 ООО пудов рыбы. Управляющий банком в резкой форме ответил, что поскольку разрешение было дано не на компенсационную сделку, а по валютному обязательству, то «сделка на рыбу никакого отношения к делу не имеет, и требование банка о сдаче валюты остается в силе».
Но никакие угрозы правительства конфискацией имущества, арестом самих предпринимателей не действовали. Банк не получал требуемых средств.
Управляющий банком Репман искал валюту по всей России. В архиве сохранилось его письмо, направленное в 6 банков страны (Московский, Петроградский, Сибирский и др.). Архангельский банкир просил своих коллег: «В Вашем распоряжении за границей находится значительная сумма иностранной валюты, принадлежащая Вам и Вашим клиентам, которые при существующих условиях им воспользоваться не могут.
Полагаю, что эта валюта могла бы быть предоставлена Вами в распоряжение Областного Государственного банка заимообразно или за наличный расчет, чем Вы оказали бы большую услугу правительству и области». Это обращение осталось гласом вопиющего в пустыне.
Самостоятельную попытку нормализовать финансовое обращение в области или, по крайней мере, улучшить расчеты друг с другом и финансировать заграничные сделки предприняли архангельские деловые люди. С этой целью уже в августе 1918 года они организовали новый Северный торгово-промышленный банк. Среди его учредителей были 12 крупных предпринимателей города: Я.А. Беляевский, И.Е. Володин, Г.Ф. Линдес, М.К. Кыркалов, ЕВ. Могучий, А.С. Чудинов, М.А. Ульсен, М.В. Перешнев и др.
Новый банк преследовал цель «облегчить торговые сношения Северной области России с внутренними и заграничными рынками». Он получил на основании своего устава право вести такие операции, как учет «русских и иностранных векселей, и всяких других торговых обязательств, назначенных к платежу не далее девяти месяцев», а также «производство ссуд и открытие кредитов» на такой же срок, осуществлять другие операции.
Весь капитал банка в сумме пяти миллионов рублей внесли его учредители. Он составился из 20 ООО акций по 250 рублей каждая.
За короткий срок у этого банка появилась иностранная валюта, он сумел создать корреспондентскую сеть в ряде стран, что позволяло архангельским деловым людям, прежде всего основателям банка, совершать экспортные и импортные торговые операции.
Несмотря на военные условия, развитие инфляции, банк сумел в течение довольно продолжительного срока осуществлять функции, определенные его уставом.
Таковы некоторые штрихи истории банковской системы на Севере в период до установления советской власти в феврале 1920 года.
Первые решения, принятые архангельским губернским революционным комитетом, касались деятельности банков.
Приказ губревкома от 14 марта 1920 года объявил о ликвидации 10 банковских учреждений, указав при этом на то, что «никаких обязательств по отношению к вкладчикам, поместившим свои капиталы в эти учреждения, РСФСР на себя не принимает ». Для представления о масштабах потерь приведем данные по счетам Московского народного банка. По состоянию на 1 марта 1920 года Архангельский союз кооперативов имел здесь около 4 млн рублей, продовольственный отдел губернского земства —12,5 млн руб., Союз смолокуренных артелей Важской области — более 107 тыс. руб., фирма А.И. Беззубикова — почти 157 тыс. рублей.
Аннулируя все вклады, ревком известил, что право на получение своих денег будет предоставлено лишь лицам, вклад которых не превышал 10 000 рублей, при условии, если эти лица не занимались спекуляцией и не эксплуатировали чужого труда, и «по представлении соответствующего удостоверения из профсоюзов, отделов труда и местных советов».
В эти же дни аннулировались так называемые «чайковки». Приказ ревкома гласил: «Все денежные знаки, выпущенные белогвардейским правительством, с сего числа аннулируются и никакой силы и хождения на территорий РСФСР не имеют». Учреждения имели право сдавать эти знаки в банк лишь в порядке отчета без всякой компенсации. А «в целях оказания помощи трудящимся Архангельской губернии, служащим и рабочим выдавать пособие в размере полумесячного содержания». Учитывая острый недостаток в денежных знаках, ревком спустя некоторое время пошел на уступки: его решением было временно разрешено «хождение и обязательный прием всех старых денег, которые когда-либо использовались на Севере в период интервенции, в том числе «моржовки», керенки, думские и царские знаки. Исключение было сделано лишь для чайковок. И в этом проявился жесткий классовый принцип: непримиримость к контрреволюционному белогвардейскому правительству.
Проблема торгового значения города на Северной Двине имеет два основных аспекта.
Во-первых, Архангельск, сосредоточив в XVII — первой четверти XVIII вв. всю внешнюю торговлю страны, около 120 лет был единственным морским портом России, имевшим выход в Западную Европу. И это обстоятельство определяло судьбу сравнительно небольшого поселения, выделяя его как важный центр формирования общероссийского рынка, притягивавший к себе значительную часть всего русского купечества.
Во-вторых, в то’же время Архангельск с момента своего рождения являлся значительным центром внутренней, т. е. городской, региональной и общегосударственной торговли. Край снабжал многие регионы страны не только заморскими, но и своими собственными товарами, среди которых важное место занимали соль, рыба, сало, меха, кожи морских зверей. Рассмотрим обстоятельнее эти проблемы.
Профессор В.Н. Булатов в своем труде «Русский Север» привлек внимание читателей к небольшой, по его определению, но «важной и принципиальной дискуссии». Историк напомнил о том, что еще в 1646 году шведский полководец Яков Делагарди назвал Архангельск «первыми воротами Российского государства ».
Однако позднее, ссылаясь на рождение Петербурга и потерю интереса правительства к беломорской международной торговле, ленинградский ученый В.В. Мавродин свел значение Архангельска лишь к роли небольшой «форточки» на берегах Белого моря.
Неправомерность подобной характеристики архангельского порта вполне очевидна. Как бы предвидя подобную дискуссию, российский министр финансов СЮ. Витте в июне 1894 года, во время посещения Архангельска, заявил: «Говорят, Петербург был первым окном, прорубленным из России в Европу. Но город Архангельск может не без основания оспаривать такое сравнение и прибавить, что он — окно, сооруженное чисто в русском стиле».
Думается, что крупный государственный деятель России, каким являлся Сергей Витте, был, несомненно, более прав, чем историк В. Мавродин, попытавшийся умалить историческое значение архангельского морского порта.
О выдающейся роли северного корабельного пристанища в судьбах Российского государства убедительно свидетельствуют разнообразные документальные данные. Они позволяют выделить одну важную закономерность в истории торговли в России, на которую справедливо указал в свое время П.Н. Милюков. «Чем дальше мы углубляемся в историческое прошлое России, — заметил он, — тем более внутренняя торговля отодвигается на второй план, и тем заметнее преобладает над ней торговля внешняя».
Рождение Архангельска и превращение его в крупный внешнеторговый центр России обусловил ряд историко-политических и экономических факторов.
Судьба города на Северной Двине определилась прежде всего его выгодным географическим положением: через Подвинье Русь впервые установила регулярные торговые связи с Англией, Голландией и другими странами Запада, что помогло иностранному капиталу проникнуть в глубь страны, открыть неведомые ранее торговые пути, создать на Севере новые ремесла и промыслы.
В течение длительного времени северный край играл роль своеобразного перевалочного пункта между двумя крупнейшими хозяйственными областями России: промысловой северовосточной окраиной — важной сырьевой базой русской торговли — и поволжским земледельческим центром. Северная Двина с ее притоками — Вычегдой, Сухоной, Вагой и Пинегой — помогла связать внешний мир и Поморье с московским краем. Сухоно-Двинской путь открыл выход на внешний рынок к богатствам Сибири, Урала, Дальнего Востока.
Водный путь позволял торгово-промышленному сословию десятков территорий и до 80 городов страны подвозить для продажи и обмена свои товары. А морские иноземные суда могли доставлять грузы буквально к центру города. Сюда же к началу ярмарочного времени приходили с рыбой и продукцией морских промыслов сотни мелких поморских судов с побережья Белого моря.
Россия с незапамятных времен располагала богатейшими возможностями для экспорта. Со всех градов и весей к Архангельску по водным путям стекались лен, пенька, смола, юфть, продукция местных промыслов (рыба, звериное сало, шкуры моржей, тюленей, лесоматериалы) и т. п. Российские купцы продавали и обменивали эти товары на дорогие ткани, предметы роскоши, вина, металлы, оружие, различные припасы для развивавшегося корабельного дела и т. д.
Оценивая роль Севера в экономике России, видный русский историк С.Ф. Платонов справедливо заметил, что в это время «Север из глухой окраины государства стал одною из самых оживленных его областей. Вся страна в сношениях своих с культурным миром обратилась, так сказать,лицом к Северу. К северным гаваням — законным (казенным) и незаконным (контрабандным) — потянулось население, торговое и рабочее. Ожили не только пути, по которым шло вызванное торгом движение, но и целые районы, работавшие на эти пути или от них зависимые в том или ином отношении».
«В течение длинного ряда веков, — вторил Платонову историк А. А. Кизеветтер, — этот край входил в состав русской земли … не в виде неподвижной мертвой гири, привешенной к русскому государственному организму и своей тяжестью тормозившей свободное раскрытие внутренних сил этого организма, а в виде жизнеспособной питательной его клеточки, существенно содействовавшей его общему внутреннему преуспеянию». И далее он добавлял: «Этот чисто торгово-промышленный район послужил необходимым дополнением к московскому преимущественно земледельческому югу, т. к. основа хозяйственной деятельности жителей Севера состояла в разработке промыслов, главным нервом которой являлась добыча рыбы, соли, пушнины, выработка смолы, пека, золы, дегтя и древесины».
Вместе с этим следует отметить, что русские и иностранные торговцы с момента рождения порта на Северной Двине сталкивались здесь с рядом серьезных объективных трудностей.
Главная из них состояла в том, что первый морской центр России был отдален как от русских промышленных городов, так и от западноевропейских стран. Иностранные купцы могли совершить за навигацию лишь один рейс на далекий Русский Север. В подобной же ситуации находились и русские торговцы. Суровый климат давал возможность осуществлять эти плавания лишь в весьма ограниченные сроки — в течение четырехпяти месяцев. И это почти вдвое удорожало фрахт.
В нелегком положении оказывались русские купцы и торгующие крестьяне, доставлявшие грузы к Архангельску. Начиная с осени они скапливали свои товары в Вологде, Великом Устюге, Верховажье и других торговых центрах на берегах рек, с тем чтобы весной, после начала навигации, сплавить их к устью Северной Двины и здесь на ярмарке продать или обменять на западноевропейскую мануфактуру, галантерею, бакалею, краски, металлы и мн. др. А затем большая часть приобретенных товаров по зимнему пути, частично по воде направлялась обратно для реализации в Москве, Ярославле, в Нижнем Новгороде, в Перми, в сибирских городах. Экстенсивный характер крупной торговли требовал участия в подобных мероприятиях большого числа людей и быстрого оборота товаров и прибылей, непомерных транспортных издержек, удорожавших товары.
Исследователи подсчитали, что провоз одного пуда груза по 1500-верстному пути от Москвы до Архангельска в конце XVII — первой половине XVIII в. стоил 19 коп. А цена пуда ржи в центре России составляла всего 1,25 коп. Достаточно сравнить эту скромную сумму с ценой доставки пуда ржи до северного порта, чтобы в памяти невольно всплыла известная пословица: «За морем телушка — полушка, да рупь перевоз».
К этим обстоятельствам добавлялись такие моменты, как малонаселенность северной окраины России, слабость и медленный рост здесь купеческой прослойки, незнание ею на первых порах азов коммерческого дела и иностранных языков, отсутствие у местных негоциантов необходимых капиталов и своих морских судов.
Совокупность этих условий приводила к тому, что внешней торговле через Архангельск долгое время были свойственны преимущественный вывоз сырья и привоз фабрикатов, пассивная роль, которая выпадала на долю русского купечества в оборотах внешней торговли, полной зависимостью его от иностранных посредников.
Внешняя торговля России через Архангельск, являясь проблемой общегосударственного значения, характеризовалась рядом взлетов и падений. С некоторой долей условности можно выделить несколько периодов в ее становлении и развитии. В течение примерно 120 лет после своего основания Архангельск (до появления Петербурга), являясь единственным морским портом России, непрерывно увеличивал масштабы внешней торговли и играл в ее решении основную роль. Несколько позднее, вплоть до 1720 года, к причалам города ежегодно пришвартовывалось от 10—12 до 40—50 и даже 100 иностранных кораблей. Здесь же, в Соломбале, действовала основная российская казенная судостроительная верфь.
В продолжение второго, сравнительно краткого, периода деятельности порта (примерно с 1720 до 1762 года) происходило падение внешнеторговых оборотов. Это было обусловлено рядом ограничительных актов, введенных Петром I по отношению к северной торговле. В 1713, 1720 и 1724 годах царь издал жесткие указы, конечная цель которых состояла в том, чтобы обязать русских и иностранных купцов перевести основные потоки товаров из глубин России к Балтике и даже переселить часть архангельских купцов на постоянное жительство в город на Неве.
Третий этап развития внешней торговли на Севере длился более полувека. 31 июля 1762 года Екатерина I I подписала указ, уравнявший Архангельск со столичным портом. Этот документ отменил запреты на доставку некоторых грузов в Архангельск, а также повышенные по сравнению с Петербургом пошлины на отпускные товары.
Следствием этих мер явились оживление торговли в северном порту, увеличение числа иностранных судов, приходивших к нему. С двух-трех десятков численность их постепенно вновь перевалила за сотню и более.
А в начале XIX века политические обстоятельства, связанные с международным положением России в эпоху континентальной блокады, вновь на короткое время переместили центр русской внешней торговли к Архангельску. Окраинное расположение старинного порта на какой-то период превратилось во благо. Английские купеческие суда, не имевшиевозможностй идти к Петербургу, втайне от Наполеона совершали регулярные рейсы на Север. Значительная часть кораблей приходила под американским флагом. Недаром архангельский историк С.Ф. Огородников назвал это краткое время «золотыми годами Архангельского порта».
Четвертым периодом можно считать вторую половину XIX века. Временный бум «золотых» лет оказался преходящим: после некоторого взлета торговых отношений наблюдалось постепенное затухание практически всех сторон экономической жизни: торговли, промышленности. О Севере стали говорить как о заброшенном и забытом крае. Даже энциклопедический словарь, изданный в конце XIX столетия, давал читателю такие горестные сведения: «Город чиновничий и торговый, местного дворянства нет, иностранные купцы издавна играют большую роль. Теперь они постепенно оставляют Архангельск, в котором торговля не развивается благодаря отсутствию путей сообщения».
Отставание Архангельска в своем экономическом развитии произошло вследствие того, что он остался на какой-то период за пределами развернувшейся в стране промышленной цивилизации. Долгое время его не касались развитие сети железных дорог, введение парового речного и морского транспорта. Такое состояние было обусловлено также мощной конкуренцией удобного для западных стран и более дешевого для части русских купцов прибалтийского торгового пути. В столице, а также в Риге, Ревеле в отличие от Севера рождались и действовали крупные торговые дома и акционерные компании. Столица империи к тому же вскоре стала крупным промышленным центром, поставлявшим часть своей продукции на внешний рынок.
Богатые природные ресурсы Северного края лежали под спудом, была забыта огромная роль, которую сыграл когда-то Архангельск в экономической жизни России. Единичные лесозаводы, возникшие в течение века и ориентированные в основном на экспорт, не делали погоды.
И лишь в конце XIX века начинается заметный подъем в развитии торгово-промышленной жизни Севера, продолжавшийся вплоть до революционных потрясений 1917 года. Этот процесс характеризовался быстрым ростом числа лесозаводов, появлением первых акционерных компаний на морском и речном транспорте, сооружением железных дорог Вологда—Архангельск и Пермь—-Котлас, значительнымувеличением внешнеторгового оборота.
Несмотря на все взлеты и крутые падения в развитии внешней торговли через Архангельск, это явление общегосударственного значения имело свои постоянные особенности. Рассмотрим некоторые из них.
Прежде всего отметим, что становление торговли через Архангельск происходило довольно медленно.Так, в навигации 1589 году приняли участие только 14 кораблей, в том числе 6 английских, 4 — голландских и 4 — датских. В 1600 году новый порт посетило 25, а еще через четыре года 29 судов. И лишь в середине века дело сдвинулось: в Архангельск стали ежегодно приходить до сотни кораблей. Стоимость русского экспорта через порт определялась в 1 264 675 руб.
Во-вторых, внешняя торговля через Архангельский порт проявила удивительную живучесть. Она, несмотря на всякие ограничения и вмешательство властей сверху, никогда не прекращалась и всегда имела активный баланс. Как только улучшалась внешняя конъюнктура, объемы внешней торговли через Архангельский порт резко возрастали. Приведем некоторые данные.
Сведения, приводимые в таблице, позволяют сделать вывод о том, что в торговле через Архангельский порт сумма экспорта почти постоянно преобладала над суммой импорта. Эта ситуация объяснялась тем, что в течение XVII—XVIII и в XIX вв. Россия проводила жесткую политику меркантилизма и протекционизма, возведенную Петром I в ранг государственной экономической политики. Император придерживался модной в то время теории, сущность которой состояла в том, что каждый народ для того, чтобы не беднеть, должен сам производить все, им потребляемое, а чтобы богатеть, должен вывозить как можно больше и ввозить как можно меньше. Это стремление нашло свое воплощение во многих законодательных актах, изданных в XVIII веке: царских и сенатских указах, указаниях Коммерц-коллегии и т. д.
Сводные данные об экспорте товаров через Архангельский порт убедительно подтверждают неуклонное следование его этой политике. В течение всего XVIII века сальдо торгового баланса было в пользу России. Приведем лишь несколько данных. Если в 1730 году цена товаров, вывезенных за границу, превысила стоимость привезенных почти на 80 тысяч рублей, то в 1810 году перевес в пользу России составлял уже свыше 10 млн рублей. Такое же соотношение наблюдалось и в другие годы. Абсолютное большинство иностранных судов (до 80 процентов общего состава) шли в Россию пустыми. Так, в 1817 году, например, из общего числа 408 кораблей, прибывших в Архангельск, были: 5 — с товаром, 29 — с товаром и балластом, 37 — с рыбой, выменянной на хлеб, 2 — с углем, а 334 — с балластом, 1 — без товара и без балласта. Такое положение во внешней торговле через Архангельск в значительной мере сохранялось и в последующие годы.
Исключение из этого правила составило время с 1807 по 1812 годы, т. е. сразу же после заключения Тильзитского мира. В течение нескольких лет стоимость привозимых и отпускаемых из Архангельска товаров почти уравнялась, а в 1811 году она составила13,8 млн руб., в то время как вывоз — лишь 9 млн руб. В последующий период отпуск товаров в несколько раз превышал ввоз.
Объяснение этого феномена во внешней торговле следует искать в изменении конъюнктуры, в частности понижении торговых пошлин на ввозимые товары.
Рассматривая внешнюю торговлю как важнейший источник получения валюты и монетного сырья, высшие власти требовали, чтобы иностранные купцы покупали русские товары «на свои деньги, а не на русские». Рядом царских указов запрещался ввоз изтза границы денег российской чеканки, с тем чтобы избежать притока в страну фальшивых монет.
С точки зрения регулирования внешней торговли представляет большой интерес царский указ «О сборе таможенных пошлин у города Архангельского с приходящих кораблей и с торгующих на ярманке», изданный 2 июня 1700 года. Этот пространный документ, насчитывавший 69 тщательно продуманных положений, расписывал буквально все стороны коммерческих сношений иностранных и русских купцов.
Указ строго предписывал «бурмистрам с товарищи» к городу Архангельскому кораблей «без таможенного досмотру не пускать», собирать пошлины «вправду» со всех: «с русских людей мелкими деньгами, а с иноземцев золотыми и ефимками». Все «неявленные» товары как русскими, так и иностранными купцами брать «на велцкого государя бесповоротно».
Указ обязывал таможенников бдительно смотреть за всем: принимать меры против провоза «морового поветрия», фальшивых денег, розничной продажи вина, осуществлять контроль за весами, гирями, аршинами, пропускать к Москве только тех иноземцев, которые имеют жалованные грамоты и т. д. Предписания сверху обязывали таможенную службу особенно строго следить за валютой, вырученной за проданный товар и поступавшей из-за рубежа в специальной укупорке. Один из указов от 12 марта 1710 года строжайше обязал «ефимки и серебро принимать у города Архангельского на счет и на вес» и отправлять в Москву на денежный двор «для переделки в мелкие деньги ».
В то же время целовальники должны были к «приезжим торговым иноземцам привет, бережение и ласку во всем держать, ни в чем их не жесточить и неправды им в торговле никакой не чинить».
Голландский художник и писатель де Бруин, посетивший Архангельск год спустя после выхода в свет упомянутого указа Петра I , со знанием дела осветил работу порта, и в частности таможенной службы. Он отметил, что таможенный начальник, избираемый из числа купцов гостиной сотни, имеет четырех помощников, а также необходимое количество местных людей, которые «обязаны трудиться в продолжение года без всякого вознаграждения и повиноваться приказаниям таможенных начальников и их помощников, по отношению ко всему тому, что касается доходов великого князя». Эти люди имеют войско для того, чтобы препятствовать провозу запрещенных товаров.
Де Бруин узнал, что за навигацию 1701 года в Архангельск приходило 103 купеческих корабля, в том числе 50 голландских, 33 английских, а также датские, бременские и т. д. По его данным, царь должен был получить за навигацию 130 тысяч рублей пошлин. Половину из них купцы платили иностранной валютой, а другую золотыми червонцами.
Итоговые данные о сборах пошлин в Архангельском порту свидетельствуют о том, что таможня успешно справлялась со своими задачами. В течение почти всего XVIII века приход казны таможня вела по двойной бухгалтерии: в ефимках на вес и в рублях. Причем первая доля превосходила вторую в десятки раз. В 1724 году, например, доход составил 38 пудов, 33 фунта и 94 золотника ефимок и всего лишь 1171 рубль. В 1728 году — 104 пуда, 27 фунтов ефимок и 4503 рубля, а в 1741 — уже 185 пудов, 5 фунтов, 47 золотников ефимок и 51 466 рублей. Подобное соотношение с некоторым увеличением сбора рублей сохранялось вплоть до последней четверти века. Таможня получала немало ефимок и в начале XIX века. Лишь в 1810 году рублевый сбор стал преобладающим, приблизившись к двухмиллионному рубежу.
Если поддерживание активного баланса внешней торговли, налаживание четкой системы таможенного учета можно считать мерой со знаком «плюс», то целый ряд общегосударственных указов, изданных Петром I, нанесли северной торговле тяжкий удар.
Важной особенностью внешней торговли через Архангельск являлось постоянное и жесткое вмешательство в нее со стороны государства.
Это с особой силой проявилось во времена Петра I. Ставя главной целью получить с купцов как можно больше денег для казны, царь создал целую систему управления торговлей и промышленностью. Если до Петра Россия вообще не знала подобных органов, то в первом десятилетии XVIII века одна за другой появились Берг, Мануфактур-, Коммерц-коллегии и Главный магистрат. Эти учреждения явились своеобразными институтами государственного регулирования национальной экономики, органами осуществления торгово-промышленной политики царя на основе идей меркантилизма.
Одной из форм вмешательства являлась торговля самой казны с иностранцами. Исследователи разделяют все товары, которыми торговало государство, на две группы: на одни оно присваивало себе монопольное право на продажу, а товары другой группы оно реализовывало как обычный купец, иногда пользуясь с этой целью привилегией первоочередной продажи. К праву продажи второй группы товаров власть прибегала лишь в тех случаях, когда испытывала нужду в деньгах или в иностранных товарах.
Иначе говоря, государство, стремясь получить максимум доходов от продажи ходовых товаров, действовало примитивным, но эффективным способом — введением монополии на заготовку и сбыт продуктов, пользовавшихся наибольшим спросом у зарубежных покупателей.
Для государства подобная система была выгодна тем, что казна, заключив договор с тем или иным откупщиком, сразу же получала значительный доход, не неся расходов по взиманию налогов и пошлин. А откупщики охотно шли на этот шаг, т. к. он сулил большие выгоды, позволял не только вернуть с лихвой откупную сумму, но и извлечь немалый доход. Таким образом, откуп становился своеобразным промыслом: между промысловиками или купцами Севера и государством появилась ватага людей, работавших на вельможу и на себя. Среди откупщиков, действовавших в разное время на Севере, были отдельные купцы, иностранцы и царские вельможи.
Не затрагивая все грани этой проблемы, отметим некоторые ее моменты, выявленные исследователями разных поколений.
Во-первых, на разных этапах развития северной торговли власть видела в продаже товаров, взятых казной в свое ведение, средство для решения общегосударственных интересов, связанных, в частности, с обороной страны.
Первый случай подобного рода зафиксирован еще в 1588 году, когда русское правительство объявило «заповедным товаром » воск, который царская казна повелела продавать иностранцам лишь в обмен на «зелье, ямчугу, серу и свинец», т. е. товары, имевшие отношение к военному делу. Устанавливая такой порядок продажи воска, ставшего в то время дефицитным на Западе, русское правительство хотело тем самым понудить иностранных купцов доставлять в Архангельск товары, нужные для обороны страны. И это ему удавалось. Данные, сохранившиеся за 1604 год, свидетельствуют о том, что Россия в ту навигацию ввезла 4157 пудов меди, 1274 пуда «пищального зелья », 303 пуда олова, 120 пудов свинца, а также некоторое количество железа, ртути и «горячей серы».
Монополия казны на тот или иной товар находилась под неусыпным оком государевых служб. С этой точки зрения показательна царская грамота 1630 года гостю Тараканову с товарищами, закупавшими хлеб для казны: «Велено вам покупать на нас хлеб на Вологде и в других городах: рожь, ячмень, пшеницу, крупу гречневую, просо толченое, семя льняное и ссыпать хлеб в амбары, а весною на судах везти к Архангельску и продавать немцам, амбары же, куда хлеб ссыпать, и суда велено вам делать деньгами нашей казны. Но теперь бил нам челом игумен Антониево-Сийского монастыря, что монастырь этот обыкновенно закупает хлеб на Вологде, потому что своею пашнею прокормиться ему нельзя, а вы, по нашей грамоте, хлеба ему покупать не велите. Так вы бы Сийского монастыря старцам покупать хлеб велели по-прежнему; только бы берегли накрепко, чтоб монастырские приказчики, крестьяне и всякие люди немецким гостям, купцам и их уговорщикам, которые скупают хлеб на немцев, хлеба никакого не продавали, а которые станут немцам хлеб продавать, тех сажать в тюрьму, а хлеб отбирать на нас».
Продажа товаров, взятых в казенное ведение, широко применялась в случае финансовых затруднений, которые возникали из-за недостатка средств для расчетов с иностранными поставщиками, а также сырья для монетных дворов. Названные обстоятельства Особенно давали себя знать в период правления Петра I. Этой стороной внешней торговли в Архангельске увлекся даже сам царь. В 1703 году, например, из государевых товаров было продано 6302 пуда черной икры, 3307 пудов клеякарлука, 3334 пуда поташа и 2036 бочек смольчуги. Такой вид торговли продолжался 26 лет.
Характеризуя это направление деятельности реформатора, видный русский историк П.Н. Милюков отметил, что царь последовательно взял в казну продажу соли, табака, мела, рыбьего жира, ворванного сала, щетины, поташа, смолы и ряда других товаров.
Один из иностранцев, свидетелей этого явления в России, писал: «Здешний двор совсем превратился в купеческий: не довольствуясь монополией на лучшие товары собственной страны, например, смолу, поташ, ревень, клей и т. д. (которые покупаются по низкой цене и перепродаются с большим барышом англичанам и голландцам, т. к. никому, кроме казны, торговать ими не позволяется), они захватывают теперь и иностранную торговлю. Все, что им нужно, покупают за границей через частных купцов, которым платят только за комиссию, а барыш принадлежит казне, которая принимает на себя и риск».
Однако эта политика не приносила той выгоды, на которую рассчитывал царь. Установление жесткой монополии приводило к волюнтаристскому повышению цен на эти товары, а самое основное — к резкому ограничению торговой деятельности русских купцов. Следствием этого стала дезорганизация свободного, основанного на рыночной конъюнктуре торгового предпринимательства. Вольная продажа товаров купцами была в конце концов более выгодна для государства. Вице-губернатор А. Курбатов, например, доносил из Архангельска о том, что в губернии происходит запустение соляных варниц, так как казна не выплачивает промышленникам деньги, а добываемая ими соль становится дороже того, что им выплачивает казна.
Ограничениями в торговле тяготилась большая часть русского купечества. Президент Коммерц-коллегии П.А. Толстой докладывал в 1715 году о том, что откупы приводят к оскудению народа, который принужден отдавать откупщику свой товар за половинную цену, потому что он никому его свободно продать не может. Он доказывал, что только свободная торговля повысит благосостояние всех подданных, а государство может выиграть за счет увеличения пошлинных сборов и от умножения налогов.
Относительную пользу монополии царь наблюдал на примере передачи в пользование звериного промысла, издавна кормившего многие поколения северян.
20 января 1703 года Петр I подписал Указ о передаче промысла «ворваней, моржей и иных морских зверей и сала» в компанию А.Д. Меншикову вместе с другими перекупщиками «впредь бесперекупно». Сотоварищами «безродного баловня » стали братья Петр и Павел Шафировы, купцы С. Копьев и И. Григорьев. 10 июня появился еще один указ, которым компании передавались в полное распоряжение все промысловые угодья. Отныне ни один «сальный скупщик» не имел права покупать продукты промысла помимо компании. Компанейские приказчики, среди которых был известный архангельский купец Никита Крылов, откровенно эксплуатировали добытчиков зверей, скупая у них по самой низкой цене весь товар и тут же втридорога перепродавая его на иностранные корабли, добиваясь при этом барыша размером до 300—400%. Промысел становился невыгодным и постепенно хирел, т. к. промышленникам было разрешено лишь одно: «для промысла ездить повольно». А заинтересованности заготовлять больше не было никакой: весь товар отбирали по твердой цене агенты Меншикова. Компания стала добывать продукции в три раза меньше, чем это делали вольные промышленники.
Разгневанный Петр I , убедившись в невыгодности дела для казны, приказал передать его «в компанию купецким людям» для того, чтобы государство получило от него весомую пользу.
На призыв государя откликнулся известный московский купец Матвей Григорьевич Евреинов (его племянник Даниил Федорович Евреинов был зятем Осипа Баженина и владельцем Вавчуги) и стал добиваться предоставления ему северных промыслов «в вечное владение» на тех же условиях, какими пользовалась компания Меншикова. Именитый московский гость сумел получить промыслы сроком на 30 лет. И вновь северные промышленники попали в тяжкую кабалу: они были обязаны всю добычу продавать только новой компании. На удивление, царь быстро одумался, и компания действовала только в течение нескольких месяцев.
В январе 1722 года Петр приказал «промысел салаворванья моржевого, китового и прочих морских зверей и рыбу ловить и сало топить и продавать и за море отпускать до нового указу всем промышленникам невозбранно».
А еще раньше, 8 апреля 1719 года, повинуясь духу времени,
Петр I издал указ, который гласил: «Милосердуя к купечеству российского государства, указываем казенными товарами быть только двум: поташу и смольчугу (и то для бережения лесов), а прочие товары, которые продаваемы были из казны, уволить торговлею в народ, токмо с прибавочной пошлиной».
Во-вторых, несмотря на то, что указ Петра от 8 апреля 1719 года стал своего рода государственной декларацией, напоминавшей о том, что впредь «никаким монополиям для всенародной пользы быть не велено», наследники реформатора вновь раздаривали право на монопольное использование звериного промысла.
Столь лакомый кусок никогда не оставался без внимания царских «прибыльщиков» и именитых сановников. В разные годы возникали на правах откупа компании по ловле китов, семги и т. д.
После Меншикова и Евреинова в 40—50-х годах XVIII века монопольное право на добычу морского зверя на Севере сумел вырвать на 20 лет граф П.И. Шувалов с единовременной выдачей ему из казны 6000 рублей.
В 1760 году на откуп генералу Нарышкину была отдана Важская смола, около 20 лет до этого находившаяся в свободной торговле.
В-третьих, Р.И. Козинцева, тщательно проанализировав состав купцов, бравших товары на откуп, пришла к выводу, что абсолютное большинство из них были иностранцами. Среди других фигурировали А.Р. Стейлс, И. Люрс, X. Брандт, К. Гутфель, О. Вилкинс, В. Вейд, Е. Меер и другие. Они приобретали исключительное право скупать у казны поташ, смолу, щетину, лен, парусные полотна и многие другие товары.
Ряд из упомянутых выше лиц были представителями сильных западноевропейских компаний или купеческих объединений. А. Стейлс и С. Рагузинский получили монополию за особые услуги, оказанные Петру I. Это положение откровенно афишировалось в царских указах. Так, например, в жалованной грамоте голландцу Гутману, дарованной 18 сентября 1702 года, отмечалось, что привилегия дается купцу «за его к нам службе и радение». Последнее выразилось в том, что Гутман платил пошлины со 100 тыс. руб., поставлял России «лекарство дешевой ценой, покупал много русских товаров». Поэтому царь разрешал «торговать и содержать дворы повольно» не только самому Ивану Гутману, но и его детям, зятьям, братьям, сродникам и «их людям».
О выгодах откупной системы для того или иного купца говорит такой пример. Во второй половине XVIII века Коммерцколлегия отдала монополию на вывоз смолы через Архангельск иностранцу Карлу Ренгольдту. Согласно контракту, заключенному на 8 лет, казна должна была поставлять в Архангельск ежегодно до 30 тысяч бочек смолы (по 8 пудов в бочке) по цене 1 руб. 24 коп. бочка. Ренгольдт внес в казну задаток в сумме 5 тыс. ефимок. За пять лет ему было доставлено в порт 150 тысяч бочек, но 29 675 из них после сдачи на склад купца сгорели. За казной оставался долг 90 тысяч бочек. В 1762 году все монополии в государстве были отменены, и вследствие этого поставка смолы прекратилась. Ренгольдт хлопотал перед Сенатом о возобновлении монополии, но ему было отказано. Тогда иностранец предъявил казне счет на общую сумму 147 505 рублей, включая убытки за сгоревшие бочки в сумме 53 440 рублей.
Завязалась длительная тяжба. Анализ переписки свидетельствует о том, что на каждой бочке смолы Ренгольдт наживал 95 копеек чистой прибыли. А по всему контракту за 8 лет он получил бы прибыли 228 тыс. руб. Норма его прибыли составила бы 76,5%.
Купцы-откупщики являлись своего рода фаворитами и в поставке для России особо дефицитных товаров: оружия, сукна для армии, меди и ефимок для монетных дворов, необходимых материалов для судостроения и т. д. Масштабы этих поставок были весьма внушительны.
Сошлюсь на данные, выявленные московским историком В.Н. Захаровым. В течение десятилетия (с 1701 по 1710 гг.) в Архангельск было доставлено почти 115 тысяч фузей и фузейных стволов, 2732 карабина, более 88 тысяч фузейных замков, почти 20 тыс. пар пистолетов, более 200 тыс. шпажных и палашных клинков. Казна скупила в тот год на ярмарке более 84% меди, чуть меньше свинца и около трети везенного иностранцами сукна. Понятно, что такое количество оружия, металла, сукна имело жизненно важное значение для успешного ведения войны со Швецией. И чтобы заставить иностранного купца пойти на такую небезопасную торговлю, его нужно было чем-то заинтересовать.
Справедливости ради надо заметить, что Петр I не жаловал тех иностранцев, которые не выполняли условий договора на предоставленный откуп. Так, свои указом от 1 февраля 1704 года царь, отметив, что Карлус Гутфель не вывез положенного числа бочек смоды и нанес этим казне утрату, отменил для него ранее установленные льготы и обязал «взять с него пошлинные деньги как с обычных купцов». Одним словом, крепкий на руку государь, нуждавшийся в средствах, не щадил не только русских, но и иностранных торговцев.
В-четвертых, система откупов являлась подлинным бедствием для архангельских купцов. Особенно резко они выступали против упомянутого выше монопольного права на добычу морского зверя.
Первые протесты северных купцов против этого вида откупа начались еще в XVII веке. В известной грамоте царю, написанной в 1646 году, говорилось, что Петр Марселис и Еремей Фелц «откупили ворванное сало, чтоб твои государевы торговые люди холмогорцы и все поморские промышленники того сала, мимо их, иным немцам и русским людям никому не продавали, а себе берут они в полцены, в треть и в четверть, потому что мимо их никому покупать не велят, и оттого многие люди холмогорцы и все Приморье, которые ходят на море бить зверя, обнищали и разбрелись врознь, и твоя государева вотчина, город Архангельский и Холмогорский уезд и все Поморье, пустеет; а когда этим салом позволено было торговать с разными иноземцами и всяких чинов людьми, то с этого сального торгу сбирали таможенных пошлин тысячи по четыре и по пяти и больше; торговые люди этим промыслом кормились и были сыты, а теперь от этих откупщиков твои пошлины пропали, многие люди обнищали и податей не платят, и уезды поморские запустели, от этого промысла теперь не соберется и двухсот рублей в год».
О масштабах бедствия, постигшего промышленников позднее, из-за предоставления этой монополии графу Шувалову, свидетельствует данные, приведенные в свое время видным исследователем истории купеческих капиталов России В. Н. Яковцевскйм.
В год получения монополии Шувалов продавал «пуд ворванного сала, купленного им от 35 до 40 коп., по 80 коп., получая таким образом всегда двойную прибыль». В 1748 году подручные графа скупили 2447 бочек сала за 12 235 руб., или по 5 рублей за бочку. Постоянное снижение закупочной цены привело к тому, что промысловики отказались от этого вида промысла ввиду его невыгодности. В 1767 году Шувалов смог закупить всего лишь 1811 бочек сала в среднем по 3 рубля за бочку. Но сразу же после отмены монополии в 1768 году заготовка сала составила 11 058 бочек по цене 6 руб. 84 коп. за одну бочку.
История сохранила сведения об общих масштабах заготовки сала. За 20 лет (1748—1767 гг.) Шувалов закупил 100 866 бочек на сумму более 403 тысяч рублей.В среднем закупщики графа скупали ежегодно более 5 тысяч бочек по цене 4 рубля за одну бочку. Первое десятилетие вольного торга (1768—1777 гг.) дало поразительное увеличение заготовки продукции: промысловики доставили на рынок более 87 000 бочек сала, или по 8700 в год по цене 8 рублей бочка.
Таким образом, монополия своими низкими ценами тормозила развитие промысла, доставляя в то же время громадные барыши перекупщикам и главному монополисту.
Откупная система, возникшая как метод организации торговой деятельности в России, превратилась в XVIII в. в тормоз развития торговли и ремесла. Она в корне подорвала основу внешней торговли архангельских купцов. Об этом убедительно говорила уже упоминавшаяся купеческая челобитная, направленная в 1768 году Екатерине И.
Подчеркнув, что шкуры и сало морских зверей всегда были «единственною подпорою архангелогородского купечества», составители прошения на Высочайшее имя отмечали резкое падение торговых оборотов, что привело их «в неоплатные долги и убожество», сокращение посадского населения между первой и второй ревизиями в полтора раза. По итогам торгов в 1767 году оказалось, что русские купцы первой гильдии смогли отправить за море товаров всего на сумму 99 466 рублей и получить «заморских грузов» на 11 243 рубля. И это в то время, как 10 иностранных купцов, проживавших в Архангельске, отправили на Запад товаров на 427 870 рублей и получили оттуда — на 131 807 рублей. Иначе говоря, архангелогородцы отправляли «за море» в 4 раза меньше, чем иностранцы, а получали товаров в свой адрес соответственно в 11 раз меньше.
Характерно, что эта челобитная была направлена сразу же после начала работы знаменитой Уложенной комиссии со специальным нарочным для вручения депутату от города Архангельска Н.А. Свешникову. Прошение было рассмотрено в Комиссии о коммерции. Сенатским решением монополия на сальный торг была в 1768 году отменена, скупка продуктов северных промыслов объявлялась вольной, а вывоз — привилегией архангельского купечества.
Ликвидация монополии на торговлю ворванным салом вдохновила архангельских купцов. В 1778 году они предприняли попытку создания компании по торговле этим товаром. Проект компании, в частности, предусматривал, чтобы «каждый промышленник был бы принужден отдавать ей свой товар и натурально по той уже цене, какую компания предписать рассудит ». Нетрудно понять намерение крупных купцов захватить выгодный торг в свои руки и навязать промышленникам свои условия.
Столь же непримиримо архангельские купцы боролись и против других откупов, в особенности тех из них, которые предоставлялись иностранцам.
Система откупов превратилась в тормоз развития ремесла и торговли. Она утесняла своими монопольными ценами как непосредственных производителей, так и массы средних и мелких купцов. Под давлением купечества правительство было вынуждено во второй половине XVIII века отменить не только монополию на сальный торг, но и всю систему.
Следует отметить, однако, что и сами архангельские купцы активно участвовали в различного рода откупах. Широкое распространение, например, получили так называемые питейные сборы.
Так, в конце XVIII века откупом архангельских питейных заведений 4 года владел Федор Лобанов, а затем Я.П. Никонов. Он значился старожилом города, имел пивоваренный завод и лесопильную мельницу в Великоустюжской волости. Оптовый торговец, выходец из Холмогорского посада Иван Федорович Лыжин перекупил винный откуп у известного купца-иноземца А. Фанбрина. Откупами различных видов пользовались и другие купцы.
Правительство бдительно следило за своевременным поступлением средств от винных откупов и возобновлением платы за них. Так, министр финансов Е.Ф. Канкрин в своем отношении от 11 ноября 1830 года требовал от архангельского губернатора иметь «о сем деле особенное попечение и, если паче чаяния, какой-либо откупщик не явился и не взял… разрешения к открытию откупа с 1 января, по необходимости распорядиться к учреждению казенного управления без потери времени».
Откупная система продажи вин была введена в России в 1767 году и с коротким перерывом просуществовала до 1862 года, когда она была заменена акцизной системой. Откупщик, как правило, заводил контору, на его содержании была специальная команда с отставным офицером во главе. Она имела право производить обыски, пускать в ход оружие при ловле тайных производителей вина — корчемников.
Следует отметить еще одну особенность внешней торговли России. Она касалась поведения русских купцов. Начиная с середины XVII века они непрестанно жаловались на иностранцев, считая их действия в России главной причиной своей бедности и разорения. С этой точки зрения особенно любопытна большая жалоба царю, поданная русскими купцами в 1646 году. В ней отмечалось, что все немцы стали на путь обмана. Многие из них, не имея жалованных грамот, нарушают правила торговли: едут со своими товарами в глубь страны, сами через своих агентов разъезжают по уездам и закупают товары, закабаляя русских людей. «Немцы, — говорилось в жалобе, — построили и покупили себе у Архангельского города, на Холмогорах…и в других городах дворы многие и амбары, построили палаты и погреба каменные и начали жить в Московском государстве без съезду… Русские товары, которые мы прежде меняли на их товары, теперь они покупают сами, своим заговором, рассылают покупать по городам и в уезды, закабаля и задолжа многих бедных должных русских людей, и закупя те товары, русские люди привозят к ним. А они отвозят в свои земли беспошлинно… Всеми торгами, которыми искони мы торговали, завладели английские немцы, и оттого мы от своих вечных промыслов отстали…»
Купцы буквально призывали царя: «Воззри на нас, бедных, и не дай нам, природным своим государевым холопам и сиротам, от иноверцев быть в вечной нищете и скудости, не вели вечных наших промыслишков у нас, бедных, отнять».
Через три года после казни короля Карла I в ходе английской буржуазной революции голос купцов был услышан. Царь повелел англичанам «торговать с московскими торговыми людьми… у Архангельского города; в Москву же и другие города с товарами и без товаров не ездить». При этом царь сослался на то, что раньше английские купцы пользовались льготами по просьбе «Карлуса короля для братской дружбы и любви, а теперь великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землею учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти: за такое злое дело в Московском государстве вам быть не довелось». Жалобы русских купцов на иностранных не прекратились и в более поздний период.
Подобные жалобы имели под собой основание. Дело в том, что удельный вес иностранцев во внешней торговле России был весьма велик, так как, во-первых, в число российских купцов входили иностранные купцы, записавшиеся во «временное российское купечество»; во-вторых, многие русские купцы, порой в весьма отдаленных местах, торговали на капиталы иностранцев, т. е. были по существу их агентами.
К тому же, как это отмечали в своих жалобах купцы, иноземные торговцы всячески пытались обойти русские законы. Они проникали далеко за пределы портовой территории, занимались розничной торговлей, что им было запрещено. Для достижения этих целей они широко использовали также свое право записи во временное русское купечество, а после накопления капитала покидали Россию. Рядом указов в 1724, 1740 и в 1755 гг. иноземцам разрешалось выезжать за пределы Российского государства при условии уплаты десятой части своего капитала. Однако они рбходили и этот порядок, заранее переводя свои капиталы за границу, что вызывало нарекания русских купцов. Последние требовали от правительства решительного изгнания иностранцев с внутренних рынков. 20 июня 1805 года купечество в своем письме просило правительство «высочайшим указом повелеть… записывающихся на время иностранных, а равномерно и иногородних гостей существование совсем уничтожить, а пользоваться в городах торговлею одному коренному … купечеству и мещанству, иностранным же товары свои продавать только у порта оптом, а не в розницу». Запись иностранцев во временное русское купечество была отменена лишь в 1807 году.
Второй путь нарушения российских законов иностранцами состоял в том, что они привлекали на свои средства русских купцов, которые становились агентами заграничного капитала в России. Это приобрело настолько широкие размеры, что также вызвало массовые протесты русских купцов. В одном из коллективных донесений в Сенат они с тревогой писали о том, что иностранные торговые компании «приобрели в России права наравне с подданными и имеют в торговых городах России своих факторов или комиссионеров, кои, будучи временно записаны в гильдии, производят торговлю внутри государства иностранными товарами, обратили к распродаже оных преимущественно большую часть российского купечества… в настоящее время весьма немного осталось торговых домов, которые выписывали бы за свой счет иностранные товары».
Разумеется, учитывая некоторые основания для подобных жалоб, следует ко всем этим требованиям русских торговцев подходить конкретно. Внутреннее состояние Московского государства долгие годы было неудовлетворительным: царская казна пустовала, народ, в том числе и купцы, томился под тяжестью налогов, частых неурожаев и различных бедствий. Но деловые люди внешнее явление принимали за причину и по-прежнему обвиняли в своей бедности и разорении иностранных купцов. Требовалось время для налаживания стабильного развития страны.
И, наконец, наиболее ощутимый удар по внешней торговле на Севере был нанесен искусственным прерыванием товаропотока к Архангельску из внутренних городов России. Система этих своеобразных карательных акций против торговли на Севере с особой силой проявилась во времена Петра I после основания Петербурга. Удары по первому порту России следовали по нарастающей.
Рядом строгих мер царь ограничивал экспортно-импортную торговлю Архангельска. В 1710 году было запрещено вывозить через Архангельск хлеб. Через три года последовало предписание: русские купцы должны были везти пеньку и юфть не в Архангельск, а в Петербург. Это распространялось также на икру, клей, поташ, смолу, щетину и ряд других товаров, составлявших предмет государственной монополии. В последующие годы стеснение Архангельской торговли продолжалось. В 1716 году купцам повелевалось вывозить через Петербург не менее 1/6 отправляемых в Европу товаров, в 1718 — уже не менее 2/3.
В октябре 1721 г. Петр дал указание Сенату решить вопрос о переводе торговли в Петербург с учетом того, чтобы «большая часть российских товаров вывозилась из Санкт-Петербурга, а к протчим портам определить некоторую часть из тех мест, которые по удобности пути и по близости к тем портам подлежат, и сделать расписание, из каких городов водяным путем и какими реками куда возить».
Это указание на первых порах не встретило поддержки как со стороны многих видных деятелей из ближайшего петровского окружения, так и Коммерц-крллегии, которая заявила, что «всегда опасно и страшно весьма есть в материи купечества генеральную перемену учинить». Адмирал Ф.М. Апраксин заметил, что царь «такими переменами разорит все купечество и возьмет себе на шею вечные, никогда не осушаемые слезы».
Резкое недовольство этими мерами высказали и иностранные купцы, в частности обитатели архангельской Немецкой слободы. Голландский резидент Деби во время неоднократных встреч с Петром I настаивал на том, чтобы не переводить торговлю из Архангельска в Петербург. Он выставлял при этом самые различные доводы: плохие помещения и дороговизну их на новом месте, недостаток рабочих для передвижения грузов, неизведанность морского пути к новому порту и т. п. Но Петр был неумолим. Сославшись на то, что «приложение принципов всегда трудно, но с течением времени все интересы примирятся », он последовательно ограничивал деятельность Архангельского порта.
Ломая сопротивление купцов и даже большинства сенаторов, царь постепенно ввел ряд дискриминационных мер по отношению к торговле через Архангельск. Решающее значение имел указ «О трактах к портовым городам», изданный 2 декабря 1721 года. Торг купцов, получивших право торговать здесь, был по существу ограничен поморскими пунктами и селениями, прилегавшими к «водяному ходу Двины без переволок землею ». Одновременно вводился запрет на вывоз из северного города в центр страны импортных товаров, а на экспортные грузы, производимые вне Поморья, добавлялась увеличенная против Петербурга пошлина, усиливался государственный контроль за всем, что везли к Архангельску. А 6 апреля 1722 года последовал еще один указ, которым разрешалось пропускать к Архангельску товары «токмо для нужд местных жителей, а не для отпуска за море».
Ограничение архангельской торговли вызвало тяжелые последствия для населения. Перелом ее в пользу Петербурга произошел уже в 1722 году, когда в Архангельск прибыло только 60 кораблей, а в город на Неве — 119. Положение еще более резко ухудшилось через два года. Вот какими данными характеризовалась обстановка с приходом кораблей в русские порты.
Сразу же после смерти Петра I Верховный тайный совет, Комиссия о коммерции, Сенат несколько.раз рассматривали вопрос об архангельской торговле и приняли ряд мер к смягчению условий торговли на Севере для русских и иностранных купцов. Поэтому объемы товарооборота в Архангельском порту, стали начиная с 1730 года возрастать, правда, очень непоследовательно. Приход судов колебался от 45 до 96 в 1741 году.
Однако притеснения внешней торговли через Архангельск продолжались и в дальнейшем. Это особенно проявилось в ходе таможенной реформы 1753—1757 гг. Важнейшей частью этого мероприятия была отмена внутренних таможенных пошлин, являвшихся серьезным препятствием на пути расширения и углубления внутреннего рынка. Ликвидация поборов с купцов и крестьян на дорогах, перевозах через водные преграды и т. п. создавала более благоприятные условия для внутренней торговли.
Пытаясь компенсировать потери от введения этой меры, правительство приняло решение вместо внутренних брать повышенные пошлины с ввоза и вывоза товаров. Одним словом — сбор 13-копеечных сборов с рубля был перенесен на внешнюю пошлину. Это нововведение, по мысли чиновников, поставило Архангельск в привилегированное положение: пошлины здесь стали собирать в меньшем размере, чем в Петербурге. Дело в том, что, добираясь со своими товарами в столицу водным путем, купцы платили пошлину за провоз товаров Ладожским каналом в размере 2% цены провозимой продукции. Вместе с 13-копеечной пошлиной размер взимания с них пошлины в Петербурге стал составлять 15% против 13% в Архангельске. Это нарушало прежние узаконения, которыми определялось в целях развития торговли через Петербург брать в Архангельске пошлины на 2% больше, чем в столице. Поэтому специальным указом от 23 января 1754 года повелевалось взимать в Архангельске с товаров, поступавших из близлежащих городов (Вятка, Великий Устюг, Вычегда, Вага, Соликамск), по 15% внутренних пошлин, а с товаров, привозимых из более отдаленных районов, —по 17% пошлин. Всем остальным портовым и пограничным таможням, кроме Архангельской и Петербургской, предписывалось взимать по 13% внутренних пошлин.
Уравнение Архангельска в правах с Петербургом произошло лишь через пять лет, вскоре после очередного дворцового переворота. 31 марта 1762 года Екатерина I I подписала указ, который гласил: «Для поправления коммерции… порт города Архангельского всеми теми преимуществами и выгодностями снабдить, какими Санкт-Петербургской пользуется, и всяких товаров привоз и отпуск безпрепятственно позволить с равною против Санкт-Петербурга и протчих портов свободою и пошлиною ». Императрица лишь узаконила те тенденции, которые проявлялись в течение примерно двух десятилетий, и расширила права северного порта.
Указ Екатерины II имел важное значение для оживления работы Архангельского порта. Напомним, что после известных указов Петра I , затруднивших торговлю через северный порт, оборот Архангельска за 1718—1726 гг. сократился с 2941 тыс. руб. до 321 тыс. руб., т. е. более чем в девять раз, а оборот столицы вырос с 487 тыс. руб. до 3953 тыс. руб., т.е. более чем в 8 раз.
Спустя 20 лет после принятия екатерининского указа картина существенно изменилась216:
Внешнеторговый оборот России в 1783 г.
Данные таблицы свидетельствуют о том, что Архангельск, занимая шестую часть по импорту и почти сорок процентов по вывозу товаров, не сдавал своих позиций и даже превосходил прибалтийские порты в вывозе товаров.
И это притом, что он оставался сравнительно небольшим городом. В нем, как уже отмечалось выше, насчитывалось около 12 тыс. человек. Масштабы сравнительно крупных торговых оборотов по-прежнему определялись тем, что к городу по Северной Двине спускались на плотах и других средствах передвижения по воде товары из российской глубинки.
В целом правительственное регулирование внешней торговли носило двойственный характер. С одной стороны, оно вызывало постоянное недовольство всего купечества, а с другой — порождало в нем веру в государственную, царскую власть как в силу, способную решить все насущные проблемы. История архангельского предпринимательства хранит десятки различных челобитных посадских людей и купцов с просьбами не только об ограждении их от засилья иноземных торговцев, но и о даровании различных льгот.
С просьбами к царям обращались первые насельники города, именитые холмогорцы Осип и Федор Баженины, другие архангельские купцы в более поздние времена. И эти просьбы не оставались без внимания, о чем уже говорилось выше. Выделим некоторые примеры положительного решения высшими властями ряда насущных проблем, связанных с развитием торговопромышленной жизни города .
Так, одним из своих указов, изданных в 1700 году, Петр I, отметив «усердное и радетельное отношение» купцов Бажениных «к корабельному строению», удовлетворил все их просьбы. Своим Указом царь повелел купцам «в вотчине своей у водяной пильной мельницы для отпуску от города Архангельского и за море указных товаров, корабли и яхты строить иноземцами и Русскими мастерами повольным наймом из своих пожитков »; Бажениным разрешалось также принимать и держать свободно шкиперов, штурманов и матросов как из иноземцев, так и из русских, которые «похотят у них на кораблях для науки морской службе быть»; царь разрешал держать на готовых кораблях «для опасения от воровских людей пушки и зелье», ввозить беспошлинно из-за моря все нужные для корабельного дела припасы. Этими льготами потомки Бажениных пользовались не только в XVIII, но и в XIX веках. Только благодаря царским привилегиям Баженины смогли поддерживать деловую активность своей династии на протяжении около 80 лет.
Весьма ощутимые льготы предоставил архангельским купцам и обывателям вскоре после посещения Архангельска император Александр I. Император признал нужным «к вознаграждению невзгод, проистекающих от суровости климата и отдаленности мест, даровать Архангельскому городскому обществу некоторые льготы и облегчения». В Указах, изданных в начале марта 1820 года, жители города были освобождены от обременительной повинности — воинского постоя. Навсегда получили освобождение от пошлинного сбора речные мелкие суда и плоты.
Особые привилегии выпали на долю купечества всех гильдий и мещанского сословия. Они обрели право в течение 20 лет не платить сборов и податей, установленных по сословному признаку. Это право распространялось и на тех, кто вновь записывался в это состояние.
Принципиальное значение имело разрешение купцам нанимать крестьян в качестве приказчиков («сидельцев купеческих из крестьян») без установленных законом свидетельств, а с самих приказчиков не взыскивать никаких пошлин.
Очевидно, как и во все времена, губернские власти, в ожидании Высочайшего визита, готовили серию различных докладных с просьбами о неотложных нуждах города и губернии. В частности, среди других император рассмотрел развернутую записку архангельского военного губернатора А.Ф. Клокачева «О сахарном производстве в Архангельске».
Суть проблемы состояла в том, что во время континентальной блокады, начиная с 1809 года, в Архангельск впервые стали прибывать американские корабли, на которых доставлялось от 100 до 120 тыс. пудов сахарного песка. По просьбе властей архангельские купцы Афанасий Амосов, Василий Попов и Вильгельм Брандт за короткий срок построили шесть сахарных заводов, истратив на эти цели до миллиона рублей. Купцы стали производить около 120 000 пудов сахара, который продавался в Архангельской губернии, а главным образом в соседних городах и на Макарьевской и Ирбитской ярмарках.
Но сахарное производство в Архангельске процветало очень короткий срок — около десяти лет. Вскоре завоз песка на Север почти прекратился, так как после ликвидации блокады сахарный песок стали ввозить в основном в порты Балтики.
Производство сахара в Архангельске стало практически невозможным из-за дороговизны его доставки на рынки сбыта и высокой таможенной пошлины. Военный губернатор в своей докладной просил императора снизить в Архангельском порту размер ввозимой пошлины в два раза для того, чтобы уравнять архангельских заводчиков с петербургскими и возобновить производство.
Указом от 7 марта 1820 года император, «приемля в уважение затруднения сообщений и перевозок для распродажи их во внутренние губернии», удовлетворил просьбу архангелогородских купцов. Благодаря этой разумной мере самый крупный сахарный завод, основанный Брандтом, производил продукцию до конца 50-х годов. Число подобных примеров можно умножить.
Объективно в этом сложном процессе сталкивались две тенденции: правительство стремилось получить от внешней торговли максимальные выгоды для государства; купеческое же сословие, со своей стороны, добивалось свободы действий и получения льгот. Постоянные челобитные северных торговцев в адрес царя были вполне объяснимы: северянам приходилось торговать в сложных климатических условиях, в обстановке острой конкуренции с иностранцами, под нажимом представителей откупщиков на местах, при отсутствии налаженной кредитнофинансовой системы. Этосвоеобразное противоборство шло с переменным успехом той или иной стороны.
Во всех старинных отчетах Архангельский магистрат выделял три вида торговли архангельских купцов: продажу и покупку товаров у иностранцев, поездки на ярмарки в другие посады и торг среди горожан.
Заметим сразу, что объемы упомянутых торгов были невелики. Это обусловливалось спецификой сравнительно небольшого города: даже к концу третьего века своего существования, т. е. к началу 1900 года, население его составляло около 20 тысяч человек. А отсюда неизбежно следовала вторая слабость древнего посада: в нем не появилось сколько-нибудь заметной отрасли хозяйства, способной производить товары на продажу. Исключение составили лишь морские суда, которые сооружались на купеческих судоверфях Баженина, Крылова, Брандта, других предпринимателей и пользовались некоторое время спросом у иностранных и русских купцов. Но этот вид товарамогли производить только отдельные богачи и в сравнительно небольшом количестве. Возможность производства на экспорт второго ходового товара Севера — пилопродукции — появилась довольно поздно, после сооружения лесозаводов.
Подобная экономическая ситуация не позволяла до поры до времени создать сильное в экономическом плане городское купечество. В магистратском описании города 1779 года, подготовленном для генерал-губернатора А.П. Мельгунова, в частности, подчеркивалось, что в Архангельске имеются купцы только второй и третьей гильдий, в которых соответственно насчитывалось 26 и 120 семей, платящих «капитальную подать». Составитель описания считал, что по состоянию дел в торговле невозможно отделить «гуртовых», т. е. оптовых купцов, от всех остальных.
146 купеческих хозяйств магистрат делил на три группы. В состав первой (сорок человек) входили купцы, производившие смешанную (оптовую и розничную) торговлю. Вторая, наиболее многочисленная группа (73 человека) состояла из торговцев мелочными товарами. Третья часть лиц, записавшихся в купечество (17 человек), по сути дела, представляла собой мелких ремесленников, или «рукодельников», как тогда говорили, т. е. сапожников, портных, серебренников и им подобных. Кроме того, под именем купцов действовали еще 14 семей, занимавшихся извозом, мелким промыслом, работавших приказчиками у более богатых купцов. Это было время, когда статус купеческого звания не был еще установлен окончательно. Поэтому роль более или менее состоятельных архангелогородских купцов сводилась в основном к посредническим функциям. Они перепродавали товары, закупаемые ими лично или через своих представителей в других регионах страны или поблизости от Архангельска. Среди товаров важное место занимали смола, соль, рыба, сало гретое, продукция звериных промыслов, холсты местной выработки и т. д.
Упомянутые выше возможности архангельского купечества особенно заметно проявлялись в ходе внешней торговли. Надо отдать должное северным торговцам. Уже в XVI веке они предприняли первые попытки продавать свою местную продукцию за границей. История сохранила удивительный факт: в 1556 году холмогорский городской голова Фофан Макаров, а также Михаил Косицын и 8 русских торговцев, погрузив на два английских судна товаров на 26 тысяч фунтов стерлингов, отправились вместе с русским послом Непеей для того, чтобы завести торговые связи с Англией.
Объем и характер торговых сделок архангельских купцов с иностранцами представлены в данных об участии их в Архангелогородской ярмарке. Так, в 1710 году они продали товаров на сумму 10 970 рублей, заняв по этому показателю лишь 23-е место среди купцов 80 городов. Вологодские торговые люди продали товаров в 8 раз больше, чем их архангельские конкуренты. Даже каргопольцы доставили в город на Северной Двине товаров на 13 223, холмогорцы — на 3825, устюжане — на 7178 рублей. Архангелогородцы, таким образом, занимали в то время весьма скромное место в продаже товаров, всего 0,8% от общей суммы реализованной продукции, составлявшей в тот сезон 1 398 094 рубля. Среди 44 купцов, оборот которых составил на ярмарке свыше 5000 рублей, был единственный архангелогородец Дмитрий Филатов.
Однако другие сведения дают основания для вывода о том, что, имея весьма небольшую долю в продаже товаров, архангельские торговые люди активнее других участвовали в торгах с иностранцами. Продавая товаров на сумму меньшую, чем один процент, они по числу заключенных сделок занимали ] 0,6%, по числу покупателей — 7,3%, а по доле в покупках — 3,3%. Архангелогородцы явно преобладали в мелкой торговле (до 100 рублей). Их доля в этой форме сделок в продаже составляла 69,8%, в покупке иностранных товаров — 71,6%.
Подобная ситуация объяснялась тем, что условия портового города позволяли многим архангелогородцам, даже не располагавшим значительными средствами, непосредственно вступать в сделки с иностранцами и закупать необходимое небольшими партиями. Незначительность крупных сделок свыше 1000 руб. (около 1,1%) говорит о слабых возможностях архангельских торговцев, отсутствии у них значительных капиталов. И тем не менее поведение северных торговцев в сравнении с тем, каким оно было в XVII веке, свидетельствовало об их деловой активности. Они постепенно училисьторговомуделу, запасались в меру своих возможностей необходимыми товарами для продажи их горожанам и для обмена или продажи их в других городах.
Архангельск входил в число пяти пунктов (Вологда, Москва, Ярославль, Устюг), купцы которых продавали наиболее разнообразный ассортимент товаров. Торговые люди Севера реализовывали пеньку, холсты, воск, меха, веревки, пух и перо. Вместе с тем, они в то время специализировались главным образом на продаже продукции животноводства, т. е. мяса, сала говяжьего и кож. Этот вид товара составлял около 80% от общей суммы продаж. А на 3870 рублей было реализовано различных кож, скота и мяса. Все остальное продавалось в мизерных размерах. Учитывая, что в продаже участвовало только 14 крестьян из Двинского уезда, можно сделать вывод, что продавцами выступали посадские люди, закупавшие товары в окрестных деревнях.
Профессор Н. Репин установил, что таможенные книги Архангельска за 1725 год зафиксировали многочисленные факты продаж крестьянами хлеба, пушнины, скота, дров, досок, смолы архангельским и холмогорским купцам. Следовательно, производство и частичная обработка экспортной продукции осуществлялись непосредственно в деревнях, жители которых очень рано стали втягиваться в товарно-денежные отношения.
Историк выделил три группы крестьян, так или иначе вовлеченных наряду с купцами в торговую деятельность.
Первая из них реализовывала часть своей продукции скупщикам для получения денег, которые требовались им на уплату податей. Именно эти крестьяне производили смолу, лен, щетину, говяжье сало и многое другое, что шло на экспорт и охотно приобреталось архангельскими торговцами.
Сошлемся в качестве примера на продажу смолы. Этот товар, долгое время пользовавшийся огромным спросом на международном рынке, в основном производился в Важской области. Уже с XVI века началась более или менее регулярная продажа северной смолы на рынках Антверпена и Амстердама. Область занимала одно из первых мест по поставке этого вида продукции на мировой рынок.
В XIX веке из Архангельска за границу вывозилось ежегодно около 100 тыс. бочек смолы. Подобный уровень не снижался вплоть до начала XX века. В 1890 году, например, в 29 портовых городов Европы было отправлено 113 446 бочек смолы, а также 18 650 бочек пека и 6 570 пудов скипидара. Львиная доля этой продукции вывозилась за границу тремя архангельскими фирмами: «Г. Линдес и К°», «Грибанов, Фонтейнес и К°» и Я. А. Беляевский.
До 60 процентов крестьянства Важской области имели доходы от этого занятия.
Крестьяне второй группы являлись скупщиками товаров, связывая тем самым непосредственных производителей и тех купцов, которые занимались экспортом.
Эта часть крестьянства справедливо требовала свободы торговли, предоставления равных шансов для всех конкурентов, что соответствовало объективному ходу развития производства. Однако в сложившейся ситуации основная часть городской буржуазии — купечество — стала решительно на защиту своих сословных интересов и консервацию старых порядков.
Завязалась долгая и упорная борьба. Она давала знать себя в любом городе России, проявилась в крестьянских наказах в Уложенную комиссию 1767 года, в острых дискуссиях, которые развернулись во время ее работы, в ряде сенатских решений и высочайших Указов. По подсчетам исследователей, жалобы на конкуренцию крестьян содержались в донесения купцов в Комиссию по коммерции 42 городов России. В Архангельске эта ситуация возникала даже в XIX веке, о чем говорилось ранее.
Третья группа крестьян сама совмещала свою внутреннюю торговлю с внешней. По данным Н. Репина, в 1710 году среди участников торговли с иностранцами в Архангельске принимал участие 91 крестьянин из 30 сельских пунктов, в том числе 35 из сел Поморья. Правда, на долю последних приходилось лишь 8% товарооборота торговцев из сел и деревень, но это был показатель приобщения наиболее зажиточной части северных крестьян к серьезным рыночным сделкам.
С другой стороны, активизация поморских крестьян была обусловлена слабостью и малочисленностью местных купцов. Постоянно наступая на права крестьян, запрещая им торговать в городе в розницу, они в то же время были не в состоянии обеспечить скупку товаров в окрестных деревнях. В этих условиях все попытки местных крестьян торговать самостоятельно, темболее с иностранцами, требовали определенной смелости и риска.
Напомню, что многочисленными указами, изданными в течение XVIII века, дворянам, фабрикантам и крестьянам запрещалась самостоятельная торговля. Они могли реализовывать ту или иную продукцию оптом и только купцам. Так, в указе от 1769 года, например, говорилось: «Крестьяне, привозя сюда в город сено, овес и солому, могут оное беспрепятственно и без всякого платежа целыми возами, а не мерою или весом в розницу продавать, но ежели будут они в розницу и попудно продавать, то до онаго их не допущать». Таможенный устав 1755 года запрещал крестьянам участвовать во внешней торговле: «крестьянство для торговли к морским пристаням не допускать ».
Группа крестьян, занимавшаяся внутренней и внешней торговлей, являлась своеобразным резервом для пополнения архангельского купечества. Именно из этой среды вышли все наиболее видные архангельские купцы, делавшие позднее погоду в северной коммерции: Амосовы, Поповы, Крыловы, Бармины, Лыжины, Денисовы и многие другие.
Все они до вступления в посад и купеческое сословие являлись в своих селах крупными торговыми хозяевами, имевшими лавки, речные и морские суда, рыбные тони и даже деревни, широко использовали в хозяйствах наемный крестьянский труд.
Документы более позднего времени позволяют судить о том, что архангельские купцы не ограничивались торговлей с иностранцами на местной ярмарке, но вели масштабную торговлю со странами Запада в основном на заморских судах.
Так, в 1767 году они отправили на Запад товаров на 99 466 рублей, в 1775-м — на 28 395, а в 1777-м — на 33 095 рублей. К ним из-за моря доставляли на несколько более скромную сумму — около 11 тыс. рублей.
В упомянутой выше «Поименной ведомости о торгах… Архангелогородского посада граждан купцов 1785 года»2 2 8 отмечено, что заморский торг вели 12 городских купцов (А. Попов, А. Свешников, С. Башмаков, С. Дорофеев, А. Менсендейк, Н. Ширкин, И. Лыжин и др.).
Судя по документам, они не ограничивали свою торговлю узкой специализацией. Антон Менсендейк, например, отправЛЯЛ за море льняное семя, говяжье сало, мягкую рухлядь, смолу, рогожи, свечи, щетину, а из-за границы привозил в основном свинец и олово. А.И. Попов с сыновьями торговал мукой,
льняным семенем и рогожами.
Столько же архангельских купцов вело торг с иностранцами в 1797—1802 гг. Среди них Алексей Попов, вдова Егора Латышева, Михаил и Гаврила Плотниковы, Александр Башмаков, Антон Менсендейк и другие. В их адрес из-за границы приходило от 1 до 27 кораблей в сезон. Мы не располагаем сведениями о спецификации товаров, вывезенных и полученных ими в это время, но большинство из них торговали на весьма солидные суммы. Товарооборот фирмы «Алексей Попов с сыном» составлял от 50 до 230 тысяч рублей ежегодно. Примерно в таких же объемах производил торговлю Егор Латышев, а затем его вдова. Антон Менсендейк, имевший лучшие связи со своими компаньонами за границей, торговал на сумму от 205 до 870 тысяч рублей. За время с 1797 по 1802 год он получал в навигацию товаров общей стоимостью от 7 500 до 83 600 рублей, а отправлял на сумму от 60 до 628 тысяч руб. Вполне возможно, однако, что столь значительный товарооборот включал стоимость грузов компаньонов Менсендейка, ибо он, являясь российским подданным, имел немалые льготы в обложении пошлинами и обладал большими возможностями в торговле на внутреннем российском рынке.
Архангельские купцы средней руки сами непосредственно реализовывали закупленные у иностранцев товары и сами же возили их на ярмарки, расположенные вдали от Архангельска. В ведомостях о торгах за 1785 год, например, отмечается, что купцы Г. Сидоров, И. Дружинин ездили с заморскими товарами — сукном, сахаром и другими — на Пинежскую и Благовещенскую ярмарки. Даже в наше время поездка в село Благовещенское, расположенное в 460 верстах от Архангельска, является нелегким делом. А организовать обоз с товарами в зимнее время и продвигаться в столь отдаленный край в XVIII веке — это сейчас даже трудно представить. Нет возможности судить о размерах товарооборотов таких купцов. Очевидно, они не были большими. Как отмечалось в магистратском отчете за 1775 год, торговые люди из Холмогор и Архангельска ездили в декабре на ПинежскуюНикольскую ярмарку «с товарами невысокой цены для продажи их крестьянам и покупки у них деревенских товаров».
Весьма вероятно также, что архангелогородцы не только продавали свои товары, но искали там производителей смолы и другой дефицитной продукции и договаривались с ними о поставках ее в Архангельск.
Очевидцы сохранили колоритные описания подобных сделок на таких ярмарках. «Обычно цены на смолу устанавливаются около Евдокиевской ярмарки, происходившей в селе Благовещенском около половины ноября, — писал один из них. — В это время сюда съезжаются как скупщики, так и смолокуры. До установления цен скупщики стремятся раздать смолокурам побольше задатков. Кредитуясь по мелочам у скупщиков, забирая у них продукты… смолокур не только находится в постоянной кабале у скупщика, но никогда не может определить точно, сколько он еще должен». Опыт конца XIX века свидетельствовал о том, что скупщик получал до 30% прибыли.
Но подобным же образом действовали купцы и в более ранние времена. Широкие закупки товаров делал непосредственно у производителей Никита Крылов. В его биографии отмечается, что купец вел «предварительные закупки у мелких промышленников, предварительно ассигнуя их». Так, в 1720-е годы он приобрел 1500 бочек смолы у верховажских и устьянских крестьян, солидную партию пряжи у вязниковцев Ф. Макарова и Я. Макарова. Жители Шуи обязались поставить Крылову 300 пудов «самого доброго» льна и 100 пудов юфти. Торговая книга купца сохранила записи о сделках в те годы с казанскими предпринимателями, которые высылали в Архангельск партии олова, красок, бумаги и других товаров.
Только в навигацию 1722 года Крылов получил по Северной Двине почти 40 тысяч аршин холста-хряща, более 1280 пудов ржаной муки, 60 мер ржи, 4010 рогож, 14 пудов толокна, 1750 белок и много других товаров. Эти данные свидетельствуют о широте связей архангельского купца и о том, что он не специализировался на продаже каких-то отдельных видов товаров, выступая как своего рода торговец-универсал.
В документах нередки упоминания и о том, что ряд купцов вели торг на Нижегородской и Ирбитской ярмарках, проезд к которым также требовал немалой энергии и времени.
В целом выездную торговлю в городах Москве, Вятке, в поморских селениях, на всех северных ярмарках в 1785 году производили 45 архангельских купцов. Около 60 из них получали товары из других регионов России.
Документы хранят сведения и о том, что купцы с малолетства возили на ярмарки своих детей, приучая их постепенно к торговым делам. Рекомендуя сына купца Свешникова для учебы в Англии, губернатор писал Екатерине II о том, что он не раз бывал с отцом на Ирбитской ярмарке. Василий Попов, сын известного купца Алексея Ивановича, прошел азы торгово-промышленной жизни вместе с отцом на Никольской пристани, что располагалась на реке Юг в Вологодской губернии. Будучи еще подростком, он четыре года подряд приобретал здесь навыки хлебной торговли. Уже в 1789 году архангельская казенная палата дала разрешение совсем еще юному сыну купца «вести все его коммерческие дела, заключать подряды на поставку материалов и припасов, заключать контракты и договоры и подписывать их общей фирмою». Такие примеры были не единичны.
Попутно заметим, что подобная форма обучения будущих крупных предпринимателей была характерной даже в более позднее время. Отличный знаток купеческой жизни П.А. Бурышкин в своей книге «Москва купеческая» отметил, что в России для ведения низших форм торговли «никакой подготовки не требовалось». Хорошо зная нужды села, тот или иной расторопный крестьянин при наличии некоторой инициативы и средств находил быстрый выход в торговлю, «набивал руку» и в случае удачи расширял масштабы своего дела. И предприниматели, и торговые служащие начинали обычно свою деловую карьеру «с мальчиков».
Анализ сведений об архангельских купцах за 1861 год подтверждает это наблюдение. Так, например, обитатели Немецкой слободы, известные в городе купцы П.К. Люрс, Ф.Ф. Шольц и К.И. Мейер получили образование в Архангельском евангелическом училище. А местные жители, потомки поморских крестьян И.Е. Торопов и А. А. Чертов имели только домашнее воспитание. Чуть выше было образование Е.А. Плотникова: он учился некоторое время в народном училище. И это не помешало им стать купцами 1-й гильдии, т. е. вести масштабное «дело», занимать высокие должности в магистрате, в городском общественном банке. Егор Андреевич Плотников в разное время побывал на самых различных постах, не раз избирался городским головой.
Вплоть до начала XX века роль коммерческого профессионального образования для торговли почти сводилась к нулю. Подобная ситуация, заметил П. Бурышкин, являлась отчасти причиной, отчасти следствием слабого развития коммерческого образования в России. Купцы Архангельска указывали на необходимость специальной подготовки предпринимателей еще в наказе в Уложенную комиссию. Но дело сдвинулось с мертвой точки лишь в конце XIX века.
Одной из главных сфер деятельности городского купечества была внутригородская торговля. Здесь было обширное поле применения своих сил для средних и мелких торговцев, хотя лавки, палатки и шалаши имели и крупные купцы. На этой почве сталкивались интересы посадских людей, крестьян, церковников и других категорий населения, пытавшихся добыть средства к жизни при помощи реализации продукции, произведенной лично ими, или перепродажи иностранных товаров.
Как распределялись торговые и промышленные заведения в городе, сколько их было в разное время, кому они принадлежали?
Ответить на эти вопросы не так просто. Статистика тех лет скупа и весьма несовершенна. Данные о торговле скапливались в органах городского управления, в таможне, у губернатора. Но все они страдают неточностями и нередко противоречат друг другу.
Характерными с этой точки зрения документами являются уже упоминавшаяся выше «Поименная ведомость о торгах, о рукоделиях и о промыслах каждого и всех Архангелогородского посада граждан купцов 1785 года» (впредь «Поименная ведомость… ») и «Городовая обывательская книга Архангельска на 1786 — 1788 гг.», которая дает наиболее ценные сведения о деятельности посадского населения Архангельска и его социальной структуре.
Как известно, Городовое положение 1785 года окончательно завершило в России городское устройство, разделив горожан на шесть разрядов, или состояний. Первыми из них значились «настоящие городские обыватели», т. е. лица, имевшие в городе «дом, или иное строение, или место, или землю» (вносились в первую часть книги). Вторая часть книги предназначалась для внесения горожан, записавшихся в гильдии, т. е. купцов (в нее вносились «все те, какого кто бы ни был рода, или поколения, или семьи, или состояния, или торга, или промысла, или рукоделия, или ремесла, кои за собой объявят капитал »). В третью часть документа заносились люди, «вписавшиеся в цехи», т. е. ремесленники: мастера, подмастерья и ученики, «кои вписалися в цех своего ремесла». Четвертая часть сохранила имена «иногородних и иностранных гостей». Для записи именитых граждан предназначалась пятая часть книги, в которой фиксировались’имена городских голов, магистров и бургомистров, заседателей совестного суда, дважды прослуживших на городской службе. Сюда же вносились банкиры, оптовые торговцы и кораблевладельцы, а также ученые и художники, имевшие «чины академий или академические звания ».
В Архангельске последняя категория была малочисленной. Все остальные «посадские» записывались в шестую часть книги. К ним относились старожилы города, которые «кормились» «промыслом, рукоделием или работою».
Магистратские описания города тех лет существенно различаются по количеству населения. Исследователи справедливо считают наиболее достоверными данные, приведенные историком В. Крестининым в «Топографическом описании города 1782 года». Из 12 100 человек, учтенных им, 818 составляли члены всех купеческих семей и 2215 — лица мещанского сословия. Остальная часть населения состояла из духовенства, военных и чиновников. Таким образом, из общего числа лишь 3033 человека, или 25% общего числа горожан, являлись своего рода хозяйственным ядром города.
Упомянутые документы дают возможность показать масштабы внутригородской торговли. Согласно различным данным той поры, в городе вели торговлю около 200 семей, что составляло 20% учтенного населения («Поименная ведомость… об архангельском купечестве за 1785 год» отметила, что торговлей занимался 381 человек). Как правило, документы указывали на наличие в городе семи-восьми торговых рядов, на которых располагались254 лавки и 5 шалашей.
Весьма своеобразна статистика распределения лавок по их принадлежности разным сословиям:
Данные таблицы и документы дают возможность сделать выводы о характере внутригородской торговли.
Во-первых, поражает число лавок, принадлежавших монастырям и церквам. Объясняя эту ситуацию, магистратское описание города за 1779 год разъясняло: «Монастырское и церковное владение лавками введено в прежние годы по недостатку в посадских людях знания прав церковных и гражданских, ибо по содержанию 19 главы Уложения владеть городскими лавками монахи и церковники права не имеют». Магистрат заключал: владение этими лавками должно быть возвращено законным хозяевам или «гражданству», т. е. откровенно признавал незаконность торговой деятельности священнослужителей.
Во-вторых, на пятки купцам в городской торговле наступали посадские люди, т. е. мелкие торговцы: производители различных изделий или же их перекупщики. Они были на равных с купцами в продаже муки и рыбы, в два раза превосходили в реализации мяса, уступали лишь в продаже москательных товаров (к последним в русской торговле относили краски, пряности и аптекарские материалы). И в то же время.магистрат жаловался на упадок и жалкое состояние мещанских лавочных торгов. В числе причин подобного состояния указывалось на «невежество посадских разумов», т. е. незнание основ коммерческого дела, а также отсутствие возможностей получить банковский кредит.
Среди торгующих людей значилось большое число безлавочных торговцев, продававших товар с лотков или в разнос (более 40 человек).
В-третьих, магистрат в своих описаниях города, являвшихся официальными документами, особое недовольство выражал поведением жителей, живших в солдатских домах. Их обитатели, а в особенности иногородние купцы, поселявшиеся в этих домах во время ярмарки, нарушали, по его мнению, правила торговли: продавали товар в розницу, тайно, привлекая с этой целью людей военного чина.
Далее в документах немало говорилось о «безобразиях» в городской торговле: беспорядочном расположении рядов, близости кузниц, бани и опасности в связи с этим городских пожаров.
В целом же как в конце XVIII века, так и в более позднее время внутригородская торговля обеспечивала горожан прежде всего продуктами питания, предметами первой необходимости: обувью, одеждой, красками, тканями, сахаром и т. п. товарами.
В отличие от крупных купцов, торговавших оптом многими товарами, мелкие торговцы (купцы и мещане) специализировались на продаже одного-двух товаров. Так, например, купец А. Опарин, объявивший в 1785 году капитал на сумму 500 рублей, вел мелочный торг сахаром. Вдова известного в прошлом купца Костогорова, имевшая капитал 600 руб., ограничивалась в конце жизни мелким лавочным торгом.
Старожил города М. Мякинин, как это значится в Обывательской книге за 1786 год, имея капитал в размере 100 руб., владел сначала лавкой и вел торговлю свежей рыбой. Через 10 лет его дом, очевидно, сгорел, а он вел лишь «мелочный торг». Еще десятилетие спустя его вдова Устинья добывала себе средства к жизни «от пряжи льна».
Одним словом, для абсолютного большинства купцов средней руки торговля была не Средством разбогатеть, а образом жизни. Требовались долгие годы, чтобы купец третьей или второй гильдий, играя на различии в ценах, на удачных сделках смог скопить средства для того, чтобы перейти в более высокую гильдию.
…В конце XVIII века Архангельск посетила страшная беда: огромный пожар 26 июня 1793 года стер с лица земли большую часть города. Огонь уничтожил более 1000 домов, почти все лавки, банковскую контору, 4 церкви, три монастырских подворья.
И тем не менее Архангельск проявил удивительную живучесть. Горожане всех сословий — купцы и мещане — занимались своим делом. Погорельцы восстанавливали жилища, купцы торговали хлебом, рыбой, различными припасами.
Не замерла и внешняя торговля. Уже в 1797 году, через четыре года после пожара, порт принял 107 иностранных кораблей, в 1800-м — 141, в 1802-м — 216, а в 1811-м — даже 452. Соответственно столько же, а в некоторые годы и значительно больше кораблей уходило за границу. Если стоимость привезенных грузов в эти годы составляла в среднем от 264 до 614 тысяч рублей, то товаров, отправленных за рубеж, — от 3071 тыс. в 1797 году до 5233 тысяч рублей в 1802 году.
Т
орговая жизнь Архангельска продолжалась. А в первой четверти XIX века, в особенности в годы континентальной блокады, город вновь стал первоклассным торговым портом России, возродив частично свою былую славу. Окраинное расположение Архангельска на какой-то период превратилось во благо.
Российское правительство сразу же после основания Архангельска и особенно после посещения его Петром I проявило стремление вести внешнюю торговлю на собственных российских кораблях. Расскажем об этом подробнее в следующей главе.
Вопрос о рождении российского торгового флота привлек пристальное внимание историков С.Ф. Огородникова, Г.П. Попова и в особенности Н.Н. Репина. Опираясь на документальную основу и труды своих предшественников, исследователи дали анализ решения этого важного общегосударственного вопроса как на Севере России, так и в Петербургском порту.
Значимость этой проблемы хорошо понимал Петр I. Уже во время первого посещения Архангельска в 1693 году он принял решение наладить здесь отечественное судостроение с целью прорыва русских купцов на рынки европейских государств.
Сохранились сведения о том, что молодой царь, будучи в Архангельске, в одежде голландского корабельщика часто посещал городскую биржу и запросто заходил в гости к иностранным купцам. Последние поведали молодому государю о секретах механизма коммерческих дел. «Мы берем хороший процент за свои хлопоты, — объяснял Петру один голландский шкипер. — И русские всегда будут находиться в руках у нас, потому что мы на своих кораблях приезжаем к вам и увозим ваш товар. Что положим за него по взаимному согласию между нами, по той цене и покупаем. Будь у русских корабли да езди они со своими товарами к нам, этот барыш достался бы им».
Профессор Н.Н. Репин отметил, что выход в рейс «Святого Павла», спущенного на воду со стапелей Соломбальской судоверфи 20 мая 1694 года, «можно считать началом русского торгового мореходства на более совершенных по тому времени судах».
Тогда же из Голландии в Архангельск пришел купленный царем 44-пушечный фрегат «Святое пророчество». Еще через пять лет, в 1701 году, под руководством Елизария Избранта в Соломбале было построено сразу шесть трехпалубных кораблей.
К этому времени царственный моряк удовлетворил просьбу купцов Бажениных завести собственную корабельную верфь для сооружения кораблей с целью торговли с заморскими странами и каботажных перевозок.
Казалось, намерение Петра I стало осуществляться, или, во всяком случае, были созданы предпосылки для реализации его честолюбивых планов.
Однако первый опыт отправки русских судов в самостоятельное плавание окончился неудачей. Казенное судно «Святой Павел» захватили французские власти, поскольку оно пришло под враждебным в тот момент Франции голландским флагом. Корабль «Святое пророчество» зарубежные власти задержали из-за отсутствия паспорта, а позднее его продали голландским коммерсантам Гутманам. В 1704 году в Амстердам и Лондон отправились еще три русских судна. И это событие явилось «последним свидетельством коммерческого предпринимательства казны в начале XVIII века».
И тем не менее почин был сделан. По отзыву современников, значение этого опыта состояло и в том, чтобы возбудить соревнование среди своих подданных, «дабы сии впоследствии и сами заводили … торговые сношения».
Этот план частично удалось реализовать в жизнь. С 1703 года на Севере началось заграничное частное судоходство, которое оказалось жизнеспособнее государственного. Первыми стали отправлять на Запад собственные корабли братья Федор и Осип Баженины, а в 1727 году ушло в Амстердам судно их земляка Никиты Крылова. Начиная с середины века заграничную торговлю поддерживали от шести до 15 русских кораблей ежегодно.
Первые попытки прорваться в торговый мир западных стран встретили огромные трудности: откровенное нежелание правительств этих государств пустить русские корабли для свободного торга, а также нападения морских разбойников — пиратов. Только у Бажениных каперы за короткий срок захватили три корабля, два их судйа пропали в море. Купцы понесли огромные убытки.
Несмотря на все трудности, жизнь на море не замерла. В 1715 году в море вышли уже пять баженинских кораблей. Около восьми десятилетий холмогорцы продолжали поддерживать связи со странами Европы. Живучесть дела расторопных братьев опиралась на два фактора: они умело пользовались льготами, предоставленными им Петром Великим, и опирались на мощь собственной судостроительной верфи.
Систематически отправлялись на Запад и корабли других купцов. В упомянутой выше «Поименной ведомости о торгах… Архангелогородского посада граждан купцов 1785 года» отмечено, что трое из 12 городских купцов — В. Лукичев, А. Стукачев и А. Менсендейк — вывозили товары на своих судах. Причем, если А. Менсендейк имел лишь один морской корабль, пригодный для заморской торговли, то А. Стукачев — четыре.
В целом за девять лет (с 1782 по 1790 гг.) с товаром «за море» ушло 1088 кораблей, в том числе 416 английских, 180 гамбургских, 122 голландских, 104 датских, 48 бременских, 27 данцигских, 21 прусский и 122 русских. Русские корабли, таким образом, по общему их числу делили третье место с голландскими. В дальний путь уходило ежегодно 12—14 судов.
Разумеется, это было пока еще каплей в море. Исследователи справедливо делают вывод о том, что «попытка казны извлечь выгоды от торговли на своих судах и вовлечь в это предприятие русских купцов не удалась ни в XVII, ни в XVIII в.».
Эта проблема «перекочевала» в XIX век. Архангельские купцы и в новом столетии по-прежнему имели мало собственных судов. Даже в лучшие времена лишь самые крепкие архангельские русские и обрусевшие купцы из Немецкой слободы имели не более чем по два десятка судов, но таковых были буквально единицы. 23 кораблями владел в XIX веке В. Брандт, 26 —имел в своей собственности купеческий дом Поповых. Однако после смерти В. Брандта его корабельное дело замерло, а затем наследники покинули город, торговый дом Поповых разорился.
В ежегодном отчете за 1841 год на имя императора архангельский губернатор, отметив, что население Приморского края, привыкшее к мореходству, «держится» в основном торговлею и промыслом, не без горечи констатировал, что «распространение внешней торговли требует не только опыта в мореходстве», но и наличия собственных кораблей, которые «до сего времени по большей части заменяются иностранцами».
Этот вывод опирался на реальную основу. Так, за шесть лет — с 1797 по 1802 гг. — число русских кораблей, приходивших с грузами из-за рубежа, составляло в среднем от одного до семи, в то время как иностранных — от 100 до 200. В целом за это время в Архангельском порту пришвартовались 21 российский и 434 иностранных корабля.
Картина изменилась с годами, но несущественно. Вот официальные данные архангельской таможни, которые позволяют судить о числе кораблей, доставивших товары русским и иностранным купцам в 1817 году:
Из таблицы видно, что в продолжение навигации в порт прибыло 408 и отправлено с грузом 376 кораблей. Из-за позднего прихода часть из них осталась на зимовку в Архангельске. 37 судов, пришедшие в адрес «Кольских и кемских судовщиков», очевидно, не прошли досмотра архангельской таможни. Это были суда малой вместимости, они, по-видимому, ходили в традиционные рейсы за рыбой в Норвегию.Показательно, что абсолютное большинство — 331 корабль — явилось в порт с балластом, только пять — с грузом, остальные с тем и другим. Из 408 кораблей 54 принадлежали архангельским предпринимателям, 210 являлись английскими, 58 — норвежскими, 15 — голландскими, 3 — американскими, 7 — датскими, 14— прусскими, 9 — шведскими, 18 — гамбургскими и т. д.. Российские корабли, следовательно, даже с учетом мелких судов каботажного плавания составляли одну седьмую часть (около 14%) от общего числа всех кораблей, доставлявших товары на Север.
На фоне пяти крупных иностранных предпринимателей весьма скромно выглядел торговый бизнес даже самых крупных в то время архангельских купцов. 16 судов с товаром на сумму 1,4 млн руб. отправил за рубеж торговый дом А. Попова с сыновьями, семь — Афанасий Амосов с грузом общей стоимостью около 600 тыс. руб.
Оценивая ситуацию, сложившуюся в то время в Архангельском порту, архангельский историк С.Ф. Огородников отмечал: «Вообще иностранные фирмы так прочно овладели заграничного торговлею Архангельского порта, что совершенно заслонили собою местное русское купечество, которое, увы, к концу 30-х годов из самостоятельных некогда деятелей превратилось, не по своей вине, в простых поставщиков товара на конторы, т.е. в то опять первобытное состояние, из которого только что были извлечены могучею волей Петра I и Екатерины II».
Что же мешало русским купцам занять более достойное место в создании собственного флота и мировой торговле? Вопрос этот не так прост. Он до сих пор вызывает споры.
Надо отдать должное действиям властей: правительство предпринимало немало усилий для решения этой сложнейшей проблемы. Однако Петр I, очевидно, недооценил на первых порах всех трудностей, которые поджидали его на этом пути.
Уместно напомнить о том, что многие иностранные правители задолго до петровских времен всячески стремились помешать России установить деловые связи со странами Запада и тем более завести собственное кораблестроение.
Ярым противником усиления своего великого соседа выступил в свое время польский король Сигизмунд. В ряде писем королеве Англии Елизавете он сетовал на то, что начало торговли ее страны с Россией крайне опасно для всех государств Запада.
В послании от 13 марта 1568 года, например, король утверждал, что русский царь — московит «враг всех свободных народов… Благодаря недавно заведенному мореплаванию, обильному снабжению не только оружием…, но еще более важнейшими вещами — художниками, которые не перестают выделывать для него оружие, снаряды и другие подобные веши, до сих пор невиданные и неслыханные в этой варварской стране. Зная все это, мы полагаем, не должно надеяться, чтобы мы оставили такое мореплавание свободным». В заключение король недвусмысленно подчеркивал: «До сих пор мы являлись победителями его только потому, что он дикарь в искусстве и невежда в политике. А если морские сообщения продолжатся, что останется ему неизвестным? С военными снарядами и кораблями он будет — сохрани Бог — побивать или покорять всякого, кто станет ему противиться».
Понятно, что энергичные меры, которые предпринял Петр I для развития флота в России, не на шутку напугали многих иностранцев.
Еще в 1703 году царь выразил пожелание о том, чтобы Голландия взяла с целью подготовки к мореплаванию на свою службу из Архангельска 4000 русских матросов. Однако голландцы под благовидным предлогом не пошли на это. А посол России в этой стране А.А. Матвеев, разъясняя смысл этого шага иностранцев, доносил на родину о том, что «им то зело ненадобно, чтоб наш народ морской науке обучен был». Еще ранее посол сообщал государю: «Очень неприятно им нынешнее строение у Архангельска ваших кораблей, от чего опасаются ущерба своему купечеству».
Более определенно высказались по этому поводу английские министры Вальполь и Гусдиксон. Первый из них говорил в парламенте:. «Если Россия возьмет себе в образец Данию, учредит, ободрит и поддержит торговые товарищества, то наша и голландская торговля в состоянии ли будут устоять от этого поражения? Если держава, которая не знает, куда и как употреблять своих людей, примется за умножение своих морских сил и купеческих кораблей, тогда пропадут Голландия и Англия. Возможность, какую имеет Россия к построению судов, оправдывает мое беспокойство». «Нужно, — вторил Вальполю Гусдиксон, — употребить всё зависящие от нас меры, чтобы остановить в России развитие торгового флота и купечества».
Такой же подход иноземцы проявляли и позднее в ответ на просьбы российского правительства оказать помощь в обучении купеческих детей коммерческому делу. В делах Комиссии о коммерции хранится немало жалоб купцов о том, что иноземцы «всячески стараются содержать российских в неведении и удалении от непосредственной торговли с иностранными».
Подобный подход иноземцев не обескуражил реформатора: времена изменились, Россия стала иной. По указам Петра Великого в ряде западных стран создаются торговые консульства, которые должны были помогать продаже русских товаров. В частности, регламент Коммерц-коллегии предписывал: «в иностранные земли определять консулов и факторов в те места, где коммерция происходит».
Стремясь приобщить русских купцов к современным методам торговли и противостоя иностранцам, Петр I издал указ, предписавший «Москрвского государства и городовым всяких чинов купецким людям торговать так же, как торгуют иных государств торговые люди, компаниями, и чинить отпуск товарам в компаниях к городу Архангельскому…».
Северным купцам удавалось иногда создавать подобные объединения. Одно из них под руководством Федора Баженина действовало с 1707 года. После распада компании из-за потери кораблей именитые холмогорцы с 1710 года отправляли хлеб в «Дацкую землю» вместе с каргопольским купцом Михаилом Марковым и Яковом Неклюдовым.
Однако широкого распространения русские купеческие компании не получили. Как правило, архангельские торговцы создавали небольшие торговые фирмы, в которых объединялись близкие родственники: отец с сыновьями, купеческие вдовы с детьми и т. д. В начале XIX века в Архангельске были известны семейные объединения: «Алексей Попов с сыном», «Кузьма и Афанасий Амосовы», «Алексей и Гаврило Плотниковы», «Вдова Егора Латышева с сыном» . Несколько семейных торговых домов имели в тот период вологодские купцы (три принадлежали купцам Митрополовым, один Осипу Ханжину с сыновьями и один — братьям Ягодниковым).
Возможности русских купцов в этот период были ограничены не только малым количеством кораблей, но и отсутствием собственных опытных мореходов и даже простых матросов. Перипетии решения сложной «кадровой» проблемы в русском торговом флоте не раз затрагивались исследователями, в частности — в упомянутых выше работах профессора Н.Н. Репина и
историка архангельского порта Г.П. Попова.
Первым к решению этой проблемы приступил Петр I. В 1700 году, жалуя известных купцов Бажениных рядом льгот, он дал им право брать «для морского хождения шкиперов, штурманов и матросов» из числа иностранцев и русских. Тогда же он приказал зачислять в команды первых кораблей, отправляемых с Соломбальской верфи, по 3—4 русских матроса «для опознания морского ходу, корабельной оснастки и немецкого языка».
Чуть позднее царь проявлял явное нетерпение. Известен указ Петра о том, чтобы на кораблях, изготовленных в России, «были матросы русские». Царь допускал использование иноземцев только в качестве шкиперов.
Однако решить эту проблему в то время было невозможно. Как установил Н. Репин, Баженины, например, лишь частично использовали русских крестьян в качестве матросов. В 1726 г. они отпустили на своих кораблях лишь 5 русских, в 1727-м — 4, в 1730-м — 2. А в 1742 году Денис Баженин всю команду набрал из иностранцев. Через 20 лет к К. Баженину и Н. Крылову приехало 80 голландских матросов.
Вопрос об обучении купеческих детей морскому и торговому делу, выдвинутый Петром I , решался медленно. В 1703 году русский посол А. Матвеев писал из Амстердама о том, что он «пересмотрел » «русских робят», которые учились голландскому и французскому языкам под надзором вице-адмирала Крюйса, находившегося на русской службе, и нашел их изрядно выученными как письму, так и порядку здешнему. Число учеников скоро пополнилось: в Голландию явилось 16 холмогорцев, отправленных по царскому указу на корабле, принадлежавшем Осипу Баженину. Корабль захватили французы, пассажиров нагло ограбили, но Матвеев, несмотря на это, доставил юных северян к Крюйсу, чтобы он «роздал их в науку, кто куда годится».
Подобные меры не делали погоды на российском флоте.
Жители Поморья, издавна привыкшие к морскому делу, плавая в основном на небольших судах, могли, полагаясь на приобретенный с годами опыт, свободно действовать лишь в каботажном плавании, в крайнем случае плавать вдоль берега в Норвегию. А штурманов, способных вести купеческий корабль в заморские земли, на Севере попросту не было. Российское правительство в течение XVIII — первой половины XIX вв. издало ряд указов, регламентирующих комплектование команд российских судов. В частности, оно разрешало нанимать на суда иностранцев, но не более четверти состава команды. Затем этот «потолок» был повышен, но это не меняло сути дела: русских шкиперов и штурманов не находилось.
Суть проблемы хорошо изложил директор Архангельской таможни в 1781 году. Он рапортовал в Петербург своему начальству: «На отправляющихся от Архангельского города в чужестранные порты российских купеческих кораблях шхипоры бывают выписываемы теми российскими купцами из иностранных и иностранные обученные, а в норвежские гавани и местечки на небольших судах от здешних купцов отправляемые бывают шхипорами или кормщиками из здешних купцов и мещан, тако ж и из крестьян — навигации не обученные, а единственно по одной привычке, ибо в здешнем месте, за неимением для партикулярных людей навигаторской школы, на купеческие корабли из российского народа в шхипоры и штурманы обученных навигации сыскать негде».
Нанимая на свой корабль даже небольшое количество, русских матросов, купец был вынужден искать их буквально по всему Северу. Яркое представление об этой стороне дела дает «Обязательство », составленное купцом первой гильдии Алексеем Поповым в 1818 году. На свое судно, отправляемое в заграничный рейс, он нанял отставного матроса Игнатья Колобова, архангельского мещанина Алексея Казакова, вятского мещанина Григория Бабинцова, крестьянина архангельской округи Григорья Тяпнина, вельской — Максима Пятина, сольвычегодской — Антипа Байбородина и яренской — Илью Козлова. Нетрудно представить себе масштабы купеческих хлопот, если Попов отправлял в отдельные годы до 20 и более кораблей.
Кроме того, весьма «отяготительным для купечества затруднением в составлении экипажа» из русских матросов было то, что наниматель должен был оплачивать за крестьянина государственные подати и общественные повинности. С купца строго взыскивалось за побеги матросов, за их гибель и т. д. Достаточно отметить, что за «оставление матроса российской нации в чужих землях» купца ждал штраф 150 рублей и 3 года каторжных работ. А подобные случаи были не редкими.
Серьезный инцидент с русскими матросами произошел в 1818 году на корабле «Санкт-Петербург», принадлежавшем В. Брандту. Представитель известного предпринимателя, жившего в то время в Гамбурге, нанял семь архангельских мещан и крестьян: Степана Чернышева, Демида Ильина, Дмитрия Герасимова, Никифора Панкратова, Федора Мишина, Степана Тетерина и Осипа Лукина.
После прихода судна в город Лит все моряки сбежали. Часть из них была найдена при помощи местной полиции. А двое явились в Лондон к российскому консулу Дубачевскому с жалобой на то, что во время рейса шкипер Кольман и его коллега Стирман жестоко издевались над ними, «довольствовали плохой пищей». Между тем корабль был нагружен и вышел в Америку с неполным экипажем. В Америке история повторилась: двое северян опять сбежали с корабля. При этом один из них, Никифор Панкратов, нанялся на работу, а второй вскоре попал в больницу и умер.
Более трех лет шла переписка по этому делу и обсуждение непростой ситуации.
Русская сторона: министр финансов, городовой магистрат, губернское правление, военный губернатор — настаивала на тщательном расследовании инцидента и, в случае доказательства вины, привлечении шкипера Кольмана к ответственности.
Брандт и в особенности его компаньон в Архангельске Егор Классен, напротив, утверждали, что Кольман соблюдал все условия договора, заботился о матросах. Шкипер обвинил моряков в том, что они «утечку сделали из-за своих выгод», «из-за более высокого жалованья на иностранных кораблях». Причинами бегства матросов, заканчивал он свое объяснение в магистрат, являются «их распутство и надежда на то, что во время отсутствия их купец будет платить государственные и общественные подати их родственникам».
Узнав о том, что Брандт уволил со своего судна шкипера Кольмана, магистрат почувствовал свою правоту и потребовал объяснения от купца. Но последний объявил, что Кольман не прогнан, как это пытался представить магистрат, а «уволен по его собственному желанию, как вольный человек, который имеет право сам собой распоряжаться».
Одним словом, длительное разбирательство закончилось ничем. Судя по документам, правительство затребовало от американских властей возвратить оставшегося в их стране матроса Панкратова, как самовольно сбежавшего. Жена последнего три года спустя жаловалась на то, что она, получив от купца за мужа 175 рублей, пришла вместе с детьми «в самобеднейшее состояние», т. к. с нее власти требовали подати за мужа. Купец Брандт, представив свидетельство о смерти погибшего матроса, остался при своем мнении.
Отголоски этого, как и других подобных инцидентов (а их было немало), нашли свое отражение в докладе военного губернатора А.Ф. Клокачева, представленном Александру I во время его пребывания в Архангельске летом 1819 года. Губернатор, в частности, сообщая о многих трудностях для купцов при составлении экипажа своих судов, констатировал: «Ежели бы не было столь отяготительного для купечества затруднения… то, без сомнения, больше судов здесь строилось бы и отправляемо было за море, а тем более в частную и государственную пользу обращалось… и самый отвоз российских товаров в иностранные места производился бы несравненно больше тогда на российских судах, что в вящую обратилось бы государственную пользу».
Своим распоряжением от 7 марта 1820 года император в числе других льгот, дарованных городу, признал необходимым: «Не делать препятствия в отправлении от Архангельского порта российских купеческих судов, если на оных и не будет находиться определенного числа российских матросов, дозволяя нанимать иностранцев в таком количестве, сколько потребно будет». При этом Александр I отметил, что это право предоставляется лишь на 10 лет в надежде, что за это время «архангельское купечество приложит старание образовать для их мореходства достаточное количество матросов и шкиперов из подданных российских».
Разумеется, за срок, отведенный государем, ситуация не изменилась. 8 мая 1839 года министр финансов Е.Ф. Канкрин направил архангельскому военному губерначюру прошение архангельских и петербургских купцов, в ко юром последние, как и их предшественники почти 60 лет тому назад,жаловались на то, что «по малозначительности корабельной промышленности (в России— Е.О.)…опытных шкиперов и штурманов сыскать нельзя». Отметив, что в случае увеличения нормы набора русских матросов (с 1840 — до половины, а с 1850 — до трех четвертей состава команд и обязательности брать шкиперов только из русских), они во время зимовок в зарубежных странах будут вынуждены платить жалованье и содержать много русских матросов, что значительно ухудшит коммерцию российских купцов. В своем прошении купцы настаивали на том, чтобы они могли «вооружать свои корабли без положенной пропорции российских подданных».
Архангельский военный губернатор контр-адмирал И.И. Сулима, проверив по поручению министра финансов состояние дел в Архангельске, убедился в сложности ситуации. Доклад таможни свидетельствовал о том, что в порту были взяты на учет 36 кораблей. 16 из них являлись судами, приспособленными для дальнего плавания, а 20 — для каботажного, т.е. для организации рыбо-звериного промысла и хождения в Норвегию. 13 кораблей имела фирма «В. Брандт и сыновья», 3 — принадлежало фирме «Грибанов, Фонтейнес, Люрс». Экипажи кораблей, в зависимости от размеров последних, насчитывали от 9 до 28 человек. На этих судах плавало 180 иностранных и около 60 русских матросов. Два судна были полностью укомплектованы иностранными специалистами. Это означало, что архангельские купцы игнорировали предписанные правительством правила найма специалистов.На всех кораблях, занятых в каботажном плавании, экипажи целиком набиралисьиз русских, в основном из архангельских крестьян.
Документы свидетельствуют о том, что в 70-х годах XIX века в связи с ростом числа морских учебных заведений проблема набора специалистов на русские суда получила, наконец, желаемое решение. В 1869 году в составе экипажей всех видов судов Архангельской губернии плавало 717 русских шкиперов, 105 штурманов, 180 кормщиков, 3424 матроса. Среди них были лишь два иностранных шкипера и 3 матроса.
И только в 1877 году губернские власти признали: «Все команды судов состоят из русских подданных — шкиперов и штурманов, а также матросов из мещан и крестьян, изучивших мореплавание с детства».
Однако решение этой жизненно важной проблемы произошло с опозданием: экономика Севера в это время, в особенности внешняя торговля, испытывала кризис.
На первый взгляд, внешняя торговля продолжала функционировать. В среднем за десять лет (1845—1854 гг.) из Архангельского порта вывозилось товаров на сумму 4 832 ООО рублей, а за пятилетие (1856—1860 гг.) — 6 138 ООО рублей. На Запад отгружались такие товары, как овес, льняное семя, лен, кудель, доски и смола. Архангельская таможня ежегодно приносила в казну до 1 600 тыс. руб. дохода.
И тем не менее начиная с 30-х гг. во многих губернаторских документах сквозило ощущение надвигавшейся беды в экономике. Губернаторы сталкивались с сокращением добычи соли, прекращением морского судостроения и в особенности уменьшением объемов внешней торговли. В обозрении о состоянии губернии за 1885 г., в частности, отмечалось: «Упадок архангельской торговли, преимущественно заграничной, замечается уже давно. Но никогда архангельская заграничная торговля не падала так низко, как в 1885 году». В тот торговый сезон из порта на Северной Двине было вывезено товара только на 5 764 774 рублей, или меньше, чем в 1884-м— на 1 525 368 рублей.
Назревшие нужды развития русского торгового флота имели место и в XX веке.
Прежде чем характеризовать промышленное развитие Архангельска, нужно сделать несколько предварительных замечаний.
Во-первых, во всех официальных документах промышленные заведения города и губернии долгое время именовались заводами, независимо от их размеров. Так назывались судостроительные верфи. Заводами именовались и крошечные по масштабам производства и численности работающих на них людей канатные, пековаренные и иные, по сути дела, мелкие кустарные мастерские.
Во-вторых, долгие годы перелив торгового капитала в заводскую промышленность Севера вследствие ряда особенностей его развития осуществлялся медленно. Поэтому в Архангельске вплоть до второй половины XIX века не появилось крупных частных предприятий, кроме судостроительных верфей.
В-третьих, документы свидетельствуют о том, что почти вся промышленность северного города вышла из торговли. Первыми заводчиками чаще всего становились купцы, большинство из которых не прекращали своих торговых дел даже в случае удачной работы сооруженного ими того или иного промышленного заведения. Вместе с этим часть заводов города и губернии создали выходцы из богатых промысловых крестьян.
Практически весь промышленный капитал городского купечества и разбогатевших крестьян находился в неразрывной связи с торговлей и со всей феодально-крепостнической системой хозяйства страны.
Так действовали известные на Севере владельцы лесозаводов Яков Макаров, Яков Беляевский, Андрей Чудинов. Точно так же поступали пинежские богачи Володины: имея лесозавод и солидное пароходство, они фактически монополизировали всю торговлю в Пинежском уезде, осуществляли самостоятельно экспорт древесины.
Оценка общего состояния городской и губернской промышленности в отчетах, которые ежегодно направлялись губернаторами на имя императора, была почти одинаковой как в начале, так и в конце XIX столетия. В отчете за 1885 год, например, отмечалось: «Заводская и промышленная деятельность губернии находится на низком уровне развития, по недостатку, с одной стороны, предприимчивости и капиталов, с другой — технического образования в среде местного населения. И, наконец, вследствие неудовлетворительности путей сообщения. Собственно «заводов», как это принято понимать в обычном смысле, т. е. заведений, действующих посредством механической силы и при значительном количестве рабочих, в губернии немного».
Еще более выразительная характеристика состояния промышленности в городе давалась в энциклопедическом словаре, вышедшем в конце XIX века. В статье о городе на Северной Двине отмечалось: «Заводская промышленность незначительна, фабрик нет. Поэтому жизнь и движение в Архангельске замирают на 6—7 месяцев, когда замерзает река».
Несмотря на такую горестную оценку состояния архангельской торговли и промышленности, предпринимательская деятельность в городе не прекращалась.
В литературе утвердилось стремление характеризовать общее промышленное развитие страны или региона с помощью трех основных показателей: количества промышленных заведений, общей численности работников и стоимости произведенной продукции.
Видный исследователь истории акционерного дела в России Л.Е. Шепелев справедливо заметил, что все эти показатели весьма относительны. Сокращение числа заводов и мастерских, например, могло означать не только падение производства, но и его концентрацию. Уменьшение числа рабочих являлось показателем роста технической оснащенности промышленных заведений. Весомый недостаток имеет и третий показатель: увеличение стоимости продукции могло иметь в основе конъюнктурный рост цен на произведенную продукцию.
Если к этому добавить отсутствие налаженной статистики, то становится ясным, что определение уровня и темпов промышленного развития Севера, и в частности Архангельска, является довольно сложным делом. Объективными критериями для определения торгово-промышленного значения Архангельска и его порта могут быть сведения о количестве судов, приходивших в Архангельск с верховьев Северной Двины и из-за границы, обороте архангелогородской ярмарки и т. д.
Что касается определения уровня промышленного развития, то вышеприведенные показатели являются более адекватными для измерения масштабов производства города и губернии в конце XIX— начале XX вв.
Частное предпринимательство на Севере, как и во всей России, всегда встречало на своем пути серьезные препятствия. Северный крестьянин был крепко привязан к сельской общине, а городские жители — к посаду. Без разрешения сельского схода и городских властей ни те, ни другие не имели возможности изменить свой образ жизни и даже свободно передвигаться. Это стесняло мобильность населения, мешало его перемещению даже в пределах своей губернии. Кроме этого, вплоть до второй половины века в стране не существовало кредитной системы, позволявшей предпринимателю находить требуемые для начала или увеличения своего дела средства в банке, а страна, следовательно, не могла мобилизовать капиталы для инвестиций в народное хозяйство.
Как уже отмечалось, на Севере к этим факторам примешивались чисто местные обстоятельства: почти полное отсутствие своего морского торгового флота и современных путей сообщения внутри губернии: железных дорог и пароходного движения на Северной Двине.
Компенсирующую роль на Севере в создании и поддерживании торгово-промышленной активности сыграли два фактора: правительственная политика и иностранные предприниматели, которые чаще, чем русские, обладали необходимыми коммерческими навыками и проявляли большую готовность к риску.
Одной из важных, если не самой значительной сферой приложения капиталов северных купцов долгие годы было судостроение, сыгравшее немалую роль в развитии международной торговли и обогащении формирующейся буржуазии.
Проблема казенного, купеческого и крестьянского судостроения издавна привлекает пристальное внимание северных и российских историков. Мы коснемся этого вопроса лишь в той мере, в какой он связан с темой нашей работы.
Сооружение больших и малых судов являлось жизненной необходимостью для предпринимателей Севера. Без них невозможно было заниматься рыболовством и звериным промыслом, перевозить соль, добытую в Неноксе, для реализации ее в Архангельске и Холмогорах, проникать к богатствам Сибири, заниматься торговыми делами.
Исследователи давно установили, что поморские промышленники бесстрашно осваивали промысловые богатства морей уже в XIV—XV вв. С этой целью искусные плотники под руководством кораблестроителей сооружали крупные суда-кочи, которые могли поднимать до 2—2,5 тысячи пудов груза, и «малые кочи» грузоподъемностью 700—800 пудов.
Основание Архангельска, расширение масштабов внешней торговли сделало проблему судостроения еще более актуальной, выдвинув в порядок дня сооружение больших морских кораблей, способных ходить в западные страны. Поэтому, по нашему мнению, является несостоятельным утверждение известного исследователя Н. Носова о том, что в XVIII веке архангельские купцы переключили часть своих капиталов в судостроение только вследствие того, что не могли конкурировать с иностранными, московскими и вологодскими торговцами.
Север располагал исключительно благоприятными условиями для развития судостроения. Обилие лесов позволяло сравнительно дешево приобретать древесину. Здесь сложились веками накопленные традиции: жители Поморья издавна строили разнообразные речные и морские суда. Каждое лето в Архангельск стекалась масса людей, отлично владевших плотничьим ремеслом. А географическое положение губернии позволяло сразу же использовать новые корабли по прямому назначению: продавать их российским или зарубежным купцам, отправлять на звериный или рыбный промыслы, за границу, т. е. быстро получать коммерческую выгоду.
Сохранились сведения о том, что еще в 1581 году, т. е. до основания Архангельска, в устье Северной Двины было сооружено крупное морское судно. Через два десятилетия предпринималась попытка создания судоверфи в Соломбале. Однако дальше этих усилий дело не пошло.
Только масштабность начатых деяний и дальновидность Петра I позволили сдвинуть с места решение этой проблемы, быстро основать в Архангельске судостроительную верфь и в течение первого года ее работы построить торговый корабль. Известный русский просветитель И.П. Челищев, соратник А.Н. Радищева, в книге, повествующей об итогах своей поездки по Северу, писал: «Надлежит знать, что первый государев купеческий корабль, построенный на Двине, отправлен с русскими казенными товарами в Англию в 1694 году».
Соломбальская судоверфь стала важным центром купеческого и военного судостроения.
Стратегический замысел царя был верен: примеру государства последовали предприимчивые северные люди. Первыми среди них оказались уже упоминаемые нами холмогорцы Осип и Федор Андреевичи Баженины.
26 января 1700 года братья обратились к царю с челобитной, испрашивая разрешения «строить… корабли и яхты, для отпуску… досок и иных русских товаров за море, дабы в нашей Великого Государя Державе то корабельное строение множилось». Баженины обещали царю использовать свои корабли «для отвозу …государевой казны хлебных запасов и вина в Кольский острог и для посылки на море китовых и моржовых и иных зверей промыслов».
2 февраля 1700 года в свет появилась «Жалованная грамота гостям Бажениным…». Царь предписывал купцам «в вотчине своей у водяной пильной мельницы для отпуску от города Архангельского и за море указных товаров, корабли и яхты строить иноземцами и русскими мастерами повольным наймом из своих пожитков».
В документе содержалось важное положение: царь выразил надежду на то, что «усердному радению в корабельном строении за Бажениными последуют иные всяких чинов люди и будут так же верно, как они, радение свое обретать и служить».
За время существования Вавчужской верфи предприимчивые поморы спустили на воду около 120 торговых и промысловых кораблей грузоподъемностью от 15 до 400 ластов: флейтов, галиотов, пинков, лихтеров и гукоров.
Баженины не оказались одинокими. Их примеру последовал еще один холмогорец — Никита Савинович Крылов. По некоторым сведениям, он работал одно время на верфи у Бажениных, затем содержал карбасы для перевозки грузов от Архангельска до Холмогор и обратно. Нажив капиталы, он в соответствии с указом Коммерц-коллегии от 5 мая 1732 года построил знаменитую Быковскую судоверфь в пяти верстах выше Архангельска, имел при ней канатный и лесопильный заводы. В течение двух десятилетий Крылов ежегодно строил от одного до трех и даже шести судов.
В 1761 году в двух верстах от Быковской верфи появилась Гомовская, или Фразеровская, верфь, названная по имени ее владельцев Уильяма Гома (Хома) и Генри Фразера (Фрезера). Здесь также сооружалось ежегодно до 4 кораблей. Позднее, в 80-е годы, верфь была передана в аренду известному архангельскому купцу А.Н. Свешникову, который сумел при помощи опытного русского корабела СМ. Негодяева-Кочнева построить за 6 лет 13 кораблей.
В эти же годы Прокопий Пругавин по указу Коммерц-коллегии от 1 марта 1766 года основал верфь в Маймаксе. Позднее судостроением занимались Амосов, Зыков, Бармин, Попов, Фанбрин, Голубин и другие.
Северные верфи в этот период напоминали невиданную до той поры строительную площадку. Достаточно отметить, что на казенной Соломбальской верфи работало более шести тысяч человек. С 1795 по 1813 год в Архангельске было сооружено 17 линейных кораблей, 9 фрегатов, 3 шлюпа, 12 канонерских лодок, 30 иолов и 4 плавающие батареи и яхта, т. е. 76 единиц различного типа боевых судов. В оснащении этих кораблей и судов, подвозе к ним разнообразного снаряжения и продовольствия участвовали десятки частных поморских судов, сотни поморов, выполнивших огромную по своим масштабам работу. Боевая эскадра крупных кораблей, на каждом из которых было более чем по 500 человек, сумела дойти доБалтики — места своего назначения.
Не менее активно шла работа на купеческих верфях, на большинстве из которых работало до 200 человек. Ряд обстоятельств способствовал росту судостроения на Севере: льготные условия приобретения древесины, спрос на архангельские корабли со стороны западноевропейских торговцев и стремительный выход русских купцов на зарубежные рынки.
О крутом взлете архангельских купеческих домов свидетельствовал тот факт, что в конце XVIII века 8 из 12 (с оборотом от 350 до 700 тысяч рублей) являлись русскими. Это были фирмы Алексея Попова с сыном, Козьмы и Афанасия Амосовых, Матвея Стукачева, Ивана и Якова Лыжиных,Гаврилы Ласкина и других. Заметную роль играли также иностранцы, принявшие российское подданство: ‘Антон Менсендейк, Христиан Родде, Виллиам Блумребдер. Почти все они вели торг в компаниях со своими соплеменниками. Так, Менсендейк торговал вместе с англичанином Артуром Кейли и Эдуардом Блигендоком, Виллиам (Вильгельм) Блумребдер (архангельский купец из Саксонии) с датскими купцами А. Беккером и Карлом Лофтусом.
В целом за время с 1777 по 1790 гг. на архангельских верфях было сооружено более 100 морских кораблей на общую сумму более 1 миллиона рублей. 23 из них было спущено на воду в 1782—1783 г. Причем около 80 кораблей купили иностранные купцы. Самым крупным покупателем была фирма Фанбриных (9 судов). 8 кораблей купил Эдмунд Егере. По одному—три — А. Свешников, И. Чернышев, А. Менсендейк. Примечательно, что последний назвал один из своих кораблей именем начальника архангельской таможенной службы («Моисей Радищев»). Корабль обходился купцам в 10—16 тысяч рублей.
Особенно энергично сооружались корабли на верфях губернии с 1808 по 1816 гг. За этот срок было построено 62 больших корабля и 7 бригов. Пик пуска на воду купеческих судов пришелся на 1809—1810 гг. Флот города пополнился 42 судами. В последующие годы сооружалось по 4—5 кораблей. 10 из них сошли со стапелей Крыловской верфи, 6 — Фразеровской, 3 — Маймаксанской. Корабли успешно строились в Холмогорской округе. Только в районе Сии вошли в строй 6 судов, а три — в Пиньгише.
Попутно заметим, что самым крупным заказчиком выступал купец Алексей Попов с сыновьями. За это время он купил на верфях 30 судов и два брига, израсходовав на эти цели, по данным магистрата, 925 тысяч рублей. 8 кораблей построил архангельский купец Ф. Ермолин, 5 — М. Куницын, 4 — С. Митрополов и т. д.
Всего за 145 лет (с 1700 по 1840-е гг.) на казенных и частных верфях, по подсчетам историков, было сооружено около 1000 различных кораблей.
Однако корабельный бум начал постепенно стихать. Во второй четверти XIX века послания губернаторов в столицу все чаще стали констатировать полный «упадок., кораблестроения».
В упомянутой выше переписке (письмо от 9 августа 1840 года) Архангельский военный губернатор сообщал министру финансов о том, что в существующих трех верфях уже «с давнего времени не было построено ни одного корабля», тогда как раньше эта промышленность приносила губернии большие выгоды. Архангельские торговые дома, отмечал губернатор, «занимались этим постоянно не только для себя, но и для купцов из других городов». При этом он связывал упадок кораблестроения с отсутствием русских матросов, способных самостоятельно совершать рейсы за границу. Торговые суда в этой ситуации, подчеркивал он, были попросту не нужны ни архангельским, ни иногородним купцам.
А 20 лет спустя один из историков с горечью отмечал: «В настоящее время все бывшие в Архангельске верфи, стоявшие на Быку и на Маймаксе, пришли в конечное запустение, и на местах их виднеются одни лишь бренные остатки прежней, некогда славной тут деятельности: тлеющие фундаменты корабельных мастерских и эллингов и груды щепы и брусяного леса, — так проходит земная слава!».
Причины упадка этой отрасли, очевидно, были более глубокими. В связи с изменившейся международной конъюнктурой резко упал спрос на корабли и со стороны зарубежных купцов, продажа их иностранцам прекратилась. Кроме того, на смену старому парусному деревянному флоту постепенно приходили более совершенные металлические корабли с современными двигателями.
Развитие судостроения вызвало к жизни ряд сопутствующих ему отраслей хозяйства: лесопиление, производство канатов и якорей, смолокурение и пековарение.
Историки уделили немало внимания созданию на Севере первой в России лесопильной мельницы, основанной братьями Бажениными в родовой вотчине в деревне Вавчуге, на речке того же названия, впадающей в Северную Двину в 13 верстах от Холмогор. Судя по документам, это заведение было создано «с немецкого образца», однако «без заморских людей, собой». «Немецкий » в данном случае, очевидно, надо понимать в его старом московском смысле, т. е. «европейский».
Важно подчеркнуть, что лесопилением на Севере издавна пытались заняться голландцы, которые добивались позволения приезжать в Московское государство и «на Двине-реке и у Архангельского города самим лес рубить и у русских людей покупать лес большой, дубовый и сосновый, корабли из него делать у Архангельска, а другой лес возить к себе за море».
Но ни русские торговцы, ни иностранцы не сумели заняться в тот период лесопильным производством. Честь зачинателей его выпала на долю купцов Бажениных.
Баженинские пильные мельницы представляли собой сложное по тем временам техническое сооружение. На них имелись две рамы с пилами. Они были оборудованы подъемными приспособлениями, семисаженными санями с железными полозьями для распиловки бревен на доски, ворот для подъема древесины и многое другое. По описанию мельницы, в 1724 году на ней было 8 наемных рабочих.
Важным толчком для расширения начатого дела сыграло посещение Вавчуги Петром I в 1693 и 1694 гг. Петр I даровал предприимчивым братьям ряд льгот, в частности разрешил вырубать ежегодно до 4000 годных для кораблестроения деревьев. По приблизительным подсчетам, каждая из двух рам была способна распилить за год до 1500 бревен. Это были весьма высокие результаты в сравнении с вытесыванием досок топорами или при ручной распиловке.
Пильные мельницы возникли при верфях Н. Крылова, на реке Ширше. Ветряная пильная мельница, построенная иноземцем Артманом, располагалась на Мосеевом острове, а в 1721 году подобное же сооружение, принадлежавшее казне,появилось напротив нее в городе, на Бору.
На нужды судостроения работали многие заводы самого Архангельска. С этой точки зрения представляют интерес общие сведения о промышленных заведениях года, численности работающих на них и размерах капиталов. В 1807 году, т .е. в начале XIX века, на заводах города в среднем работало от 187 до 272 человек, производивших продукции на 257 625 рублей.
Дадим сведения о некоторых заведениях в таблице:
Как видно из таблицы, почти все заводы представляли из себя мелкие мастерские, на каждом из них работало от 1—2 до 9 человек. Исключение составлял сахарный завод, где трудилось до 40 работников. Значительная часть заводов — около 30 — была связана с выработкой продукции для судостроения. К ним относились 5 канатных, 6 пековаренных, 7 прядиленных заводов и часть кузниц. За пределами нашей таблицы остались две лесопильные и 3 мукомольные мельницы, находившиеся за чертой города. Лесопилки располагались, как правило, возле судоверфей.
Общее оживление торгово-промышленной жизни в начале века вызвало увеличение числа различных заведений. По данным военного губернатора, уже к 1816 году число сахарных заводов выросло с 1 до 6, кирпичных — с 3 до 8, появилось 6 кожевенных заводов, 4 пивоваренных, 2 мыловаренных и т. д. Особое значение для судостроения того времени имело канатное производство. Витье веревок, по мнению исследователей, издавна было исконным народным промыслом на Севере. Но делать канаты русские люди научились у англичан. Это случилось во второй половине XVI века, когда в Холмогорах был основан канатный завод. 7 мастеров в течение года перерабатывали на нем более 90 ООО фунтов пеньки, ибо провоз сырой пеньки обходился дорого.
Уже в начале XVII века в Архангельске купцы П. Сорокин и Г. Бусин имели «канатный станок», который сгорел в 1618 году.
Крупный казенный канатный завод в Архангельске был создан под руководством Е.Е. Избранта на рубеже XVII и XVIII веков. По данным П. Кротова, это было солидное сооружение, включавшее 4 постройки: огромный сарай длиной до 390 м, амбар-склад длиной 13м, а также бани для сушки канатов и специальное помещение с медным котлом для смоления готовой продукции.
Этот завод, очевидно, являлся в тот период одним из самых крупных в России. Достаточно сказать, что он занимал территорию, расположенную напротив Соломбальской судоверфи, равную примерно 10 гектарам. На нем трудилось, включая мастеров и приказчика, около 100 человек. Любопытно, что завод по наказу Ф.М. Апраксина был передан в декабре 1706 года в частное владение Избранта с повелением снабжать корабельное строение веревками и канатами «по той цене, по чему ему… станут». В 1711 году, после смерти Избранта, завод был возвращен обратно в казну.
По условиям того времени, для работы одного прядильного колеса нужно было от 4 до 8 рабочих. Опыт казенного архангельского завода подтверждает это: на нем было 8 колес. Следовательно, все остальные имели по одному колесу. Не исключено, что прядиленные и канатные заводы работали в тесном контакте, т. е. прядиленные обеспечивали канатные заводы необходимым сырьем.
Крупные канатные заводы имели купец А. Голубин (под его началом трудилось до 50 человек), вдова купца Костогорова и др. На таких заводах производился ряд сложных операций: прядение льна, изготовление веревок и канатов, их смоление и сушка. На территории завода обычно размещались амбары для чески и прядения пеньки, для выделки веревок и канатов, для их хранения, пековарни и специальных пековых сараев, где смолили продукцию.
Число канатных заводов в 70-е годы XVIII века увеличилось в Архангельске с 7 до 12.
В одном из отчетов губернского магистрата отмечено, что купец Голубин на заводе его покойного тестя Ивана Татаурова изготовил и продал «за море» канатов и веревок 1720 пудов по цене 1308 рублей, вдова купца Ивана Костогорова — 2225 пудов на 2575 руб. Купцы Андрей Стукачев, Михаил Плотников, Иван Карпов и вдова Ф. Лебедева реализовали свою продукцию — веревки для звериных промыслов — общим весом 843 пуда на сумму 1150 рублей.
Очевидно, кроме архангельских заводов, изготовлявших продукцию для верфей и на экспорт, подобные предприятия имелись и в уездах губернии. Известен указ Петра I о разрешении «канатным прядильщикам на их заводы в Двинском и в Мезенском уездах смолы курить по 200 бочек, или сколько им в год на те заводы понадобится, своими работными людьми». Сведения о существовании этих заводов пока не введены в научный оборот.
Особую группу архангельских предпринимателей составляли судохозяева. Деятельность владельцев крупных и даже мелких морских судов носила ярко выраженный товарный характер. Для отправки товаров за границу, на рыбный или звериный промысел, помимо кораблей, необходимо было иметь орудия лова, нанимать команды, расплачиваться с ними и реализовывать продукцию.
В 1775 году во владении архангелогородцев насчитывалось 58 кораблей, в том числе 8 гукоров грузоподъемностью от 25 до 70 ластов, 7 галиотов — от 40 до 60 ластов и более мелкие суда. Десять лет спустя 46 судохозяев владели уже 99 кораблями разных размеров и назначения. Небольшая группа купцов (А. Менсендейк и А. Стукачев ) отправляли свои корабли с грузом за море. Остальные использовали их для проведения звериных промыслов, рыбной ловли, подвозки товаров для догрузки иностранных кораблей на Бар, для доставки богомольцев к Соловецкому монастырю и т. д.
Поименная ведомость на 1785 год содержит сведения о том, что купец Иван Ершов имел два морских судна, Алексей Свешников — четыре. По одному судну для ловли рыбы или местных перевозок имели Петр Шмаков, С. Болотный, А. Латышев, а купеческая вдова Голубина— 9 морских судов и одну кочмару.
XIX век Архангельск встречал, имея на своей территории, не считая морских судов, 80 заводов.Среди них три судоверфи, 12 канатных заведений, 8 пековарен и смольных печей, 10 кожевенных изб и 8 пивоварен. Абсолютное большинство из них — 69 заведений — принадлежали купцам и лишь 11 — ремесленникам города.
По подсчетам У.М. Поляковой, основная производственная прослойка города составляла 812 человек, или 80% от 1023 семейств, учтенных в обывательской книге 1786—1788 гг. Состав этой категории населения по ее имущественным признакам делился следующим образом:
Учтенная группа торгово-промышленного населения Архангельска четко делится на несколько прослоек. Крупное купечество составляло лишь 7% от общего ее числа, а вся торговая прослойка — 20% учтенного городского населения: 201 семья из 1023.
Значительную часть населения города составляли наемные работники (361 человек). Наиболее крупными группами среди них являлись, по наименованию того времени, прядильщики, мореходцы, торговые приказчики, а также горожане,занимавшиеся «черными работами» и находившиеся «в услужении» у городских жителей.
Основное пополнение наемных работников Архангельска происходило за счет крестьян. Среди прядильщиков их было до 60%, а среди мореходцев, работавших по найму, — до 45%. Развитие Архангельска в последней трети XVIII века характеризовалось притоком в него крестьянства. За 60-70 гг. в число посадских было зачислено почти 400 человек. Неудивительно поэтому, что недавние жители деревни существенно пополнили все основные категории торгово-промышленного сословия города. Среди владельцев заводов они составили около 40%, цеховых ремесленников — 45%, наемных работников — 32% и четверть всех торговцев.
Это был период, когда бывшие крестьяне сравнительно быстро создавали крупные купеческие состояния.
Ярким примером явилась судьба уже упомянутого выше крестьянина пригородной Заостровской волости Алексея Попова. Он вступил в посад в 1774 году и стал купцом 2-й гильдии.
Практическая деятельность этого смекалистого помора носила разносторонний характер. Он начал дело с торговли продукцией местных крестьянских промыслов: закупал и продавал говяжье и ворванное сало. Затем, расширяя объемы сделок, он перешел на торговлю хлебом, рогожами, смолой и пенькой. Подключив к делу подросшего сына Василия, купец создал фирму «Алексей Попов и сын».
Уже в первой четверти XIX века фирма имела в своем распоряжении 26 кораблей, четыре завода: два сахарных, канатный, кирпичный, якорный и завод для обработки сукна. Сахарные заводы были довольно внушительными сооружениями. Трехэтажное здание одного из них имело размеры 16 на 7 саженей, т. е. примерно 33 на 14 метров. В его собственности имелось также несколько жилых домов с большими участками земли, 12 льняных и 22 амбара для пеньки.
В это же время успешно продолжали свою деятельность потомки знаменитых холмогорцев Бажениных. По данным обывательской книги за 1786 год, 56-летний Иван Никифорович Баженин имел в Архангельске наследственный дом, 11 лавок и амбаров. Ему принадлежала родовая деревня Вавчуга, возле которой располагались корабельная верфь, водяные мельницы, кузницы, многочисленные сараи, фабрика парусных полотен. Он владел также домами в Товре и Уемской волости, пахотными и сенокосными землями. Правда, Баженин, будучи занят на городской службе (10 лет он исполнял обязанности городского головы) и постоянно проживая в Архангельске, сдавал свою верфь по договору в аренду купцам Ивану и Якову Лыжиным, на дочери одного из них был женат Степан Баженин.
Широкой известностью в Архангельске пользовалась купеческая семья Стукачевых. Основателю династии Андрею Ивановичу в 1786 году исполнилось уже 79 лет. Купцом первой гильдии стал его сын Матвей. Это были весьма состоятельные предприниматели. Они имели два дома в городе, один дом в деревне Мечке, возле которой располагались принадлежавшие им лесопильная и мукомольная мельницы, кузница для выковки якорей. Они были также собственниками 4 морских кораблей, один из которых ходил с грузами в заморские государства, остальные — на звериный промысел. Стукачевы имели в Архангельске 3 лавки.
Потомственным купцом являлся 40-летний Алексей Николаевич Свешников. Он имел собственную корабельную верфь (бывшую Фразеровскую), соляные заводы в Ненокском усолье, несколько кораблей, которые отправлял в Голландию и Англию с собственными грузами и на звериные промыслы. Корабли сдавал иногда во фрахт заинтересованным купцам. Был женат на дочери купца Д. Баженина.
Можно привести и другие примеры, показывающие состоятельность многих архангельских купцов. У богатых предпринимателей в конце XVIII века было нечто общее. Все они, как правило, вели оптовый торг. В то же время почти каждый из них владел заводами или верфями и торговал с западными странами, т. е. был своего рода универсалом.
Характерно, что именно эти, уже не раз упомянутые выше купцы были удостоены почетного звания именитых граждан. также несколько жилых домов с большими участками земли, 12 льняных и 22 амбара для пеньки. Почти все 13 архангелогородцев, удостоенных этой чести, были предпринимателями, проявившими себя в период промышленного оживления жизни города. Среди них: К.А. Амосов, СП. Крылов, И.Н. Баженин, Г.А. Ласкин, А.Т. Менсендейк, А.И. и В.А. Поповы, А.Н. Свешников, М.А. Стукачев, А.И. Фомин.
Кстати заметим, что само звание именитых людей, введенное Жалованной грамотой городам 1785 года, действовало сравнительно короткий срок и было упразднено в 1832 году. По мнению исследователей, это произошло потому, что оно предполагало объединение разнородных групп. Называться именитыми имели право: лица, дважды избиравшиеся в высшие городские сословные должности, ученые, художники, капиталисты с капиталом более 50 ООО руб., банкиры с капиталом от 100 до 200 тыс. руб., а также оптовые торговцы и судовладельцы, «отправляющие свои корабли за море».
Назначение звания состояло в том, чтобы выделить богатую часть горожан, для которых, при условии сохранения этого звания в третьем поколении, открывался путь в дворянство. Но неоправданность этой меры было вынуждено вскоре признать и правительство: в 1807 году правительство отменило звание именитых для купцов. Поэтому никто из архангелогородцев — именитых граждан не воспользовался главной законодательной привилегией, т. е. не обрел дворянства. Более того, роды Бажениных, Крыловых, Свешниковых, Стукачевых, Фоминых, холостяка Менсендейка вскоре или пресеклись, или прекратили свою предпринимательскую деятельность. А Я.С. Шунгин уже в 1800 году разорился и перешел в мещанское сословие.
…Конец XVIII — начало XIX вв. были временем, когда купец или промышленник, имея в виду прежде всего быстрое извлечение прибыли, совершал операции в самых разных сферах. Коммерческая сторона дела во всех видах деятельности была аналогичной, так что способный предприниматель мог управлять любым делом. Правда, постепенно усложнявшаяся сфера деятельности предпринимателей вынуждала их менятьуправление своим разраставшимся хозяйством. Этим и было вызвано появление таких форм использования своей собственности, как отдача в аренду верфей и кораблей.
…После краткого взлета торгово-промышленной жизни Архангельска к середине XIX века активность ее серьезно уменьшилась.
Общее состояние фабрично-заводского производства в 1841 году характеризовалось такими данными:
Нетрудно заметить, что наиболее крупными во всей губернии были три завода: сахарный и два лесопильных, на которых работало в среднем от 45 до 53 человек. Они давали значительно больше половины всей продукции, производимой в губернии. Продукция первого реализовывалась в основном на Севере, частично вывозилась на ярмарки в другие города. На всех остальных заводах и фабриках трудилось в среднем от одного до 12 человек. В основе их деятельности лежал ручной труд. Оценивая ситуацию с развитием ремесел и промышленности в губернии, губернатор в своем послании за 1841 год отметил, что она «развита еще весьма мало. Причина незначительности ее заключается в том, что жители губернии достаточно обеспечены в содержании своем временными занятиями и промыслами… Многие горожане служат у купцов приказчиками, занимаются браковкой товаров, погрузкой и разгрузкой. Выручкой, полученной во время сезона, они обеспечивают себя на целый год».
Анализ не блещет глубиной выводов и не отражает всей сложности положения и даже широты понимания губернатором важности проблем развития промышленности. Весьма своеобразными являлись и идеи губернатора о перспективах ее развития. В отчете, в частности, выдвигалось предложение о сооружении в Холмогорском уезде поташного и стеклянного заводов и о вывозе леса из Мезенского уезда за границу, так как он «остается без всякого употребления». При этом руководитель губернии считал необходимым дать частным лицам, которые захотят заняться этими делами, максимум льгот, а еще лучше — «принять издержки на сооружение заводов за счет казны ».
А следующий архангельский губернатор маркиз А.И. де Траверсе, наоборот, высказался против государственной поддержки экономического развития Севера, посчитав, что следует «вообще развитие в северном крае промышленности оставить в настоящем положении, предоставляя лишь местным жителям способы улучшать и распространять их промышленность». Целый комплекс причин привел к тому, что ситуация в экономической жизни города почти не изменялась. В 1862 году, т. е. 20 лет спустя, в самом Архангельске насчитывалось лишь 21 предприятие, на которых трудились 177 рабочих. Только два из них по статистике той поры считались «машинными»: водочный и один из пяти канатных заводов. Ни одно промышленное заведение не имело в своем составе более 20 человек. На сахарном заводе, например, осталось всего 13 рабочих, на пивоваренном 7 и т. д.
Несколько иначе обстояло дело со строительством речных и морских судов в Поморье и приречных селениях губернии. В 1860 году, например, в губернии было выстроено 1427 различных видов морских и речных средств передвижения, в том числе 16 шхун, 35 лодей, 28 раншин, 39 шняк, 822 карбаса и 472 лодьи.
Если В 1850 году насчитывалось 756 кораблей, шхун, лодей и других судов, то к 1859 году их численность увеличилась до 1294. В течение 10 лет количество судов и их тоннаж возросли почти вдвое, а число новоманерных шхун утроилось. Кроме этого, жители губернии владели в тот момент большим числом различных речных мелких судов. Вдвое — с 5912 до 11 846 — возросло за это время и число работников по найму у владельцев судов.
Поддержание на необходимом уровне количества различных судов являлось жизненной необходимостью для поморских жителей губернии. В 1861 году почти 21 тысяча из них, или каждый седьмой взрослый человек, участвовала в зверином и рыбным промыслах, среди них — 2892 судохозяина.
Начиная с марта жители Поморья отправлялись в становища, где занимались этим сложным и рискованным делом. После вскрытия Двины многие из них с рыбой отправлялись в Архангельск. Особенно много поморских судов скапливалось ко времени открытияМаргаритинской ярмарки. Ежегодно летом сюда приходило более 600 различных судов. Около 100 из них, как правило, побывали к тому моменту в Норвегии. Поморы отвозили в Вардё, Тромсё и другие города хлеб, пеньку, крупу и другие товары, выменивали на них соль, треску, сайду. Часть из товаров, приобретенных за границей, они продавали в Архангельске, а остальное увозили домой. А на ярмарке они запасались мукой и другими припасами с таким расчетом, чтобы их хватило на год.
Но в целом общее состояние фабрично-заводской промышленности в Архангельскеи во всей губернии почти не изменилось вплоть до начала 80-х годов. В 60-е годы исчез последний сахарный завод, который поддерживал долгое время купец Брандт. В начале 1861 года (с учетом Архангельского уезда) действовало четыре лесопилки, на которых работали свыше 270 рабочих. Они принадлежали купцам Брандту, Фонтейнесу и Шольцу. На них распиливалось ежегодно до 75 000 бревен для отправки за границу. А в остальном все было без перемен. Число лесозаводов начало увеличиваться лишь с 1879 года, когда их стало 6, а к 1889-му — уже 10.
Этому способствовал ряд объективных и субъективных факторов.
Важную роль в развитии предпринимательства в России сыграли реформы, осуществленные в России в первой трети XIX века.
Во-первых, в это время значительно расширились возможности заниматься торгово-промысловой деятельностью для крестьян. Указами от 23 февраля 1806 года и 29 декабря 1812 года они получили право вести оптовую и розничную торговлю в городах, в том числе и импортными товарами. Для предпринимателей из крестьянства были введены шесть разрядов приобретаемых ими свидетельств. Первые три разряда давали соответственно права купцов 1-й, 2-й и 3-й гильдий. Это означало, например, что владелец свидетельства 1-го разряда мог вести любую торговлю на внутреннем и даже на внешнем рынках.
Во-вторых, в стране появилась законодательная основа для создания крупных торговых и промышленных объединений. По императорским указам от 1 января 1807 г. и 6 декабря 1836 г. в России начала развиваться акционерная форма предпринимательства. Акционерные общества, учреждавшиеся для эксплуатации торговых и промышленных заведений, позволяли соединять капиталы, увеличивать масштабы того или иного дела и, таким образом, обеспечивать более быстрый темп развития экономики. Постепенно в российском законодательстве были выработаны две основные организационные формы предприятия с коллективным собственником: торговый дом и акционерное общество.
Прежде чем анализировать конкретные виды северной торговли, обратим внимание на некоторые понятия, связанные с ее организационными формами. Среди них на разных этапах истории фигурировали складничество, фирма, торговые дома и акционерные компании.
Специфические условия края, использование речных и морских судов для добычи и доставки продуктов обмена на.рынки издавна способствовали зарождению на Севере складничества, т. е. объединения той или иной группы людей для совместного ведения торговли.
Складничество среди русских купцов, связанных с ведением промыслов и внешней торговлей, упоминается в источниках с XIII века. Торговцы-складники (чаще всего это были родственники) выступали как единое торговое заведение. Доход они деЛИЛИ из расчета внесенных каждым из них паев, т. е. количества товаров. Соглашения между складчиками могли быть разовыми или же длительными.
Резонно предположить, что эта народная, стихийно родившаяся форма объединения торговцев явилась своего рода предшественницей более совершенных, узаконенных государством торговых домов и акционерных компаний.
Петр I, изучив опыт западных стран, в своих указах (в 1706 и 1723 гг.) повелевал «купецким людям торговать так же, как торгуют иных государств торговые люди компаниями, и чинить отпуск товаров компаниями к городу Архангельскому».
Подобные предписания, как будет отмечено ниже, северные купцы пытались претворить в жизнь еще при жизни реформатора, но, как правило, компании вследствие ряда причин медленно прививались на российской почве. Кроме того, Высочайшие указы пока содержали лишь самые общие пожелания. Никаких узаконенных форм объединений торговых людей еще не было.
Среди упомянутых выше понятий выделяется понятие фирмы. О нем следует сказать особо. Дело в том, что оно, в отличие от других, появилось еще в XVIII веке, широко употреблялось в документах и в обыденной жизни вплоть до революции 1917 года.
Строго говоря, под фирмой всегда понималось имя купца, которым он, вступая в коммерческие сделки, подписывался в торговых документах. Это слово происходит от глагола firmaге — утверждать, ставить подпись.
Понятие «фирма» впервые появилось в Западной Европе в средние века и распространялось как на юридические лица, так и на единоличные торговые заведения. На деле понятие «фирма » означало замену имен многих «товарищей» одним — товарищемраспорядителем, если она объединяла несколько складчиков. Название фирмы становилось, таким образом, важнейшим признаком отличия ее от других. Под своим именем фирма становилась известной широкому кругу лиц, обретала в торговом мире определенную имущественную ценность, ограждавшуюся законом от посягательств третьих лиц, могла даже передаваться ближайшему родственнику. Понятие фирма выражалось в подписи, которую ставили не только на документах, исходящих из предприятия, но и на бланках бумаг; создатели имели право обозначать название фирмы на вывеске и на товарном знаке.
По мнению специалистов, российское законодательство «почти игнорировало не только понятие, но и само слово «фирма». Однако вопреки всему, как уже отмечалось выше, это понятие широко использовалось в практике российского предпринимательства, с ним считались и власти. Приведу лишь два примера.
В 1795 году купец первой гильдии Михаил Иванович Плотников просил у императрицы позволения производить свои торговые дела «как при здешнем порте, так и в прочих Российской империи городах от общего с сыном имени под фирмою «Михайло Плотников с сыном Иваном». Сообщая далее, что отныне все дела их будут совместными, глава фирмы просил сделать об этом соответствующее распубликование в печати.
Поскольку в то время в Архангельске еще не было типографии, то 20 июня 1795 года в типографии Московского университета было напечатано такое извещение: «Архангельское наместническое правление чрез сие объявляет, что архангельский первой гильдии купец Михайло Иванов сын Плотников, приняв к себе сына своего Ивана для произведения коммерческих дел товарищем, доверяет ему производить торговлю от общего имени под фирмою «Михайло Плотников с сыном Иваном».
Подобным же образом утверждали свое новое торговое дело сыновья известного архангельского купца Алексея Попова — Иван и Василий, испрашивая после смерти отца, последовавшей в 1805 году, Высочайшее позволение вести его под фирмою «Алексея Попова сыновья». Характерно, что когда в 1809 году братья решили разделиться и вести дела отдельно друг от друга, то старший сын Василий Алексеевич добился права сохранить прежнее название фирмы. Свое право на наследование ее имени он обосновывал тем, что в течение 16 лет состоял с отцом в одной фирме, был его старшим сыном и делал это, как он писал в своем заявлении, в знак «должного сыновнего почтения и незабвенной памяти родителя своего».
После законодательного закрепления в России новых типов торгово-промышленных объединений в форме торговых домов и акционерных компаний слово «фирма» в сочетании с именем ее владельца употреблялось как название его заведения, хотя по своей юридической сущности оно могло быть торговым домом или акционерным обществом.
Понятие акционерная компания было известно российскому законодательству с XVIII века. Но окончательно правовое оформление этого вида предпринимательства закрепил императорский Манифест от 1 января 1807 года «О дарованных купечеству новых выгодах, отличиях, преимуществах и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий».
«Желаем, — говорилось в этом документе, — чтобы верноподданное наше купечество, особливо для преобладания во внешней торговле, впредь производило свой торг в образе товариществ ».
Император придавал своему манифесту принципиальное значение. Отметив, что высшая власть в России всегда отмечала купечество, документ констатировал, что прежние отличия тем не менее пока еще «не могли возвысить целого состояния» и что «новый памятник должен означать бытие его в составе Государства, а новые выгоды и отличия, даруемые купечеству, должны утвердить «на вечные времена» новые способы, а также «распространить и усилить торговые предприятия».
Манифест установил в качестве основной формы ассоциированных предприятий торговый дом, который мог быть двух типов («полное товарищество» и «товарищество на вере»).В том и другом случаях каждый партнер нес ответственность за долги фирмы всем «имуществом своим движимым и недвижимым». Но между ними было и существенное различие. В «товарищество на вере» могли приниматься негласные компаньоны или вкладчики, финансовая ответственность которых за объединение ограничивалась только размером их инвестиций. Кроме того, последние «не имели права обязываться от имени торгового дома». На деле подобный подход приводил к тому, что состоятельные коммерсанты, основывая торговый дом, ради своей безопасности следили за тем, чтобы лишь они одни или члены их семей являлись совладельцами фирмы.
По русским законам для создания полного товарищества требовались: наличность торгового предприятия, общая фирма, в которой должны быть названы имена одного или нескольких товарищей с указанием на то, что в торговом доме принимает участие ряд лиц («и К°»), и установление коллективной ответственности за действия каждого из товарищей. Кстати, формула«и К°» использовалась и в названиях единоличных фирм.
Манифест 1807 года предусматривал обязательную регистрацию торговых домов в магистратах и городских думах, оповещение об этом всех купцов «печатными листами». Этот закон оставался неизменным вплоть до октября 1917 года.
В манифесте 1807 года говорилось и о «товариществах по участкам», т.е. об акционерных компаниях. Однако положение об этом виде объединений формулировалось пока в самой общей форме, а возможности их создания предусматривались как исключение, только с разрешения императора и с правом допуска в них «участников из всех состояний», в том числе лиц, которые не принадлежат к купечеству.
Руководствуясь этим законом, предприниматели России в период с 1799 по 1836 гг. создали 58 компаний, 41 из которых открыла свои действия. Первой среди них в XIX веке была Беломорская компания.
Оживление, начавшееся в промышленной сфере, вынудило правительство срочно разработать закон о создании акционерных компаний. 6 декабря 1836 года Николай I утвердил «Положение о компаниях на акциях». Закон явился выражением своеобразного государственного попечительства о развитии промышленности в России. Он, отметив, что «учреждение компаний на акциях, общими законами дозволяемое, не было доселе определено положительными правилами», рассматривал компании как наиболее удобную форму использования свободных частных капиталов. Закон гласил, что отныне «каждому раскрыт… свободный путь участия в выгодном помещении капитал на общих для всех единообразных правилах». В последующее время в закон вносились различные дополнения и уточнения, но в принципе он являлся главным документом, на основе которого происходило акционирование российских промышленно-торговых предприятий.
Что же конкретно вносил нового закон 1836 года? Кроме торговых домов, законодательство с этого времени предоставляло право основывать акционерные общества. Как и торговые дома, эти объединения также имели две формы: акционерное общество и товарищество на паях. Товарищество на паях давало возможность ограничить число пайщиков узким составом членов семьи и знакомых. Акционерное же общество могло иметь неограниченное число анонимных пайщиков. Как уже отмечалось, этот род объединения допускал к сотрудничеству в нем не только купцов, но и лиц «всех состояний».
Основное различие между торговыми домами и акционерными обществами состояло в том, что участники торгового дома («товарищи») в случае несостоятельности фирмы могли лишиться не только средств, вложенных в дела фирмы, но и всего принадлежащего им имущества. Участники же акционерной компании («акционеры») или товарищества на паях («пайщики») несли ответственность в пределах их вкладов в основной капитал предприятия. Отсюда вытекало существенное различие как в порядке учреждения, так и в регламенте деятельности этих предприятий. Для оформления торгового дома было достаточно засвидетельствования городской управой и извещения об этой акции в местной печати. А учреждение акционерной компании могло осуществляться только с разрешения царя или правительства. Указывая на это, закон оговаривал, что разрешение правительства «не заключает ручательства его в успехе самого предприятия». Для начала деятельности компании требовалось создание и утверждение ее особого устава, т. е. внутреннего закона.
Поскольку круг акционеров мог быть очень широким, то акции компании могли переходить из рук в руки, обращаться свободно на бирже. Поэтому размер основного капитала компании закреплялся законом как гарантия ее кредитоспособности. В этом смысле встречающиеся в литературе термины «акционерное общество», «акционерная компания» и «товарищество на паях» (с 1836 года) трактовались как тождественные.
Закон, подписанный Николаем I , установил именной тип акций. Он, в частности, гласил: «Во всех без изъятия компаниях, которые после издания сего положения учреждаться будут, дозволяются только именные акции, т. е. с точным обозначением на ней лица получателя: звания или чина, имени, отчества и фамилии».Закон ввел ряд ограничений в размерах землевладения, а также для акционеров и членов правлений по национальным и вероисповедным признакам. В частности, вводилось такое правило: учредителям разрешалось приобретать не более одной пятой части всех акций. Поскольку оба типа акционерных компаний вплоть до 1917 года находились под строгим надзором правительства, это давало бюрократии широкую возможность для вмешательства в предпринимательскую деятельность. Заметим также, что российские предприниматели средней руки предпочитали создавать торговые дома, так как этот вид объединения меньше, чем акционерное общество, подвергался государственному контролю и в то же время позволял успешно привлекать новые капиталы.
Исследователи пришли к выводу о том, что как для русских, так и для иностранных создателей акционерных компаний существовали три основные трудности, связанные с их основанием и деятельностью.
Первая из них состояла в сложности и длительности процедуры утверждения устава создаваемой компании или общества. Учредители были обязаны выработать проект устава компании, в котором следовало указать цель компании, название фирмы, под которой она будет действовать, размер основного капитала, органы управления, а также другие нормы, которые не противоречили закону. Устав акционерной компании в России и даже последующие изменения его обязательно утверждались императором.
Во-вторых, в России не были четко определены права акционеров на приобретение земли. Формально акционерным обществам разрешалось приобретать участки до 200 десятин за пределами городских территорий. Для покупки земли сверх этой нормы требовалось новое специальное разрешение, что также требовало немалых хлопот и отнимало массу времени. И, наконец, в-третьих, в России действовали дискриминационные правила по отношению к иностранцам и лицам иудейского вероисповедания. Тех и других сначала запрещалось включать в состав правлений обществ, поэтому предприниматели действовали через обходные пути.
Всего в течение XIX века в Архангельске зарегистрировали более 70 различных объединений. Это были в основном торговые дома, капиталы которых составлялись ближайшими родственниками или хорошо знакомыми между собой людьми. Многие из них создавались на короткие сроки, меняли названия в связи с вхождением в их состав сыновей создателей фирм и т. д.
Еще в начале века объявили о своем существовании фирмы «Менсендейк и К°», «Артур Кейли и К°», «Брандт, Родде и К°». Несколько новых фирм возникло в Архангельске в 20-е годы, после того как по указу императора Александра I городское купечество получило ряд очень важных льгот. В 1823 году жители Архангельска, купцы первой гильдии, имевшие капитал по 50 тыс. руб., Ф.А. Клефекер (выходец из Гамбурга) и Г.Н. Молво (уроженец Нарвы) основали торговый дом «Клефекер и Молво». Тогда же в Архангельске появился внук знаменитого Родиона Фанбрина. В 1789 году его дед стал российским подданным, был купцом 1-й гильдии, руководил фирмой «К° Родион Фанбрин — сыновья». Внук же вследствие расстройства дел переселился из Петербурга в Архангельск и записался в 3-ю гильдию.
Заслуживает внимания достаточно сложная процедура вступления иностранцев в права иностранных гостей и получения ими права на создание своей фирмы. Покажем это на конкретном примере. 10 апреля 1829 года великобританский подданный Давид Морган обратился к «Господину архангельскому Градскому главе» с просьбой: «На основании Высочайшего манифеста 1 генваря 1807 года на сей текущий 1829 год имею [желание. — Е. О.] производить торг в Архангельске по званию и по праву иностранного гостя, для чего объявляю капиталу 50 100 рублей, доказываю свое состояние наличными деньгами. В семействе никого не имею. А мне 20 годов». Молодой торговец, объявив далее об уплате положенной пошлины в размере 250 рублей, просил «записать в число иностранных гостей».
Через две недели последовало разрешение генерал-губернатора С. И. Миницкого. Получив этот документ, Морган уже вместе со своим земляком, великобританским подданным Феликсом Кларком 1 мая подали заявление в городскую думу с просьбой разрешить им открыть торговый дом «Кларк, Морган и К°», заявив при этом, что торговать они будут одни и никто из живущих в России участвовать вместе с ними в торговле не будет.
Подобным же образом создавалась торговая фирма «Менсендейк и К°». В октябре 1802 года архангельский военный губернатор предложил губернскому правлению «издать надлежащее постановление о приеме купцом Антоном Менсендейком товарищами в свою контору английского купца Ивана Гембри и архангельского временно записавшего купца Федора Олдекопа». 23 октября был издан Высочайший указ об утверждении фирмы, а затем по своеобразной цепочке этим делом занимались городской магистрат, таможня, холмогорская, онежская полицейские власти и другие органы.
В это же время возникли фирмы «Гернет и Клефекер», «Маккензи и К°» и др.
Окончательно вопрос об открытии деятельности фирмы разрешался только после указа императора, по сути дела, издаваемого от Высочайшего имени местными органами власти. Многие документы свидетельствуют о гибкости в ведении коммерческих дел, быстроте реакции выходцев с Запада на все перемены в экономической жизни России, малейшие изменения в ее законах.
В отличие от выходцев с Запада русские купцы действовали по преимуществу в одиночку. С некоторой долей условности архангельскими торговыми фирмами в начале XIX века можно считать семейные объединения «Алексей Попов с сыном », «Кузьма и Афанасий Амосовы», «Алексей и Таврило Плотниковы», «Вдова Егора Латышева с сыном» . Несколько семейных торговых дома имели в Архангельске в тот период вологодские купцы (три принадлежали купцам Митрополовым, один — Осипу Ханжину с сыновьями и один — братьям Ягодниковым).
Начало XIX века ознаменовалось первой значительной попыткой создания (в августе 1803 года) Беломорской акционерной компании с общим капиталом 444 тыс. рублей, 30 тыс. из которых составили собственные средства основателей дела, 139 тыс. — сумма от продажи акций, 150 тыс. дало правительство на 8 лет, и 42 тыс. вложил известный государственный деятель граф Н.П. Румянцев. О важности события свидетельствовал тот факт, что император Александр I лично утвердил правила ее деятельности и даже приобрел в знак одобрения этого начинания 10 акций. В составе организаторов дела были русские купцы К. Анфилатов, А. Попов и иностранец, проживавший в Архангельске, К. Дорбекер.
Получив ряд существенных льгот, компаньоны приступили к делу: ловле рыбы и развитию зверобойного промысла. Компания приобрела 5 различных судов, около двух десятков карбасов. Руководящее положение в ней занял помор Влас Ермолин. Начало работы было успешным: в течение первого года компаньоны смогли заготовить 3 тыс. пудов ворванного сала, 14,5 тыс. пудов трески и другой рыбы, 7,5 тыс. пудов семги и другой продукции.
Однако в последующие годы компанию постигла серия неудач: гибель судов от штормов и потери их от нападения французских и английских пиратов. Все это, а также недостатки организационного характера привели к банкротству компании, и в 1813 году она прекратила свое существование.
Историк В.П. Пузырев, исследовавший деятельность Беломорской компании, оценил ее создание как «первую попытку организации и использования на морском транспорте России акционерной, торгово-промышленной компании, первой судовладельческой компании капиталистического типа, действовавшей независимо от правительства на основе хозяйственного расчета».
В отличие от первых объединений подобного типа, создававшихся крупными вельможами в XVIII веке, компания не ограничилась скупкой и перепродажей продукции морских промыслов. Она сама заготовляла морского зверя, организовывала ловлю рыбы, закупая с этой целью собственные суда и оборудование, пыталась осуществлять бартерные сделки с Норвегией, доставляя туда хлеб.
После краха ее деятельности долгое время на Севере не предпринималось подобных попыток. По-прежнему рождались мелкие семейные фирмы. Порядок учреждения их после издания законов в 1807 году в течение всего века был предельно кратким. Так, например, 18 декабря 1881 года И.М. Шубный известил городскую управу о том, что «учреждено между собою полное товарищество торговать хлебом и другими товарами под фирмою торговый дом «И.М Шубный с сыном» и что все документы действительны за подписью И.М. или Д.И. Шубных.
Еще более лаконичным было сообщение А.Ю. Суркова и Е.И. Шергольда, известивших 26 марта 1881 года городскую управу о том, что ими «учреждено между собою полное товарищество для производства винокурения под фирмою «Сурков и Шергольд».
Несколько пространнее сообщали 14 апреля 1887 года о начале своей деятельности братья Мерзлютины: «Честь имеем оповестить Вас, что между нами составлено товарищество полное и бессрочное для производства всех родов внутренней торговли, что мы, товарищи, архангельские 2-й гильдии купцы Яков, Григорий и Василий Максимовы Мерзлютины жительствуем в г. Архангельске; на нашей печати изображено: «Торговый дом братьев Я., Г., В. Мерзлютиных в Архангельске». Уполномочие править и распоряжаться делами товарищества и выдавать, передавать и принимать векселя и совершать всякие договоры принадлежит каждому из нас». Далее следовали образцы подписей братьев.
Анализ документов показывает, что все подобные торговые дома создавались сначала родственниками: братьями, отцом или купеческой вдовой и их сыновьями и т. д. Иногда складывание капитала происходило и в том случае, если один из создателей фирмы имел морской корабль, а другой был хорошо знаком с компаньонами в западных странах. На такой основе, например, сложилась фирма «А. Менсендейк и К°».Антон Менсендейк имел свой корабль, но он являлся уроженцем Архангельска, т. е. обрусевшим иностранцем, а его «товарищи» отлично знали рынок западноевропейских стран, имели там развитые коммерческие связи. В фирме «Грибанов и Фонтейнес» соединились морской корабль купца Грибанова и связи А.И. дес Фонтейнеса с иностранными купцами. К тому же Грибанов был женат на сестре своего компаньона.
Подобный тип объединения не обязывал «товарищей» извещать власти о размерах своего капитала, публиковать отчеты о своей практической деятельности. А в случае смерти главы фирмы его наследник, как правило, сообщая об этом событии, не менял названия фирмы. Так поступил, например, уже в начале XX века после смерти своего отца, купца первой гильдии А.Ф. Беляевского его сын Яков.
Не изменила своего названия известная фирма «Амосов, Гернет и К°». После смерти одного из основателей заведением управляли наследники крестьянина Петра Амосова и Д.И. Мейер, урожденная Гернет. Причем паи между ними распределялись поровну.
Иногда владельцы фирм передавали свои права ближайшим родственникам. Так, Фанни Линдес передала фирму «Г. Линдес и К°» своим сыновьям Ф.Ф. и Э. Ф. Линдесам. Фирмой «Г. Шмидт» после смерти купца Геппа Шмидта владели его вдова Э.Ф. Шмидт и дети: сын Эрнест, дочери Эстер, Паула, Луиза. Делами товарищества управляли сын Г. Шмидта и Б.Ф. Пец — по доверенности семьи.
Долгое время в городе действовала фирма, основанная В. Брандтом. К делу отца присоединились его дети, которые стали позднее совладельцами крупнейшей в России компании по изготовлению льняных изделий в селе Меленки Владимирской губернии на 6000 веретен, преобразованной в 1873 году в паевое товарищество с основным капиталом 2 млн руб. Можно привести и многие другие примеры.
Значительно сложнее обстояло дело с регистрацией и работой товарищества на паях или акционерного общества. Извещение о создании подобного типа объединения содержало более пространную информацию. Забегая несколько вперед, сошлюсь на пример с созданием известного лесозавода «Стелла Поларе». 20 октября 1903 года правление только что созданного предприятия извещало: «Для содержания и развития действия принадлежащего торговой фирме «Ульсен, Стампе и К°» лесопильного завода в Архангельской губернии Печорском уезде учреждено товарищество на паях под наименованием «Товарищество лесопильного завода «Стелла Поларе» с основным капиталом руб. 564 ООО, устав коего Высочайше утвержден 10 мая 1903 года.
Товарищество, открыв свои действия, имеет честь довести до Вашего сведения, что первым собранием пайщиков членами правления избраны: Мартин Абрамович Ульсен, Рудольф Карлович Пец и Дмитрий Иванович Вальнев, кандидатами к ним Адольф Францевич Шольц и Карл Карлович Стампе».
Правление объединения регулярно публиковало годовые отчеты о своей деятельности и протоколы общих собраний пайщиков. Эти документы дают представление о многих сторонах работы лесозавода. К1905 году капитал товарищества был разбит на 445 паев. Пайщиками состояли 12 человек. Среди них: М.А. Ульсен с сыном Михаилом, располагавшие 116 паями, 100 паев имел Д.И. Вальнев, 60 — В.В. Мейер, 30 — Р.К. Пец, 50 — А.Ф. Шольц, 25 — А.К. Кизель, 8 — A.M. Починков. 25 паев принадлежало известным лесозаводчикам Кыркаловым. Каждый из пайщиков ставил свою подпись под протоколом собрания341 . Первые успехи работы лесозавода обнадежили «товарищей », и они вскоре увеличили основной капитал до 750 тыс. руб.
Нетрудно заметить, что члены правления (они же являлись и учредителями компании) владели более чем половиной всех паев, что позволяло им оперативно принимать необходимые решения, т. к. в соответствии с уставом они располагали большинством голосов. Кроме того, фирма (в данном случае лесозавод), на основе которой создавалось акционерное общество, действовала уже 20 лет. Иначе говоря, его учредители лишь расширяли масштабы производства, привлекая с этой целью капиталы богатых людей.
В состав его пайщиков и членов правления входили весьма состоятельные и влиятельные в промышленном мире русские предприниматели: Вальнев, Кыркалов и Починков. Это новое явление стало наблюдаться в конце XIX — начале XX вв. Экономические интересы оказывались выше былого противостояния между русскими предпринимателями и жителями Немецкой слободы.
Можно сказать, что вплоть до конца XIX века на Севере преобладали мелкие семейные фирмы и торговые дома. Для создания крупных акционерных компаний не было условий. Один из историков Севера в середине XIX века отметил, что пока для северных торговцев приемлема только простая форма складывания капиталов. Но тут же он добавлял: «Когда поучимся, да поприсмотримся ко всему, что и как ведать и делать надлежит, ну, тогда другое дело, — тогда можно будет смело приподняться и до формы акционерных компаний».
Тем не менее уже в XIX веке на Севере появился ряд заметных акционерных компаний. Своего рода поворотным событием в этом деле явилось учреждение в 1858 году акционерной компании Северодвинского пароходства. Одним из основателей ее был Афанасий Васильевич Булычев, ставший первым директоромраспорядителем компании.
Первоначально Булычев являлся купцом 3-й гильдии, заявив свой капитал в сумме 2400 рублей. Он прибыл в Архангельск из селения Слободского Вятской губернии. В числе учредителей компании были также родственник Афанасия Васильевича, купец 1-й гильдии Филипп Тихонович Булычев из города Орлова Вятской губернии и коммерции советник, крупный Никольский купец Илья Яковлевич Грибанов.
Первоначальный капитал нового объединения составил 150 ООО рублей. 750 акций стоимостью по 200 рублей каждая приобрели 27 человек. 90 акций имел И. Грибанов, по 70 — Ф.Т. и А.В. Булычевы, по 54 — В. Брандт и М.В. Изергин. Крупные паи имели также К. Люрс, фирма «Грибанов, Фонтейнес и К°» и другие. Таким образом, состав акционеров позволяет судить о том, что значительную помощь русским купцам, выходцам из города Орлова Вятской губернии, оказали бывшие иностранцы. В частности, К.В. Брандт, располагая связями в Западной Европе, помог правлению безвозмездно перевести капитал бельгийскому заводу за два первых парохода, доставить последние в разобранном виде в Архангельск.
Правление компании сумело собрать два парохода: «Юг» и «Двина», собственными силами построить несколько барж грузоподъемностью от 15 до 50 тыс. пудов груза.
26 июля 1958 года через газеты «Архангельские губернские ведомости» акционеры впервые заявили о планах своей практической -деятельности. В объявлении говорилось: «Контора учредителей Северо-Двинского пароходного общества, предполагая не позже 25 числа будущего августа месяца отправить в первый раз пароход «Юг» с буксирною баржою из Архангельска в Устюг и попутные прибрежные селения и обратно имеет честь покорнейше просить желающих отправить свои грузы адресоваться заблаговременно в Архангельске в оную контору и в Устюге».
Акционеры сдержали свое слово. 23 августа 1858 года пароход «Юг» вышел в первое пробное плавание вверх по реке. На борт первенца парового судоходства на Северной Двине поднялись военный губернатор Б.А. Глазенап, начальник губернии Н.И. Арандаренко, представители городских властей. Испытания вселили уверенность в новом деле: пароход шел со скоростью 15 верст в час, машины работали надежно. Испытания завершились торжественным обедом на судне. А назавтра, 24 августа, пароход с двумя баржами на буксире, грузом на них около 4000 пудов и 65 пассажирами под личным управлением А.В. Булычева отправился в рейс на Великий Устюг. Несмотря на многие трудности: отсутствие каких-либо знаков на реке, частые отмели, низкий уровень воды, плохую погоду, — пароход прошел расстояние за 91 час.
В навигацию 1858 года пароходы доставили из Архангельска в Котлас 86 059 пудов груза и 487 человек пассажиров. Рейсы оказались удачными и принесли более 2700 рублей чистой прибыли.
2 января 1859 года на общем собрании акционеров Ф. Булычев, подводя первые итоги работы, с законным правом мог назвать учреждение Северодвинского пароходного общества началом «новой эпохи… в летописях края». К этому времени правление, помимо двух пароходов, располагало 11 баржами, планом расположения будущих пристаней и т. д.
Собрание приняло ряд важных решений. Первую прибыль единогласно перевели в основной капитал, размер которого постановили увеличить на 450 ООО рублей, выпустить с этой целью 2250 акций,Предвидя резкий наплыв заказов на перевозку грузов, акционеры решили удвоить число барж, купить еще 2—3 буксирных парохода. Выявились и первые сложности. Основной поток пассажиров выпадал на весну и осень. А летом пароходы могли ходить пустыми. Поэтому содержание пассажирских судов на линии являлосьделом невыгодным .-Акционеры склонились к той мысли, что необходимо пока ограничиться перевозкой на баржах. Как бы то ни было, но начало большому делу было положено: просторы Северной Двины летом 1858 года огласили первые пароходные гудки.
По уставу пароходное общество учреждалось для перевозки грузов и пассажиров от Соловецкого острова по Белому морю, Кубенскому озеру, рекам Северной Двине, Вологде, Шексне, Волге, Каме и Вятке. Обществу разрешалось строительство и приобретение пароходов как в России, так и за границей, возведение жилых, складских и конторских помещений, комплектование кадров, назначение агентов в тех местах, где будет признано нужным, прием грузов от казны и частных лиц для доставки их по назначению. Правление общества летом находилось в Архангельске, а зимой переводилось в Великий Устюг или в город Орлов Вятской губернии.
В 1859 году началось регулярное сообщение первых пароходов между Архангельском, Котласом и Великим Устюгом. Сообщения в печати о первом рейсе в ту навигацию поражали воображение. Для сравнения новой формы доставки грузов с прежней приведем лишь один пример. 2 мая архангельский купец И. Антуфьев приплавил к Буяновской дамбе старинным способом -г— на барке — большую партию муки. Он находился в пути 16 суток. А пароходы «Двина» и «Юг», доставившие по 3 баржи, проделали этот же путь менее чем за трое суток. В обратный путь они забрали с собой, кроме груза, 720 пассажиров.
Три года спустя пароходы осуществили 11 рейсов, буксировали 15 барж с грузом 68 тыс. пудов, перевезли 3000 пассажиров. В 1868—1876 гг. акционеры купили у фирмы «Коккериль и К°» еще три парохода, а в 1883 — первый пассажирский пароход «Вычегда» для северных рек. В это же время начало функционировать пароходство и на реке Вятке. С 1874 года по ней открыли навигацию два парохода: «Ф. Булычев» и «Почетный». С началом пароходного движения значительно расширилась предпринимательская деятельность Афанасия Булычева: он увеличил масштабы хлебной торговли, устраивал пристани на реках. В 1877—1878 гг. акционеры предприняли смелую попытку (правда, не смогли довести дело до конца) соорудить железную дорогу от Казани до Котласа для соединения Волжского и Северодвинского бассейнов.
Открытие пароходного движения стало крупнейшим событием в истории Севера. Известный общественный деятель того времени Г. Минейко справедливо писал, что начало деятельности этой компании «составит эпоху в истории промышленности и торговли Северного края».
И это действительно было принципиально новым событием на речном транспорте. Создание пароходства решало, по крайней мере, три важные задачи.
Во-первых, в течение всей навигации устанавливалось постоянное удобное и дешевое сообщение между Архангельском и территориями, тяготевшими к Северной Двине.
Во-вторых, вместо громадных неуклюжих барок, которые служили купцам только для одного плавания и продавались в Архангельске по бросовой цене на дрова, на Северной Двине появились современные баржи. Они эксплуатировались не менее десяти лет. Тем самым достигалась экономия древесины, из которой изготовлялись ежегодно сотни плотов и громоздких барок, а само движение стало не односторонним, как в старое время, а двусторонним.
В-третьих, значительно ускорялась и удешевлялась доставка товаров в Архангельск и вывоз из него закупленных грузов, меньше становился риск предпринимателей во время плавания. Успешный опыт деятельности речного пароходства побудил его основателя Афанасия Булычева положить начало морскому сообщению «на Белом море и Северном океане между Архангельском, промышленными берегами вообще и Норвегией».
Пространное обоснование своей идеи купец изложил в послании архангельскому губернатору 18 января 1867 года. «Потребности постоянных пароходных сообщений между Архангельском и норвежским берегом, — писал он, — сознаются здесь давно уже всеми жителями беломорских берегов и составляют весьма насущную потребность в настоящее время. Бесспорно это подтвердил каждый, а в промышленном классе, встречающем нужду в содействии пароходов, беспрестанно слышится жалоба на этот важный недостаток. И сколько людей и капиталов погибло, может быть, по неполучении скорой помощи, которую бы по удаленности от населений могли бы оказать только пароходы».
Это ходатайство предпринимателя решительно поддержал архангельский губернатор СП. Гагарин, отметивший в рапорте министру внутренних дел, что «учреждение пароходства на Белом море… послужит на пользу поднятия производительных сил Русского Севера — условие, которое по важности своего влияния на край уступает место разве только проведению железной дороги с Двины на Вятку».
К сожалению, проект А.В. Булычева не был поддержан. Но в целом пример созданного им пароходства оказался заразительным. Вслед за ним стали появляться и морские суда с механическими двигателями. Честь основателя пароходного движения по Белому морю принадлежит инокам Соловецкого монастыря.
В 1861 году монастырь купил у известного купца Брандта пароход «Волга», сразу же переименованный в «Веру». В течение года монахи переоборудовали грузовое судно в пассажирское и начали перевозить богомольцев и доставлять грузы при помощи новой техники. На следующий год священнослужители сами построили в собственном доке пароход «Надежда», оборудованный новым двигателем, доставленным из Шотландии.
Многие монахи прошли подготовку в Архангельском порту, получив звание машинистов и шкиперов. Они успешно справлялись со своими обязанностями: летом плавали по морю, а зимой ремонтировали суда в собственном доке. Так возникло самостоятельное пароходство Соловецкого монастыря. Монахи быстро приспособили техническое новшество для своих сугубо земных дел.
А в 1870 году произошло еще одно событие, положившее начало акционированию в морском деле. Попытку основать первое морское пароходство на Севере предприняли судовладельцы и рыбопромышленники западной части побережья Белого моря. В январе 1870 года они обратились с просьбой к архангельскому губернатору Н.А. Качалову о разрешении создать «срочное морское пароходство» при условии правительственной поддержки. 16/28 мая Александр I I утвердил устав нового акционерного общества — «Товарищества Беломорско-Мурманского срочного пароходства».
О
бщество создавалось «для способствования развитию торговли и промыслов на Мурманском берегу и в Беломорье». Среди 9 учредителей его были купцы Базарный, Митрофанов, несколько мещан, которые и собрали основной капитал в сумме 50 тысяч рублей, разделенный на паи по 500 рублей каждый.
Уставом предусматривалось, что пароходы будут совершать регулярные рейсы между Архангельском и норвежскими портами с заходом в ряд становищ. Акционеры приобрели два пассажирских парохода: «Качалов» и «Великий князь Алексей» и чуть позднее — морской буксир. Каждый из пароходов должен был совершать 12 рейсов в навигацию. Император, утверждая устав пароходства, предписал выдавать товариществу в течение 10 лет пособие из казны в виде порейсовой платы до 30 тысяч рублей в год.
Товарищество сравнительно быстро наладило рейсы по мурманской линии и вдоль беломорского побережья. Но акционеров ожидали крупные неприятности. Один за другим пароходы терпели крупные аварии, компания понесла убытки. Все попытки вдохнуть душу в организованное дело не увенчались успехом. В начале 1875 года пайщики приняли решение о закрытии действий своего товарищества.
Однако жители Поморья уже почувствовали удобство нового вида транспорта. Кроме того, они воочию наблюдали регулярные рейсы пароходов, принадлежавших Соловецкому монастырю. Перспективность этой пароходной линии чувствовали и российские предприниматели. В том же 1875 году группа москвичей-бизнесменов: надворный советник Ф.В. Чижов, инженер генерал-лейтенант барон А.И. Дельвиг, капитан 2 ранга К.Ф. Литке, коммерции советник Т.С. Морозов и потомственный почетный гражданин В.И. Смолин создали «Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства». 6 мая 1875 года был утвержден устав новой компании. Правление Товарищества находилось в Петербурге. В Архангельске открылась его контора.
Располагая сначала тремя пароходами: «Архангельск», «Кемь» и «Онега», — преодолевая трудности, неся потери, пароходство начало свои действия. Большой пароход «Архангельск» работал на линии до норвежского города Вардё, остальные обслуживали побережье Белого моря. С 1884 года компания стала получать прибыль. Позднее она открыла рейсы до устья реки Печоры и на Новую Землю. В начале XX века пароходство располагало уже 14 современными грузопассажирскими судами. Стоимость его имущества в 1911 году составляла 2448 тыс. рублей, акционеры получали хорошие дивиденды — по 40—48 рублей на один пай.
Важную инициативу проявили опытные северные бизнесмены Я. Беляевский, М. Криличевский и Ф. Линдес, основавшие «Северное пароходное общество Котлас—Архангельск—Мурман». Уже через два года это пароходство имело в распоряжении 12 речных и морских пароходов, 55 барж и 20 различных судов.
Вскоре общество стало крупнейшим на Севере. В начале XX века оно имело 600 тысяч рублей основного капитала, закончило сезон 1906 года с крупной прибылью — 93 341 рубль. Имущество его оценивалось в то время в 1 573 714 рублей.
Трудно переоценить значение для развития экономики Севера рождение современного речного и морского транспорта. Достаточно отметить, что в 1900 году по Северной Двине в Архангельск пришло 1131 судно, доставлено более 3030 плотов. На речном транспорте в тот сезон трудились 12 504 человека.
Сильный речной флот на Севере сыграл важное стратегическое значение в годы первой мировой войны, когда Черное и Азовское моря на юге, Балтийское — на северо-западе были блокированы немцами и турками, утратили международное значение и оказались пригодными лишь для внутренних перевозок. Значительную часть общей нагрузки приняли на себя Белое море, речной флот северного бассейна и Архангельск— единственный в то время порт, открытый для судов союзных с Россией держав.
Часть разбогатевших архангельских предпринимателей нашла применение своим капиталам за пределами Архангельской губернии. Наиболее ярко это проявилось в деятельности купцов 1-й гильдии Э.В. Брандта, Э.Е. Линдеса и А.Ю. Суркова. В 1869 году Брандт и Линдес основали упоминаемую выше крупную фирму по изготовлению льняных изделий в селе Меленки Владимирской губернии на 6000 веретен. В 1873 году она была преобразована в паевое товарищество с основным капиталом 2 млн руб. (400 паев по 5000 рублей).
Пять лет спустя акционеры приобрели льнопрядильную и ткацкую фабрики бывшего торгового дома «А.М. Волков с сыновьями ». О размахе дела свидетельствовали такие данные: в 1914 году товариществу принадлежали фабрики, которые производили продукции на 5 млн руб. в год. Общий баланс предприятия составлял 6 375 850 руб., а чистая прибыль — свыше 351 тыс. руб. На предприятии было занято 4860 рабочих.
Известный архангельский купец Сурков в 1897 году учредил в Архангельске «Северное общество целлюлозного и писчебумажного производства». Фирма создавалась «для устройства в Вологодской губернии Кадниковского уезда фабрики для производства химическим и механическим способами древесной массы (целлюлозы) и изделий из нее, а также торговли предметами означенного производства». Позднее предприятие называли «Сокол» по деревне Соколово Вологодской губернии. В состав учредителей, кроме А.Ю. Суркова, вошел торговый дом «А.Н. Беляев и К°». Директором-распорядителем акционерного общества стал сын А.Ю. Суркова Арно.
Сообщая об этом факте в столицу, губернатор в своем отчете за 1900 год отметил, что А. Сурков вынужден был покупатьземлю для устройства своего завода в Вологодской губернии вследствие того, что в Архангельской губернии продажа земли, принадлежавшей преимущественно казне и царской фамилии, не разрешалась. Общество приобрело в собственность 3 участка земли в количестве 7193 десятины недалеко от станции Сухона Вологодско-Архангельской железной дороги. Основной капитал в момент его учреждения составлял 1 125 ООО рублей, разделенных на 4500 акций по 250 рублей каждая.
Компаньоны сравнительно быстро добились весьма значительных успехов. Предприятие ежегодно выпускало 700 тыс. пудов целлюлозы и около 100 — бумаги. Уже в 1903 году чистая прибыль составляла 32,8 тыс. руб. Вырос и основной капитал, составивший в 1913 году 2,25 млн руб. (9000 акций по 250 руб.). Общий баланс его равнялся 6036 тыс. руб. Акционеры получали ежегодный дивиденд до 12%. На выставке северной промышленности в Ярославле в 1903 году акционерное общество удостоилось почетной награды — Большой золотой медали.
Общество (сокращенно «Сокол») занимало третье место в России по размеру выпускаемой продукции (после известных целлюлозных фабрик «Вальдгоф» и «Вискоза»). Правление настойчиво стремилось к расширению своего дела. В 1912 году оно, в частности, ходатайствовало о выделении ему без торгов для сплошной вырубки от 600 до 1000 десятин леса в год и разрешении ввоза машин без пошлин. Правление мотивировало свои предложения тем, что оно должно быть «конкурентоспособным с заграничными и финскими заведениями».
В отличие от пароходных компаний, лесозаводы до начала XX века были сравнительно небольшими. Долгое время развитие лесопиления тормозилось из-за отсутствия механических и электрических двигателей. Сила ветра, которая первоначально использовалась для распиловки леса, или пилорамы, установленные на реках, были малопроизводительны. Слабыми были и первые паровые двигатели. Поэтому сначала лесозаводы, как правило, создавались силами одного-двух предпринимателей. Такими являлись, к примеру, заводы, созданные в Соломбале купцом Я.Е. Макаровым, а также норвежцем М.А. Ульсеном вместе со своим соплеменником К. Стампе. Невелик был сначала и лесозавод, сооруженный А. Сурковым и Е. Шергольдом. Продукция этих предприятий шла частично на строительство жилых домов и производственных объектов в городе. А большая часть производимой продукции с весомой выгодой для купцов вывозилась за границу.
Всплеск акционирования в лесной промышленности произошел уже в XX веке. Только крупный капитал давал возможность соорудить большой лесозавод, развернуть заготовку древесины, ее буксировку к лесозаводам. К тому же после появления железной дороги значительно расширились возможности реализации продукции лесозаводов: она могла направляться и в центральные губернии.
Н
есмотря на создание ряда больших по масштабам торговых домов, появление первых лесозаводов и даже акционерных компаний, промышленная деятельность архангельского купечества к концу XIX века не получила существенного развития. Оценка общего состояния промышленности, которая ежегодно давалась губернаторами в посланиях на имя императора, ничем не отличалась от суждений по этому поводу в начале XX века. Как уже выше было сказано, в отчете о состоянии губернии за 1896 год, например, отмечалось, что «собственно «заводов », как это принято понимать в обычном смысле, т. е. заведений, действующих посредством механической силы и при значительном количестве рабочих, в губернии немного. К числу таких заводов можно отнести: лесопиление, водочное, пивоварение, канатные и некоторые другие; прочие виды производств носят характер кустарной промышленности».
Как видим, этот анализ, по сути дела, дает почти такую же оценку ситуации, какой она была в отчетах губернаторов первой половины столетия.
Более весомых успехов в развитии промышленности и ее акционировании деловые люди Севера достигли в XX веке.
Этому в немалой мере способствовало решение острой для Севера транспортной проблемы — сооружения двух железных дорог: Пермь—Вятка—Котлас и Вологда—Архангельск.
Дискуссия о строительстве «чугунки» началась еще в 1868 году. Газета «С.-Петербургские ведомости» поместила пространную статью А. В. Журавского, который с глубокой тревогой за судьбу древнего Поморья писал: «Если Белое море не будет немедленно соединено с Волгой железной дорогой, то Север разорится вконец, станет в тягость и русскому обществу, и русскому правительству. Казенные недоимки, и теперь уже громадные, дойдут до страшной цифры; казна и общество должны будут постоянно кормить голодный народ. Но это еще не главное: русская беломорская торговля, и ныне уже ничтожная, окончательно перейдет, с богатейшими морскими помыслами, в руки иностранцев; переселение с Севера, чему уже теперь видим начало, примет опасные для государства и общества размеры… На случай же войны Север без железной дороги окажется беззащитен».
Решению транспортных проблем Севера во многом помог крупный государственный деятель России, министр финансов СЮ. Витте.В своих воспоминаниях Витте рассказал о том, как летом 1894 года он вместе с художником А. Борисовым и чиновниками спустился на пароходе от Котласа до Архангельска и совершил плавание до Мурманска.
В середине июня 1894 года Архангельск торжественно встретил высокого гостя. Накануне прибытия в город городская дума «за сочувственное отношение и заботу о нуждах Севера» присвоила СЮ. Витте звание почетного гражданина г. Архангельска. В дни пребывания в городе министр финансов посетил многие лесозаводы, контору госбанка, казенную палату и ряд других учреждений. Он по достоинству оценил значение Архангельска в истории России.
Витте энергично поддержал идею о сооружении железной дороги Пермь—Вятка—Котлас, просьбу архангельских купцов об открытии в городе коммерческого училища, об установлении телеграфной связи губернии с Мурманским берегом, выразил твердую уверенность в блестящем будущем Северного края.
Итогом поездки явился доклад министра императору Александру III. Витте решительно высказался за сооружение военного морского порта в Мурманской гавани и прокладке туда железнодорожной магистрали. В своих мемуарах Витте с удовлетворением отметил, что по его настоянию удалось провести железную дорогу от Вологды до Архангельска и проложить путь от сибирской магистрали через Пермь к Котласу, что позволяло доставлять сибирский хлеб на Север и в случае необходимости экспортировать на Запад.
…Узкоколейная железная дорога от Ярославля до Вологды была введена в строй еще в 1872 году. А 2 декабря 1893 года председатель правления Общества Московско-Ярославской железной дороги Савва Иванович Мамонтов обратился к министру финансов С.Ю. Витте с ходатайством о продолжении железнодорожной линии до Архангельска. Витте немедленно представил эту просьбу Александру III. Последний 3 декабря 1893 года повелел создать комиссию для изучения вопроса о сооружении стальной колеи на Север. В июне 1894 года император подписал дополнение к уставу Общества «О сооружении Вологодско-Архангельской железной дороги». Этим актом предписывалось строительство железнодорожной узкоколейной линии в один путь от Вологды до Архангельска, Общество переименовывалось в Общество Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги.
В целях привлечения средств для сооружения дороги, приобретения подвижного состава общество выпустило шесть 4%ных облигационных займов, в том числе пять внутренних и один внешний. На облигациях первых займов стоят подписи директоров С. Мамонтова, К. Арцыбушева и Н. Мамонтова.
Внутренние займы были реализованы в России с помощью Государственного банка и государственных сберегательных касс, внешний — размещен в Германии и отчасти в Голландии.
Займы гарантировались Российским правительством.
…В 1899 году вошла в строй магистраль Пермь—Вятка— Котлас. Двумя годами раньше, 17 ноября 1897 года, в Архангельск пришел первый поезд. А год спустя управление Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги известило, что «на Вологодско-Архангельской линии от станции Вологда до станции Архангельск-пристань взамен временного движения открыто с 22 октября 1898 года постоянное правильное движение для перевозки пассажиров, багажа и грузов большой и малой скорости».
Протяжение линии рт Вологды до Архангельска составило 596 верст в один путь шириной 0,5 сажени, или 1,5 аршина. Пропускная способность дороги составляла 3—4 пары сквозных поездов в сутки. Перед началом движения по дороге на ней имелось 30 шестиосных поездов, 38 пассажирских, 6 багажных, 400 товарных вагонов, а также 100 платформ и 10 цистерн.
С 1 апреля 1900 года дорога была выкуплена в казну, а еще через два года передана в заведование Министерства путей сообщения на общих основаниях. С начала 1907 года соединенным Московско-Ярославско-Архангельской и Санкт-Петербурго-Вятской дорогам было присвоено наименование Северные железные дороги.
19 лет путь между Вологдой и Архангельском был узкоколейным. Лишь после начала первой мировой войны за короткие сроки эту дорогу пришлось «перешить» на широкую колею.
Архангельск получил, наконец, выход в центр России.
Повествуя об истории архангельского купечества, нельзя не рассказать хотя бы кратко о северных ярмарках. Ярмарки ( от немецкого слова Jahrmarkt — ежегодный рынок) являлись одной из древних и наиболее распространенных форм делового сотрудничества русских торговцев. Сезонные виды обмена и торговля товарами возникли в далеком прошлом и развивались в рамках народных обычаев и традиций. В Древней Руси ярмарки были связаны с храмовыми или монастырскими праздниками и, как правило, проводились возле крупных монастырей или церквей.
Историки заметили, что традиция, когда церкви и торг располагались рядом, вызвала к жизни слово «погост», т. е. место, где торговали купцы, или«гости». Лишь позднее слово изменило свою семантику и стало означать «кладбище при церкви».
Задолго до рождения Архангельска успешно действовала знаменитая Холмогорская ярмарка — своего рода центральное северное торжище, регулировавшее торговое движение по Северной Двине. Долгие десятилетия Холмогоры играли двоякую роль в развитии меновой торговли. Во-первых, эта ярмарка являлась экономическим центром для всего Севера, и, во-вторых, она помогала соединять Север с центральными областями государства. В Холмогоры свозились все товары, которыми промышлял северный край: соль, рыба, меха, кожи, ворвань, дичь. Сюда же с юга привозили для обмена товары, в которых нуждались жители далекого Поморья, прежде всего хлеб и сукна.
Подобные же торговые центры появились на побережьях северных морей. Сохранилось яркое описание ярмарочного дня, проводившегося летом 1557 года на Мурмане в районе Вайда-губы. Англичанин У. Бэрроу писал о том, что 29 июня в день Великого Петра он наблюдал «большое народное сборище по случаю торга; с одной стороны, были там русские, карелы и лопари, подданные могущественнейшего государя, царя России, а с другой — норвежцы и люди из Финмаркена, подданные короля датского, они меняли рыбу на разные товары ». Исследователи полагают, что подобные корабельные пристанища, к которым прибывали иностранные корабли для торговли с поморами, располагались и в районе устья Северной Двины.
После сооружения архангельской корабельной пристани властям России потребовались немалые усилия для того, чтобы централизовать всю торговлю, создать здесь единую для всего региона сезонную международную ярмарку. И эта цель в конце концов была достигнута.
Уже в 1585 году Кольский воевода объявил иностранным купцам о том, что его государь «Федор Иванович… в своей государевой вотчине, в Коле волости, торговати велел трескою и палтусом и салом трескиным и китовым, а за иными товарами ездить надо на Двину, где государем построен новый город». В ответ на повторные запросы воевода, вновь указав на появление государевой пристани на Двине, решительно заявил: в Коле «торгу быть не пригоже, то место убогое». Дело, очевидно, было не в «убогости». Власти явно покровительствовали новой корабельной пристани на Северной Двине, а кроме того, весьма слабой была и защита тех отдаленных мест. Известный авантюрист Г. Штаден, проживший в Коле около двух лет, заметил: «Кола сама по себе не защищена», ее можно взять «отрядом в 800 человек, из них половина мореходцы, другая половина — стрелки».
Архангельск, пользуясь поддержкой центральный властей, постепенно превратился в центральный пункт торговой жизни Севера, заслонив собой не только торговлю на Коле, но и значение Холмогор.
Можно согласиться с мнением О.В. Овсянникова о том, что Архангельск стал административным и экономическим центром региона лишь сто лет спустя после своего основания. А до той поры он являлся своего рода «международным корабельным пристанищем» на время летней торговли, или, точнее говоря, мощной и долгое время единственной в России внешнеторговой ярмаркой.
Российские власти всемерно содействовали созданию и проведению ярмарок.Особое значение «большим и малым ярманкам» уделил Петр I. Регламент Главного магистрата, принятый по инициативе царя, ссылаясь на опыт других стран, напомнил, что ярмарки приносят огромную пользу. В специальной главе, посвященной «ярманкам», говорилось, что они «умножают казенные сборы», помогают «купцам и торговым людям в торгах и ремеслах» снабжать необходимыми продуктами жителей, живущих вдали от моря. Ярмарки, отмечалось далее в документе, развивают в государстве торги и промыслы, «а в народе происходит из того всякое довольство».
Указ предписывал Главному магистрату приложить всяческое старание «об умножении ярманок и торгов в городах и уездах в пристойных местах, а больше в таких, к которым водяной ход есть свободный».
В связи со складыванием Всероссийского рынка развивались и другие сферы торговли: стационарная, развозно-разносная. Но значение ярмарочной формы торговли в России не уменьшалось и в более позднее время. Это были своего рода периодические съезды торговцев и потребителей в определенном месте. Они постепенно превратились в форму междугородного, межгубернского и межуездного обмена товарами, выступали в то же время центрами спроса и предложения, а также и своеобразными регуляторами цен. В начале XX века в Российской империи числилось 18 452 ярмарки, 378 из них действовали в северном экономическом районе.
Живучесть российских ярмарок объяснялась рядом специфических условий России. Наиболее обстоятельная характеристика природы этого организма содержалась в хозяйственно-статистическом описании России начала 1860-х гг.: «Дробность производства, сосредоточение главных отраслей мануфактурной промышленности в немногих центрах, огромные пространства, редкость населения, плохие пути сообщения, недостаток капиталов — все это придает нашей торговле совершенно особый вид и характер. В России истинно коммерческими пунктами, в которых торговля получила вполне правильное развитие, можно назвать только Москву, Петербург, Ригу, Одессу и несколько других, уже менее важных внутренних и приморских городов. В остальных же местах постоянная торговля имеет большею частью незначительные размеры, а важнейшими проводниками торговой деятельности как в городах, так и в селениях служат ярмарки, превращающие иногда, хотя и на короткое время, самые незначительные места в важные торговые пункты. На ярмарках у нас совершаются почти все операции по оптовой торговле; тут товары переходят из рук фабрикантов и гуртовщиков в руки розничных торговцев; тут же фабриканты запасаются многими продуктами, необходимыми для их производства, тут совершаются всякого рода расчеты, сделки и другие биржевые операции; наконец, тут потребители могут входить в прямые непосредственные сношения с первыми руками и производителями». Отметив далее большое значение базарной торговли, этот документ подвел итог: «Таким образом, наша внутренняя торговля имеет характер торговли временной и кочевой, переносящей с одного места на другое громадные массы товаров и заставляющей наших купцов и их агентов находиться в постоянном движении».
Подобная оценка значения ярмарок для жизни Севера почти дословно повторялась в справочных книгах и обзорах Архангельской губернии в течение всего XIX и даже XX вв. В обзоре за 1910 год, например, подчеркивалось, что время не изменило сущности ярмарочной торговли. «Обособленность Архангельской губернии от центра России, трудность и медленность товарных движений, — говорилось в этом документе, — создают здесь неблагоприятные условия для постоянной торговли и тем самым сохраняют за ярмарками их прежнее значение главных, а местами и единственных рынков, где население может находить сбыт продуктов своих промыслов, удовлетворять покупкою насущные потребности своего хозяйства».
П
о масштабам своей торговли в России не знала себе равных Нижегородская ярмарка, оборот которой составлял от 125 до 170 млн руб. Одной из крупнейших являлась и Архангелогородская (с 1844 года — Маргаритинская) ярмарка, работавшая в период с 1 сентября по 1 октября. По сообщению губернской газеты, она получила свое название в честь Святой Маргариты, так как память о ней праздновалась церковью 1 сентября.
Можно сказать, что с возникновением Архангельска начался новый этап в истории внешней торговли России. Страна включилась в систему складывавшегося мирового рынка. Северная Двина закипела торговым движением, которое во много раз превзошло все, что видел этот древний путь в предшествующие века. В европейские страны через пристань на Северной Двине шел экспорт сырья и продукции, предназначенной для дальнейшей обработки, а в нашу страну ввозились ткани, оружие, вина, бумага, краски и многое другое.
Исследователи не раз обращались к анализу выписок Архангелогородской таможни за 1710 год, составленных на основании уже утраченных сейчас таможенных книг. Обработка этих данных, проведенная Р.И. Козинцевой, В. Захаровым и Н.Н. Репиным, дает интересные сведения об участниках ярмарки, о размерах их сделок с иностранцами и размерах товарооборота.
Общая сумма продаж западноевропейскими купцами составила в тот сезон 1 233 141 руб., а закупка — 1 428 063 руб., товарооборот ярмарки, таким образом, был свыше 2 700 тыс. руб.
Заморские гости доставили в Архангельск более 500 наименований своих товаров. 38 голландцев, 27 гамбуржцев, 14 англичан, а также представителей других стран (всего 94 человека) продали различных тканей на 506 тыс. руб., в том числе на 218 тыс. руб. металлов, много сахара, вина, красок.
Представляют большой интерес данные и о масштабах торговых сделок русских купцов, доставивших свои товары на продажу в Архангельск из 80 городов и поселений. Из общей суммы продаж, равной более 1 428 тыс. руб., треть — 459 621 руб. — составила пенька, 537 790 руб. — юфть (около 40 процентов). Иностранцы приобрели также большие партии льна, канатов и веревок, сала говяжьего, меда, мехов и другой продукции.
Ассортимент товаров, закупаемых обеими сторонами на Архангелогородской ярмарке, определялся потребностями того или иного государства. Англия и Голландия, как морские державы, приобретали материалы, необходимые для оснащения флота: пеньку, лен, холст и т. п. А Россия в начале XVIII века, находясь в состоянии военных действий со Швецией, активно приобретала оружие, сукно для пошива солдатского и офицерского обмундирования. Казна, в частности,с этой целью скупила более 84% меди, чуть меньше свинца и около трети сукна.
А вот каким образом характеризовалась, например, поставка оружия в Россию (в основном через Архангельск) в начале XVIII века:
Поставки европейскими купцами оружия в Россию.
Данные свидетельствуют о том, что поставки основного вида оружия пехоты — фузей (кремниевых ружей) были весомыми. Безусловно, это обстоятельство имело немаловажное значение для успешного ведения Петром I Северной войны.
В период своей работы ярмарка как бы выявляла все виды деятельности Архангельского порта: внутреннюю торговлю, масштабы привоза своих товаров поморами и, наконец, общие объемы внешнеторгового оборота.
Многие документы, а также рассказы очевидцев рисуют колоритную картину доставки в Архангельск грузов российскими купцами. Так, по словам иноземца Родеса, во время архангельской ярмарки даже в Москве замирала торговая жизнь: так много купцов выезжало оттуда на Север. Казна высылала сюда большое количество своих товаров. Коллинс свидетельствовал о том, что «царь ежегодно отправляет в Архангельск огромное количество мехов, мыла, пеньки, льна и меняет их там на шелковые ткани, бархаты, парчи, атласы, сукна».
Но, пожалуй, самое яркое описание торговли в этом крае оставил А. Мейерберг, австрийский посол в России. В своей книге «Путешествие в Московию» он писал: «Северная Двина совсем завалена торговыми грузами, везут то выделанные воловьи кожи, то следующие еще к выделке лосиные, то коноплю и смолу, то льняное семя и сало, то воск, то приготовленную на Волге белужью, осетровую и других рыб икру, то липовую, ясеневую, вязовую и ивовую очищенную золу для суконного и мыловаренного дела, то медвежьи, волчьи, лисьи, беличьи, рысьи, хорьковые, куньи, собольи и другие меха; все для англичан и голландцев, приезжающих каждый год туда морем в известную пору лета. Они берут все эти вещи, да еще слюду, добываемую из гор на берегах Двины, и вытопленное из тюленьего жира масло и, либо уговорившись сначала об обмене на свои товары, либо тут же сторговавшись в цене, отдают за то привезенные по Средиземному морю и океану: сахар, шафран, соленые сельди, мальвазию, испанские и французские вина, сукна разного рода и цвета, голландское полотно, зеркала, ножи, сабли, пистолеты, ружья, пушки, медь, свинец, олово, шелковые ткани, аксамит, камку, золотой и серебряный атлас, полотняные, бумажные и шелковые чулки, пряденое золото, жемчуг, перлы, рубины… наконец, огромное количество золотых и серебряных денег. Все это отвозилось вверх по реке , к г. Вологде, а потом, по зимней дороге в Москву в продолжение восьми дней пути».
Эти любопытные сведения иностранца подтверждаются конкретными данными о количестве барок, плотов, баркасов, лодок, спускавшихся с верховьев Северной Двины и приходивших к началу Маргаритинской ярмарки.
Возьмем, например,1841-й, далеко не самый удачный для торговли год. По Северной Двине сверху в губернский центр пришло 2103 различных судна, в том числе 153 барки, 543 карбаса, 547 плотов и т. д. Они доставили в северный порт товару на 3 273 284 руб. На этих судах в город прибыли более пяти тысяч человек, в том числе 1196 крестьян и купцов из Архангельской губернии, 3820 — из других городов. В тот сезон из приморских населенных пунктов в Архангельск пришло более 850 судов.
Если к этому добавить 244 иностранных корабля, бросивших свои якоря в порту на Северной Двине, то можно хотя бы частично представить себе шумное многолюдье, наблюдавшееся в то время в городе, размах торговых сделок, совершавшихся на пристанях, в лавках, палатках, а порой и прямо на судах.
Нельзя не сказать также о том, что Архангельск никогда не терял торговых связей с Сибирью. Большой торговый путь на Восток издавна шел от Великого Устюга. Устюжские и сибирские купцы постоянно обменивались своими товарами.
Причем эта торговая связь Сибири и Севера не ослабла и после того, как вследствие ряда причин торговые пути постепенно переместились в направлении к Петербургу, к Балтике. Еще долгое время сибирские транспорты с мехом по-прежнему шли к своему конечному пункту — портовому городу на Северной Двине.
Северные коммерсанты до появления пароходов проявляли размах и творчество в поисках средств доставки своих товаров. Так, родственник известного архангельского купца А.В. Булычева — основателя Северо-Двинского пароходства — вятский бизнесмен Егор Никитич Булычев с сыновьями начиная с XVIII века вел большой торг в Архангельске.
Всю зиму к пристаням Ношуль и Вымско-Быковской подвозили товары, здесь же строились деревянные барки длиной в 11,5 сажени. Затем сразу после прохода льда, когда на берегах рек еще лежал снег, владельцы караванов пускались в плавание. Они стремились использовать возможности весеннего разлива, чтобы быстрее достичь Северной Двины, так как реки Луза и Юг быстро мелели. Несмотря на холод, помещения для сна из-за боязни пожаров не отапливали. Для приготовления пищи на барках готовились особые места, обивали их железными листами, на которых складывали кирпичные печки с котелком.
Один из наследников купца Филипп Тихонович предпринял смелый эксперимент. Вступив в наследование, он нашел вместимость прежних барок малой и стал впервые сооружать барки длиной по 25 саженей, т. е. более 50 метров. Эта мера встретила сначала недоверие со стороны купцов. Но затем они быстро поняли преимущества этой инициативы. Караван Булычева из пяти новых барок отлично преодолел дальнюю речную дорогу. На каждой из барок находилось по 55 тыс. пудов сыпного груза и кудели и по 80 человек команды. Этот предприимчивый вятич вместе со своим родственником архангельским купцом Афанасием Васильевичем Булычевым учредили в 1858 году Северо-Двинское пароходное общество.
Кроме Маргаритинской, в Архангельской губернии издавна действовали Евдокиевская (с 25 февраля по 10 марта в селе Благовещенском Шенкурского уезда), Сретенская (со 2-го по 10 февраля в Шенкурске), Никольская и Алексеевская в Пинеге (первая — с 4 по 12 декабря, вторая — с 23 по 31 марта), а также Крещенская в Мезени (с 10 по 20 января) и Рождественская — в Емецке. Время проведения ярмарок имело свое объяснение: Маргаритинская действовала осенью, так как товары к ней доставлялись по реке и морям, а все остальные — зимой, когда замерзали реки и болота, а, значит, облегчался гужевой подвоз грузов и обеспечивалась их сохранность.
Многие документы отмечали, что каждая ярмарка на Севере имела товар, который являлся главной статьей их торговли. Таким товаром для Маргаритинской ярмарки, например, являлась рыба. В 1900 году, например, сделки на этот товар составили 88% всей ее торговли. На Евдокиевской ярмарке преобладали мануфактурные товары, Никольской — предметы оленеводства, рыбного и звериного промысла, Сретенской — бакалейная и в особенности хлебная продукция и т. д.
Вот некоторые данные об общих объемах продажи товаров на этих ярмарках в 40-е и 70-е годы XIX века:
Среднегодовая продажа товаров на ярмарках Архангельской губернии (в рублях)
В целом за каких-то 20 лет общее количество продаж выросло в два раза. Даже на самой мелкой из всех ярмарок — Сретенской (в Шенкурске) уровень реализации товаров увеличился в 3,5 раза. А торговый оборот Маргаритинской ярмарки в начале XX века составлял 1,5—2 млн руб. Вплоть до конца XIX века не сдавала своих позиций Евдокиевская ярмарка. Более того, в некоторые годы она по своим оборотам превосходила главную в губернии — Маргаритинскую ярмарку. В 1877 году, например, в село Благовещенское было доставлено товаров на 931 855 рублей и продано на 785 тыс. руб. А на Маргаритинской ярмарке соответственно товарооборот составил всего лишь 695 и 537,7 тыс. рублей.
На Евдокиевской ярмарке был представлен, говоря современным языком, весь Северо-Западный регион. В 1839 году, например, ярославский купец Иван Горшков привез товара на 53 тысячи рублей, на пять тысяч рублей доставил добра шенкурский купец Гаврила Попов, на две тысячи — вельская мещанка Парасковья Потеряева. А рядом с ними успешно торговали мелкие ремесленники и посредники, доставлявшие различных изделий на сумму от 100 до 300 рублей. Заметное место среди этой категории торгующих занимали жители Каргополья.
Представляют интерес цены, которые складывались на той или иной ярмарке. Докладывая об итогах только что закончившихся торгов в селе Благовещенском начальнику губернии, шенкурский уездный исправник сообщал 23 марта 1879 года о том, что «из-за отсутствия у народа денег» цены на самый важный местный товар — смолу — были низкими: от 2,3 до 2,6 рубля за бочку. Для сравнения отметим, что цена лошадей, которых было доставлено на ярмарку 1700, составляла от 10 до 100 рублей за голову. Шкуры (волчьи, медвежьи, коровьи) стоили от 4 до 20 рублей штука, пуд ржи — 75—85 копеек, мука высшего сорта— 10—16 рублей мешок, сахар — 8,4 рубля пуд, масло коровье — 5—10 рублей пуд, говядина — до 2 рублей пуд.
В селе Благовещенском силами удела был сооружен гостиный двор, насчитывавший 300 номеров, около 40 купцов обычно проживали во время ярмарок в домах крестьян.
Обстановка на местных ярмарках была далеко не идиллическая. Среди наиболее заметных происшествий во время торгов были кражи. Вот одна из многих картинок, оставшаяся в донесении Шенкурского исправника в 1870 году: «В ночь на 28 февраля во дворе крестьянина Благовещенского прихода Николая Павловского похищено с воза крестьянина Кадниковского уезда Матвея Денисова шорного товара на 122 рубля. В ночь на 2 марта неизвестно как ушла из двора пономаря Благовещенского прихода Павловского лошадь крестьянина Пинежского уезда стоимостью 90 рублей. Виновные пока не найдены».
Своего рода феноменом Архангелогородской ярмарки служила торговля, производившаяся на ней поморами. Этим именем на Севере издавна назывались люди прибрежного края Архангельской губернии, т. е. население, которое проживало в Архангельском, Мезенском, Кольском и Кемском уездах, а также в Сумском посаде. Поморы издавна пользовались рядом льгот. В частности, они могли без различия гильдий, от рядового крестьянина-промысловика до купца, беспошлинно и в любом количестве вывозить из Архангельского порта на собственных судах хлеб, а также привозить соленую рыбу как норвежского, так и собственного лова. В этом случае они платили пошлину только за соленую сельдь и сушеную треску.
Начиная с марта поморы двигались в становища, где занимались рыбными промыслами. А после вскрытия Северной Двины многие из них с рыбой собственного лова и закупленной у промышленников направлялись в Архангельск. Некоторые поморы совершали этот рейс не один раз. Абсолютное большинство поморских промышленников приезжали к Архангельску со всех становищ на раншинах (такое название судов происходит от слова «ранний»), лодьях, кочмарах и шхунах в период ярмарки. Часть поморов подходила в этот момент из Норвегии, куда они ежегодно возили хлеб, пеньковые товары, крупу, выменивая на них соль, треску, палтусину, оленьи шкуры и многое другое.
В течение XIX века в среднем ежегодно в Архангельск приходило более 600 судов из прибрежной территории и более 100 — из Норвегии.
В начале октября все поморы на своих небольших торговых и промышленных судах возвращались с закупленными товарами к себе в родные поморские деревни.
С
амым важным видом торговли являлась заграничная торговля Архангельска. Анализ этого вида деятельности дан в разделе «Внешняя торговля». Здесь напомню лишь о том, что начиная с 20-х годов XIX века она не увеличивала своих объемов. Сказалось уменьшение у иностранцев спроса на товары СевероВосточной России. К тому же зарубежные потребители имели возможность дешевле и легче получать их из портовых городов Прибалтики, куда протянулись железные дороги, где был возможен более ранний подход судов, сосредоточились крупные торговые капиталы.
Все это привело к тому, что архангельский губернатор сделал в 1886 году вывод о резком падении заграничной торговли. Как уже отмечалось выше, перспективы ее развития были связаны с развитием речного и в особенности железнодорожного транспорта.
Заметную роль в развитии торговли и промышленности в Архангельске, в становлении купеческого облика города на Северной Двине сыграли иностранные купцы, или «немцы» — так называли на Севере, как и во всей России, иноземцев. Вскоре после основания порта здесь стала формироваться смешанная, в основном голландско-немецкая колония, получившая название Немецкая слобода. С той далекой поры вплоть до первых лет советской власти это понятие бытовало среди жителей города.
Иноземное поселение являлось, говоря современным языком, одним из городских микрорайонов. Слобода, располагавшаяся ниже древнего Гостиного двора, примерно от нынешней улицы Свободы до улицы Логинова, и врезавшаяся в глубь городского массива, сначала на один квартал от набережной Северной Двины застраивалась красивыми ухоженными домами, имела свои церкви, превратилась в своеобразный благоустроенный городок западноевропейского типа. Историк В. Крестинин не без основания называл слободу «вольным немецким архангельским посадом». Слобода производила благоприятное впечатление на всех путешественников, посещавших Север. Доски добротных мостовых здесь не прогибались под ногами прохожих, а утопавшие в зелени особняки соперничали друг с другом в богатстве отделки.
К XIX веку Немецкая слобода расширилась и ограничивалась улицами Набережной Северной Двины, Обводным каналом, Свободы и Шубина. Следует отметить, что иноземное поселение в Архангельске никогда не имело формального статуса, и границы расселения иностранцев были весьма условны. В слободе находилось немало домов и русских купцов.
Архангельский военный губернатор, в частности, отмечал в одном из документов, что в Немецкой слободе проживают «большею частию торгующие иностранцы и архангельские капиталисты ».
Прежде чем анализировать деятельность обитателей Немецкой слободы, коснемся двух общих проблем: историографии истории этого поселения в Архангельске и тесно связанной с ним роли иностранного капитала на Севере, а также периодизации существования слободы.
Богатое прошлое Немецкой слободы лишь недавно стало предметом научной разработки. До сего времени в трудах историков, как на это справедливо указывал О.В. Овсянников391, были слабо отражены многие аспекты этой многоплановой проблемы: численный и национальный состав иноземной поселенческой структуры, взаимоотношения ее жителей с русскими купцами и «посажанами», влияние первых на жизнь городской общины, масштабах их торгового и промышленного бизнеса и т.д.
В оценках деятельности бизнесменов — обитателей Немецкой слободы, как, впрочем, и вообще иностранного капитала в России, —- наблюдались крайние точки зрения, которые обусловливались конкретной социально-политической и экономической ситуацией в стране.
Немало негативных оценок в адрес иноземцев высказал в своем содержательном труде «Очерк истории Архангельска в торгово-промышленном отношении» С.Ф. Огородников. «Иноземцы, — отмечал он, — особливо англичане, платили русскому народу таким презрением, забылись до того, что принимали дарованные преимущества как должное, считали дозволенными всякие средства, ведущие к обогащению, лишь бы ослабить приютившее их государство и сделать берега его недоступными для кораблей других народов».
Противоположную точку зрения по вопросу о роли иностранных инвестиций занимал Г.И. Минейко. В своем отзыве на проект книги С. Огородникова он обвинил автора в «смешивании торговых интересов края с национальностью», в том, что автор оценивал положение торговли «не по мере развития ее оборотов, открытия новых торговых путей, новых рынков, новых статей обмена, а по мере участия в этой торговле русского купечества». По сути дела, Минейко выступил против политики государственного регулирования торгово-промышленной деятельности русских купцов, за абсолютную свободу торговли.
Региональный подход к анализу трудной проблемы отразил общественное мнение, сложившееся в то время. Роль иностранного капитала в России всегда являлась одной из наиболее дискуссионных проблем отечественной историографии.
Впервые вопрос о работе в стране иностранных акционерных компаний и оценки их роли возник в 1863 году в связи с попыткой создания Англо-русского банка. Открытие банка не состоялось, но перед государственными чиновниками встали такие проблемы, как порядок утверждения подобных обществ, экономическое значение для страны иностранных капиталов и т. д.
Особенно жаркие споры вокруг проблемы иностранного капитала разгорелись в конце XIX — начале XX века, когда в России началось массовое создание акционерных компаний. В патриотической прессе преобладало враждебное отношение к иностранным инвестициям.
Не было единой точки зрения на эту проблему среди членов Государственной думы, т. е. уже в XX веке. Выступая на одном из ее заседаний в 1913 году, видный промышленник А.И. Коновалов отмечал, что причинами слабого притока иностранных капиталов в Россию «является отсутствие правовых политических условий…, архаичность многих наших законов, недостатки нашего трудового законодательства и отсутствие уверенности… в существовании твердой экономической политики».
Для подобного заявления российских парламентариев были основания. Дело в том, что формально порядок утверждения акционерных обществ в России по закону от 6 декабря 1836 года был одинаков как для русских, так и для иностранных подданных. Но этот закон не давал определения самого понятия «иностранное общество», вследствие чего среди исследователей до сего времени не существует единой точки зрения об этой категории организации промышленного производства или торговли.
Изучение вопроса о роли иностранного капитала в советское время почти не велось, т. к. скудные данные о вложениях иностранцев служили лишь для обоснования распространенного в то время тезиса о полуколониальном характере экономики России. Иностранный капитал нередко изображался главным виновником отсталости нашей страны, выход из которой могла дать только социалистическая революция.
В работах архангельского экономиста П.М. Трофимова, например, отмечался хищнический характер иностранного капитала. Иностранцы на Севере, по его мнению, «разоряли и подрывали русские торговые и промышленные предприятия», проводили здесь колониальную политику.
Подобная тенденция дает о себе знать и в наши дни. Профессор О. Платонов во вступительной статье к объемистой книге «1000 лет русского предпринимательства…» пишет: «Большая часть иностранцев, приезжавших в Россию в XVI—XVII веках, были люди авантюрного, а порой даже мошеннического склада, люди, которым нечего было терять, их цель была ловля «счастья и денег». Причем на русских людей они зачастую смотрели как на объект наживы, нередко пытались их надуть».
С другой стороны, как раньше, так и в наши дни некоторые историки и экономисты дают только панегирические оценки роли иностранцев в развитии российской экономики.
Не остались в стороне от освещения этой многогранной проблемы и иностранные исследователи. В отличие от русских историков, они отмечают исключительные трудности ведения торгового бизнеса в России. Среди них: отсутствие постоянных торговых партнеров, произвол чиновников, торговые сделки с необычным предпринимателем — государством и т. п. Как отметил один из иностранных историков, западноевропейский купец, рискнувший заниматься бизнесом в России, должен быть скорее «авантюристом», чем обычным купцом.
В последний период вопрос о роли иностранного капитала стал вновь активно обсуждаться российским обществом, является предметом пристального внимания ученых.
Принципиальная позиция, сформировавшаяся в ходе дискуссий и занятая нашими исследователями по этому всегда актуальному вопросу, стала более взвешенной. Она состоит в том, что иностранные капиталовложения «сыграли важную роль в становлении некоторых отраслей промышленности», что «иностранные предприниматели несли с собой не только капиталы, но и складывавшиеся веками в более развитых странах навыки капиталистической организации промышленности, торговли и кредита, а также выработанные там технические идеи …и способствовали установлению и развитию связей российской экономики с мировым рынком». Но, с другой стороны, исследования убедительно показывают, что «не нужно идеализировать значение прямых иностранных капиталовложений.
Они отнюдь не преследовали благотворительные цели».
Подобная оценка, однако, не означает полной ясности ситуации, которая имела место в экономике отдельных регионов. Как справедливо заметил один из первых исследователей этой проблемы А.Г. Донгаров, «то, что когда-то было коммерческой тайной для современников, сегодня остается в значительной степени тайной для историков».
Мы еще вернемся к этой оценке при конкретном анализе участия иностранного капитала в развитии экономики Севера.
Пока лишь отметим, что вплоть до недавнего времени на серьезное изучение проблемы иностранного капитала в России было наложено своеобразное «табу».
Что касается проблемы периодизации истории архангельской Немецкой слободы, отметим: накопленные сведения о ней . позволяют выделить несколько этапов в жизни и деятельности ее поселенцев.
Первый из них длился с момента основания города до эпохи Петра I, т. е. около 120 лет. Это было время сравнительно стабильного развития внешней торговли в Архангельске, который являлся единственным в России центром притяжения иностранных купцов. Шел процесс постепенного увеличения численности иноземных поселенцев на Севере и внедрения их в жизнь города на Северной Двине.
Вторым периодом жизни слободы следует считать эпоху Петра I. Великий реформатор, предельно упростив правила приезда иностранцев в Россию, оживил жизнь Немецкой слободы. Наряду с новыми поселенцами с Запада, здесь оказалась также часть «московских немцев», прибывших для работы на Соломбальской судоверфи и для торговли.
Третий этап развития иностранной торговли и соответственно жизни Немецкой слободы длился более 40 лет (с 20-х годов XVIII века до 1762 г.). Этот отрезок времени можно характеризовать как период заметного упадка и затухания деловой жизни на Севере, вызванных рядом ограничительных мер по ввозу товаров в Архангельск из центральных регионов России. Он продолжался здесь до отмены ограничений на внешнюю торговлю. Значительная часть иностранцев в те годы покинула город. Некоторые из них перебрались в Петербург. В Немецкой слободе остались лишь самые стойкие купцы, наладившие связи со своими клиентами в провинции, а также купеческие вдовы.
Примерно с 1760-х годов торгово-экономическая жизнь в Архангельске характеризовалась заметным оживлением, продолжавшимся до конца первой четверти XIX века. В это время наблюдался взлет местного купеческого судостроения, быстрый рост могущества русских и иноземных торговых домов. Значительная часть иностранцев вступила в это время в российское подданство.
Все последующие десятилетия вплоть до конца века деловая жизнь Архангельска характеризовалась резким упадком. Обанкротилась значительная часть русских торговых домов. А выходцы с Запада безраздельно господствовали во внешней торговле, успешно внедрились в судостроение, стали заниматься лесопилением.
И, наконец, в последней четверти XIX века начался заключительный период в жизни Немецкой слободы. В 70—80-е годы на Север прибыла последняя волна иноземцев. В их числе были наиболее заметные архангельские предприниматели: А.А. Сурков, М.А. Ульсен, К.К. Стампе, А. И. Андерсон и другие. Это было время начавшегося подъема промышленности и торговли Севера, что было обусловлено проведением железной дороги из центра до Архангельска, развитием речного парового судоходства и притоком капитала в ведущую отрасль хозяйства — лесную промышленность.
После революционных потрясений 1917 года, последовавшей затем гражданской войны Немецкая слобода прекратила свое существование. Часть бывших обитателей иноземного поселения выехала на родину своих предков. Многие потомки «немцев» навсегда остались на Севере. И в настоящее время в Архангельске нередко встречаются фамилии Шергольдов, Гувелякенов, Пецев и ряд других.
Процесс вхождения иностранцев в экономическую и культурную жизнь Архангельска и формирование здесь постоянного их обитания — Немецкой слободы — был длительным и достаточно сложным. Представителей диаспоры, смешанной из разных народов, объединяли в основном два фактора: экономика и религия.
Труды историков последних лет позволили установить, что понятие «Немецкая слобода» появилось в Архангельске в конце XVII века. А в постоянном обиходе и в деловых документах оно стало употребляться лишь в начале XVIII столетия.
Рождение и становление архангельской Немецкой слободы, судьбы ее поселенцев определялись, на наш взгляд, тремя факторами: мотивами действий иностранных предпринимателей, политикой Российского государства и тесно связанным с нею ходом социально-экономического развития Севера
.
Не подлежит сомнению, что основным мотивом стратегии в деятельности иноземного купечества на севере Московского государства являлся поиск экономической выгоды.
По замечанию русского историка, академика С. Платонова, в основе мероприятий иностранцев по освоению Русского Севера лежали причины коммерческие, и поэтому «в результате всех изысканий англичан и голландцев явились не научные трактаты, а торговые договоры с московским правительством». Иноземцы, по его мнению, стремились «использовать (и по возможности монопольным способом) исследованный край». Они были, заметил один из краеведов, «не бескорыстными служителями…, а искателями счастья, влекомыми жаждой обогащения . Иначе говоря, в Россию ехали различные люди с единственной целью: за хорошими заработками. Используя богатый опыт в бизнесе, они намеревались поправить здесь свои пошатнувшиеся на родине дела.
Верность этих слов вполне подтверждается анализом конкретных событий и фактов. Узнав о богатстве Севера России, иноземцы с поразительной быстротой проникали в неведомые им ранее земли, осваивались в новой обстановке, добирались до Мезени, Печоры и даже Сибири.
Голландский посол, юрист и географ Николаас Витсен в своей книге «Северная и восточная Тартария», изданной в 1692 году, дал подробное описание Пустозерска с приложением детального плана города. Еще в начале XVII века здесь были представители английской торговой компании.
Сюда вслед за англичанами пытались проникнуть и другие иностранные купцы. Русское правительство, чтобы воспрепятствовать этому, в 1620 году закрыло морской путь в Сибирь. Знаменитый Пустозерский острог стал играть роль военно-сторожевого поста, способного воспрепятствовать проникновению иноземных предпринимателей в северо-восточные районы и в Сибирь.
Первым местом, где нашли применение свои силам английские купцы на Севере, явились Холмогоры. Пользуясь льготными условиями, данными Иваном Грозным, они уже в 1560-е гг. имели здесь, по свидетельству английского путешественника Томаса Рандольфа, не только склады для хранения товаров, но и «собственную землю и много хороших домов с конторами для собственного удобства». Более того, английский купец Ричард Грей основал в Холмогорах канатную фабрику (канатный двор). Семь английских мастеров, используя силы свыше ста местных крестьян, плели канаты, которыми оснащались корабли Великобритании. Только в 1558 году здесь было изготовлено 70 тысяч пудов русских канатов и веревок.
Масштабы торговой деятельности «Московской компании», созданной в Англии, непрерывно расширялись, и в 70-е годы XVI века она ежегодно направляла на Север России от 6 до 10 кораблей. Компания добилась права беспошлинной торговли во всем Московском государстве, монополизировала торговлю в Казани, Астрахани, в Нарвской гавани. Она стала владеть недвижимостью в этих городах, иметь канатные заводы не только в Холмогорах, но и в Вологде, искать руду, нанимать русских рабочих.
Однако начиная с 1570-х гг. англичан потеснили голландские купцы. В 1578 году в Пудожемском устье Северной Двины появился корабль из Нидерландов Яна ван Балле. Вслед за ним на Двину пришли и другие голландские суда. А в 1580 году Ян ван Балле в обмен на колокол приобрел у Антониево-Сийского монастыря двор в Холмогорах. К 1600 году выходцы из этой страны, по утверждению голландского историка Я.В. Велувенкампа, стали «ведущей западной нацией в торговле с Московией ».
Историк А.В. Демкин, скрупулезно проанализировав большой массив различных документов, впервые в историографии предпринял попытку определить численность западноевропейских купцов, которые поддерживали деловые связи с Россией в течение XVII века. В списках фамилий иностранных купцов и их приказчиков значится 1361 человек. Почти половину из них (644 купца) составляют нидерландцы. Многие из них торговали с Россией 10—30 лет. На втором месте по своей численности идут английские торговцы (319 человек). 210 купцов и их приказчиков являлись выходцами из Гамбурга. В качестве особой группы исследователь выделил так называемых московских торговых иноземцев, 113 из которых занимались внешней торговлей.
Последняя группа купцов занимала особое положение. С одной стороны, московские иноземцы выполняли различные торговые и дипломатические поручения российского правительства, платили налоги и принимали присягу. В то же время они, представлявшие нередко второе и даже третье поколение иностранцев, осевших в России, пользовались правами западноевропейского купечества: свободно торговали и передвигались в России при наличии проезжих грамот, не были подсудны местной администрации и обладали нетяглым статусом личных дворов. По данным А.В. Демкина, некоторые фамилии западных купцов действовали в России в течение всего XVII века. Поскольку в продолжение всего столетия внешняя торговля России осуществлялась только через Архангельский порт, то можно уверенно говорить о том, что абсолютное большинство западноевропейских купцов начинали свой бизнес на Северной Двине.
Преобладание во внешней торговле с Россией небольшой страны было весьма внушительным. По сведениям Я.В. Велувенкампа, в Архангельск в течение XVII века ежегодно приходило 35 и более голландских судов, около 200 амстердамских купцов регулярно вывозили товары из города на Северной Двине. А общий ввоз грузов,из России составлял около 7% от общего объема голландского импорта из Европы.
Стремительное завоевание северного рынка голландцами было объяснимо. В дальний путь в Поморье отправились те же самые купцы, которые давным-давно торговали с Россией через Нарву и по достоинству оценивали выгодность торговых связей с этим богатым государством. Военная ситуация, сложившаяся на Балтике, потеря Россией прибалтийского плацдарма побудили бизнесменов быстро изменить место своей торговли. Они понимали, что такие дефицитные товары, как мачтовый лес, смола, юфть, поташ, пенька, можно выгодно закупить только на Севере России.
Сооружение в 1584 году нового города-порта в устье Северной Двины и постепенное сосредоточение здесь всего систематически возраставшего товарообмена поставили перед иноземными купцами ряд новых для них проблем, которые не возникали у них с такой остротой при торговле со своими соседями в Западной Европе.
Иностранцам нужно было найти пути продвижения своих грузов в центр России, иметь склады для хранения товаров и пристанище для собственного достаточно длительного проживания. Последние обстоятельства являлись особенно важными, т. к. торговля возле Архангельска носила сезонный характер. Ярмарка происходила в сентябре и длилась до октября, а иногда продлевалась до декабря. Кроме того, порой не удавалось реализовать в течение торгового сезона все товары, требовалось оставлять их на хранение.
Российские власти, централизуя торговлю возле Архангельского города и пытаясь навести порядок со сбором пошлин, хотели извлечь выгоду при помощи строительства складских помещений и взимания платы с купцов за хранение товаров. Так родились сначала наспех сооруженные деревянные сараи для складирования грузов «немецкими» и русскими купцами. А затем появился величественный каменный Гостиный двор (1668—1684 гг.) с многочисленными помещениями.
Инициативу проявляли и предприимчивые иностранцы. Для проживания в Архангельске они покупали у местного населения дома и жили в них во время ярмарки. Тем более что российские законы того времени создавали благоприятные условия для поселения иностранцев.
Первые льготы для купцов западных стран, в частности, для английских, предоставил еще Иван Грозный. Продолжая эту традицию, Петр I в манифесте о вызове иностранцев в Россию, изданном 12 апреля 1702 года и широко распространенном во всей Западной Европе, поставил стратегическую цель— обогащение страны путем торговли. В манифесте говорилось о необходимости «всячески улучшить и распространить торговлю… Чего ради мы все наипаче к споспешествованию торговли с иностранцами необходимые приказания, распоряжения и учреждения всемилостивейше учинили и впредь чинить намерены». Царь приглашал иноземцев в свое государство на льготных условиях: совершенно свободный въезд, содействие всякого рода в торговле и промышленности, свободное отправление веры и т. д. Преобразователь, продолжая сложившиеся к тому времени традиции, всемерно стремился к тому, чтобы русские люди учились у иностранцев быть искуснее «во всех торговых делах».
Эта же мысль была основной в указе Екатерины II о приглашении немцев к переселению в Россию. Она, как и ее великий предшественник, рассчитывала, что переселенцы с Запада «могут приобретенным своим искусством, рукодельством, промыслами и разными незнаемыми еще в России машинами открыть подданным легчайшие и кратчайшие средства к обрабатыванию земель, к распространению домового скота, к разведению лесов, к заведению собственных фабрик, к управлению всего крестьянского домоводства».
Первыми из иноземцев в Архангельске обосновались купцы, которые уже имели в тот момент свои дома и хозяйственные сооружения в Холмогорах и смогли быстро перебраться на новое место, а за ними постепенно потянулись и другие.
Выяснение полных данных о всех иностранцах, проживавших в архангельской Немецкой слободе, является непростой проблемой.
Д
ело в том, что среди ее обитателей было несколько групп. Часть из иноземцев, особенно в первый период, проживала в слободе только во время торгового сезона. Другая— задерживалась на более продолжительный срок, пользуясь так называемыми срочными годовыми свидетельствами, часто продлевая их на новые сроки. Постепенно в городе появлялись и постоянные жильцы — купцы, записавшиеся в вечное российское подданство и привезшие сюда свои семьи. И все эти категории попадали иногда в общий обсчет жителей слободы.
Более или менее четкий порядок появился в России после введения в жизнь Городового положения, изданного в 1785 году. Одна из частей этого документа предусматривала выделение графы «иностранные гости». А иноземцы, принявшие российское подданство, естественно, считались уже отечественными российскими купцами, они отличались в этих списках лишь написанием фамилий.
Однако эта простота была кажущейся. Иностранец, как правило, вступал в российское подданство формально, имея расчет получить льготы, положенные по закону русским купцам. Нередко дети такого российского гражданина, привезенные в Россию, оставались иностранными подданными. И только потребности бизнеса, накопленный капитал, необходимость получения льгот в его использовании и наследовании понуждали такого купца вводить и их в подданство России. Естественно, что все обитатели Немецкой слободы, в том числе и принявшие российское подданство, долгие годы вели замкнутый образ жизни, имели свои церкви, школы, свой тип поведения.
Уже в начале XVII века зарубежные торговцы имели в Архангельске 7 своих дворов: 3 — голландцы и по 2 англичане и московские немцы. Их дворы стояли в конце посада, недалеко от реки, а к середине века в Немецкой слободе насчитывалось 24 иностранных двора, при которых находились: 21 амбар, прядиленный и канатный заводы, 10 кузниц и две мельницы. Эти сооружения располагались компактно по направлению от будущих Гостиных дворов к Боровской церкви, за которой стоял густой лес вплоть до Черной Речки.
Давний исследователь истории города О. Овсянников сделал вывод о том, что на рубеже XVII—XVIII вв. Немецкая слобода занимала территорию, раскинувшуюся от северного окончания Немецкого гостиного двора до Успенской-Боровской церкви, т. е. до современной улицы Логинова. Но постепенно «немецкие» застройщики получали места для сооружения своих домов уже за пределами этой территории, т. е. ближе к так называемой «моховой» стороне и на Бору, на Сальном берегу. Сведения, сохранившиеся в переписных книгах, позволяют частично проследить процесс становления Немецкой слободы.
Как уже отмечалось, первоначально иностранцы, купив дом русского человека, проживали в городе лишь во время навигации и торговой ярмарки. В зимнее время в таком доме поселялись русские посадские люди, нанявшиеся на службу к приезжавшему купцу. Во всех документах той поры такие люди именовались «дворниками».
В первой четверти XVII века значительное число дворов иноземцев стояли на посаде, и владельцы их, как и прежние собственники, платили положенные подати. А в конце на прежнем месте остался лишь один двор, а все остальные стояли компактно, севернее Немецкого гостиного двора. Обитатели слободы— в большинстве своем протестанты— на долгие годы стали олицетворять промышленную и торговую мощь города.
В конце XVII века иноземное поселение с его церквами заметно выделялось среди других сооружений, расположенных по берегу Северной Двины. Голландский художник и писатель де Бруин, посетивший Архангельск в 1701 году, зафиксировал с реки, с одного из кораблей наряду с собором, кремлем, гостиным двором лютеранскую и реформатскую церкви и немецкое подворье. А в описании города он отметил, что эти церкви «отстоят недалеко друг от друга на берегу реки. Проповедник (пастор) живет тут же возле церкви».
В 1708—1714 гг. уже более 30 голландских купцов владели домами и жили в Архангельске. На первую четверть XVIII века, т. е. вплоть до ограничения торговых сделок в Архангельске, введенных Петром I после рождения Петербурга,и приходится наибольшее количество приобретений иностранцами земельных участков в Архангельске. К 1782 году в слободе насчитывалось 62 двора, принадлежавшего выходцам с Запада.
Документы, характеризующие этот процесс, свидетельствуют о том, что иноземцы стремились покупать земельные участки севернее Гостиного двора. С этим и связано быстрое формирование в начале XVII века обособленной слободы иностранных поселенцев. Источником удовлетворения потребностей иноземцев в земле были дворы посадских людей, попавших в нужду, и «пустые порозжие места», расположенные как на берегу Двины, так и по направлению к «моховой» стороне города.
Пожалуй, наиболее характерной особенностью приобретаемых иностранцами земель был их большой размер. Если усадьбы рядовых посадских жителей составляли, переводя на современные язык и меру, от трех до десяти «соток», то иностранцы, располагая денежными средствами, увеличивали размер дворов порой до нескольких гектаров.
Так, в 1710 году торговый иноземец Андрей Бодышка приобрел под свои строения территорию размером в двести сажен в длину и пятьдесят — в ширину, т. е. около четырех гектаров земли. Не меньший участок имела и вдова Авдотья Балтысерева, жена Избранта, известного в прошлом приближенного Петра I. В 1711 году в ее владении на Сальном берегу, помимо двора, располагалось «дворовое пустое место». На собственном дворе насчитывалось десять горниц, две поваренные и одна приворотная избы, баня, два «анбара», сарай, пивоварня и «недостроенные каменные полаты». В распоряжении вдовы, кроме этого, находились также купленный мужем у адмиралтейства канатный завод, возле которого располагались семь изб для работных людей, баня, сарай, восемь «смольных анбаров» и ряд других построек.
А некоторые иноземцы годами распоряжались землей, которая вообще никогда не измерялась.
И даже позднее, в XIX веке, один из жилых домов и необходимые постройки потомков известного купца В. Брандта занимали большую территорию, располагавшуюся на углу улиц Дворянской (позднее Троицкий проспект) и Захарьинской (ныне— Попова). Брандты купили этот участок у разорившихся купцов Беккера и Амбургера за 183 рубля.
Поражают не только масштабы, но и количество приобретавшихся иноземцами земельных участков у посадских людей. В 1700-х гг. «галанской земли иноземец Иван Михайлов сын Янблуд», например, одно за другим купил на Сальном берегу дворовые места у посадских людей Карпа Фокина, Ивана Ваганова и у кегостровца Ивана Каржавина. Бывшие горожане, владевшие некогда скромными участками размером от 4 до 8 «соток », получали за них 20—30 рублей. На проданных участках, как правило, стояли маленькие избы на подполье, бани, сараи и другие сооружения. Но иностранцам был нужен земельный участок, а не жалкие посадские постройки.
Территория Немецкой слободы формировалась не только за счет покупки иностранцами русских дворов, но и освоения новых участков земли. В 1711 году, например, били челом о приобретении «порозжих мест» иноземцы Павел Елизарьев, Ананий Пель с братом, Н. Ромсвинкель, К. Иевлев и другие.
Процесс создания обособленной иноземной слободы, очевидно, объяснялся тем, что русское правительство, проводя неуклонный курс на изоляцию иностранцев от населения, выделяло специальные территории для поселения и деятельности приезжих иностранцев.
Это явление, в частности, наблюдалось в Москве. Немцы проживали компактно возле ручья Кукуя. А в селе Красном, расположенном в одной миле от города, жили агенты английских и некоторых голландских городов. Иностранцы были стеснены в своих передвижениях по городу и по стране.
Рождение и расширение Немецкой слободы протекали с немалыми осложнениями. Русских людей раздражал напористый захват иноземцами городских земель. Нередко они направляли свои челобитные на имя царя, жалуясь на утеснения посадских людей при сооружении выходцами с Запада дворов и хозяйственных сооружений. Любопытным документом с этой точки зрения явилась челобитная, направленная царю Алексею Михайловичу посадскими людьми Архангельского города. Жители города жаловались прежде всего на то, что «поставились они иноземцы своими выставочными дворами на наши тяглые места, чем заперли нашу искони мирскую дорогу, нет ни нам, ни скотам нашим ходу, а прохожий мост они разломали и разбросали ». В жалобе сообщалось также, что каждый из восемнадцати владельцев дворов с амбарами, погребами и выносными поварнями занял чересчур большую «меру» в сравнении с сооружениями русских людей. Эту челобитную подписал священник Спасской церкви Иван Романов «за посадских людей Архангельского города, детей своих духовных», а также сотский и несколько посадских. Государь повелел 12марта 1664 года двинскому воеводе удовлетворить челобитчиков: иноземные дворы, поставленные на тяглых местах без государева указа, приказал снести, а владельцев остальных дворов заставить платить тягло в мир.
Во второй половине XVIII века в городе поселились основатели династий, оставивших заметный след в жизни Архангельска. Среди них уроженец Гамбурга, пастор лютеранского прихода Иоганн-Генрих ‘Линдес, портной Карл Люрс из Ганновера, саксонский хлебопек Август Пец и другие.
Следует отметить, что, несмотря на понижение торгового значения Архангельска в XIX веке, приезд иностранцев не прекращался. В 20-е годы в состав городского купечества разных гильдий и в российское подданство вступили бывшие петербургские купцы Франц Амбургер, Абрам Руссатье, Соломон Фанбрин и Яков Гольбом.
А во второй половине XIX века в городе появилась последняя волна иностранцев, главным образом норвежцев. В их числе оказался мастер-строитель Адольф Виклюнд, соорудивший в городе добротный дом. Его сын Арнольд оставил заметный след в истории города. Он родился в Архангельске, но не принял российского подданства. Здесь он женился на русской женщине, долгое время был секретарем консульства, а с 1937 года исполнял обязанности норвежского консула, выехал из города в мае 1938 года. Именем этого человека воспользовались в 1937 году архангельские органы НКВД, состряпав так называемое «Дело норвежского консула Виклюнда», по которому, как это будет показано ниже, пострадало более 60 архангелогородцев, в том числе обитателей Немецкой слободы.
В 70-х годах в город на Северной Двине прибыли норвежцы Мартин Ульсен и его друг Карл Стампе. Тот и другой стали крупными лесопромышленниками. На лесозаводе Ульсена — Стампе работали брат и сыновья Мартина Абрамовича. В те же годы в городе появились Я.И. Лейцингер, прусский подданный А.Ю. Сурков и ряд других.
Долгое время четкого учета иностранцев в губернском городе не было и в XIX веке. Если сведения о купцах и их семьях, принявших российское подданство, собирались ежегодно, то иноземцы, проживавшие по так называемым «срочным билетам », не всегда были в поле зрения властей.
Манифест от 1 января 1807 года, определяя гражданские и торговые права иностранного купечества, ввел три новых положения. Они гласили, что отныне вписываться в гильдии российского купечества имели право только «одни верноподданные ». Это означало, что иностранец мог записаться в гильдию, только вступив «в вечное подданство России» и, в-третьих, иноземец, не вступивший в гильдии, не мог пользоваться никакими купеческими выгодами. Манифест провозгласил, что эти три правила будут «навсегда общими коренными и непоколебимыми ».
С этого времени иностранец мог получить в России только права гостя или заезжего купца. Иностранный торговец, вступавший в права гостя, приобретал неполное гражданство приморского центра. Он должен был платить сверх положенных таможенных сборов процент с четвертью с капитала, объявленного свыше 50 ООО рублей. А права заезжего купца закон ограничивал лишь возможностью торга в таможенный черте или на бирже, а не внутри города. Он также должен был платить, кроме таможенного сбора, определенный процент с суммы капитала свыше 25 ООО рублей.
ри этом тем и другим под страхом строгого наказания запрещалось торговать друг с другом: они имели право продавать свои товары только русским купцам. Закон подтверждал право для иноземцев «заводить, приобретать и содержать фабрики, заводы и мануфактуры», но каждый «товарищ» иностранного торгового дома обязывался платить особую пошлину с объявленного им капитала. Создается впечатление, что власти стремились этими ужесточениями правил побудить иностранцев быстрее вступать в российское подданство.
Это намерение властей подтверждается и тем, что с того времени городские и губернские власти стали активнее наводить порядок в учете всех иностранцев. Суть требований властей (чаще всего это были предписания министра финансов) по отношению к иноземцам состояла в том, чтобы они, в случае длительного их проживания в России, быстрее проясняли свое отношение к вступлению в российское подданство и четче определяли свое состояние, платили положенные в казну налоги. Указания сверху обязывали городские власти запретить иностранцам, не записавшимся в иностранные гости, заниматься в городе не положенными по закону промыслами.
Архангельская казенная палата, в частности, требовала от губернского правления, что если кто-либо из иностранцев «пожелает пользоваться присвоенными российскому гражданству преимуществами» (по промыслам, торговле или мореплаванию), то таковые «вошли бы в вечное подданство России, и избрали бы свойственное промыслам состояние, дабы от противного казна не лишалась бы принадлежащего ей дохода».
Вскоре после выхода упомянутого выше Манифеста городским властям стали поступать требования о регулярном составлении «именных списков» иностранцев, об установлении того, кто из них где проживает и «чем промышляет», а также предписания всем им, чтобы в срок до 20 декабря они возобновляли свои годовые билеты.
В ходе проверки выяснилась достаточно сложная ситуация, выхода из которой городские власти попросту не знали. В одном из приложений, публикуемых в конце нашей книги, содержится перечень 38 фамилий иностранцев, проживавших в Архангельске в 1818 году. Девять из них составляли дети, родившиеся в городе, 19 человек работали по найму у купцов, в том числе пятеро в качестве мастеров сахарного дела трудились у русских купцов Попова, Амосова и Антуфьева. Бросается в глаза, что из 29 взрослых иностранцев лишь четверо заявили о своей готовности записаться в российское подданство. Среди них были и те, кто позднее сделал это и стал родоначальником династий в Архангельске (Е. Шергольд, И. Гувелякен).Чуть позже власти установили, что и те четверо, изъявившие желание вступить в российское подданство, не торопились это делать. И. Глазер работал сапожником, Е. Ротерс и Цехириус служили у купцов. Проследить дальнейшую судьбу этих иностранцев пока не удалось.
Министр финансов и генерал-губернатор требовали от городской думы тщательно сверять данные о иностранцах, постоянно напоминая о том, что, по российским законам, дети, родившиеся от лиц, принявших вечное подданство России, являлись российскими подданными.
Это предписание оказалось не лишним. Пользуясь слабым контролем городских властей, иностранцы прибегали к разным уловкам, чтобы избежатьуплаты налогов.
В
1825 году казенная палата выявила факт сокрытия И. Шольцем своего российского подданства в течение 38 лет. Родившись в 1786 году, год спустя после вступления его отца в российское подданство, он по закону разделял гражданство отца и был обязан нести все городские повинности. Однако при проверке оказалось, что Иоганн Шольц вплоть до 1824 года записывался в обывательскую книгу как иностранец. Последовало энергичное вмешательство городских властей. Шольц признал свою вину и уплатил положенные налоги. Тем более что отец его еще в 1807 году перешел из купцов в мещанское сословие, представители которого были обязаны платить многие городские подати.
Городская дума, пытаясь навести законный порядок, немедленно потребовала от пасторов церквей иностранного исповедания регулярно сообщать сведения о всех случаях рождения и смерти обитателей Немецкой слободы. Заметим кстати, что рождаемость в слободе была весьма высокой: в 1824 году, например, на свет появилось ее 16 новых граждан, примерно по столько же рождалось и в последующие годы.
Наплыв иноземцев из-за рубежа, высокая рождаемость привели к увеличению численности обитателей Немецкой слободы. В 1824—1825 гг. в городе проживало 139 иностранцев, не принявших российского подданства. Среди них было 72 немца, 33 англичанина, 12 голландцев, 9 датчан, 6 шведов, представители других национальностей.
Абсолютное большинство этих людей и их семьи жили в домах своих земляков, выходцев из западных стран: Штутцера, Брандта, Руссатье, Гернета и др. 12 из них работали в контоpax, шестеро — на сахарном заводе Брандта и в других заведениях. 12 человек занимались мелкой торговлей и ремеслами, трое были служителями церкви и четверо — учителями евангелической школы.
Подведем итоги. Число жителей Немецкой слободы, учитывая небольшой масштаб города, было весьма ощутимым. Как уже отмечалось, спустя каких-то 30 лет после рождения города в нем значилось 2 двора английских купцов, 3 — голландских и 2— немецких. Чуть позже число их увеличилось до 18, в 1693 году составило 29, а в 1782-м — уже 62. В конце XVIII века в Архангельске жило 383 выходца из западноевропейских стран.
Немало иноземцев было здесь накануне XX столетия. Первая всеобщая перепись населения Российской империи зарегистрировала 97 иностранных подданных, в том числе 42 мужчины и 55 женщин. 45 из них являлись уроженцами Архангельска. Еще более показательны данные о количестве русских подданных, принадлежавших к лютеранскому вероисповеданию. Таких в городе проживало 352 человека. Кроме того, 440 являлись прихожанами католической церкви. Численность тех и других резко увеличилась к 1916 году. 205 жителей города в 1897 году считали родным языком немецкий, шесть — норвежский. По подсчетам А. Пеца, в 1913 году в Архангельске жило 464 тех, кого называли «немцами». Они и составляли основное население иноземной слободы на грани двух веков.
После основания Архангельска московские власти постепенно сосредоточили весь товарообмен с иностранцами в новом городе. С этой целью они, преодолевая сопротивление англичан и голландцев, запретили приход иноземных судов на Мурман и в Колу.
Как уже отмечалось ранее, царь Федор Иоаннович заявил иноземцам: «В Коле волости есмя быть не велим; занеже в том месте торгу быти не пригоже: то место убогое». Руководствуясь царским предписанием, Кольские воеводы Григорий Васильчиков и Андриан Ярцев в июне 1585 года направили коменданту норвежской крепости Вардегус Лаврентию Крусу письмо, в котором известили его о том, что отныне по царскому указу в г. Коле будут торговать только трескою, палтусом, тресковым и китовым салом, а для прочих товаров открыта новая пристань, куда и должны приходить все иностранные торговые суда.
Централизация торговых сделок упрощала русским властям взимание таможенных пошлин. Выгоды нового порта постепенно оценили и иностранцы. Скопление здесь русских торговцев со всех градов и весей Руси позволяло им быстрее осуществлять торговые сделки. Из года в год росло количество кораблей, приходивших в Архангельск. В 1658 году пристань на Северной Двине посетило 80 судов, в 1701 г. — 106, в 1702 г. — 149, а в 1716 г. к причалам порта пришвартовалось 233 иностранных судна.
месте с ростом грузооборота все щедрее пополнялась государева казна. В 60-е годы XVII века, например, таможенные сборы из поморских городов составляли до 100 тысяч рублей. 2/3 этой суммы давала Архангельская таможня.
Появление в Архангельске иностранных складов, жилых домов, а затем рождение слободы несколько смягчило острую конкуренцию между англичанами и голландцами. В новой слободе селились на равных все: английские, голландские и собственно немецкие гости.
Богатые природные возможности края, отсутствие на первых порах российских конкурентов, льготы, которыми долго пользовались англичане, — все это создавало благоприятный климат для торгового бизнеса на Севере.
Общие проблемы развития внешней торговли через архангельский порт рассмотрены в главе «Первое окно в Европу». Коснемся в этой части лишь тех вопросов, которые связаны с вхождением в мир северного торгового бизнеса иностранных торговцев.
Анализ документов показывает, что в Архангельск приезжали иностранцы разного состояния. Исследователи XIX века не раз отмечали, что западноевропейские правительства бдительно следили за тем, чтобы в Россию не уезжали «действительно полезные личности». Но как бы то ни было, после приезда они решали свою судьбу, исходя из имевшегося у них опыта и конкретной обстановки. Некоторые из них, не имея никаких средств и даже практики ведения какого-либо дела, нанимались на работу к своим землякам, уже сумевшим завести торговлю или завод, а затем годами трудились, скапливая капитал для самостоятельной деятельности.
Так, выходец из Амстердама Ф. И. Гувелякен, имея жену и двоих детей, долгое время был конторщиком у купца Клефекера. Английский подданный Е. Шергольд вместе с 8 детьми проживал в доме Брандта и длительный период «пропитание имел от разных рукоделий». Многим из иностранцев требовалось немалое время, чтобы создать свое дело.
Сошлюсь на весьма показательный в этом плане пример известной купеческой династии на Севере Фонтейнесов. Ее основатель И. Фонтейнес прибыл в город в 1787 году и начал служить рядовым конторщиком, а в 1797 году занял место биржевого маклера. Но сам он развернуть собственное хозяйство не сумел, скончался в 1805 году в возрасте 48 лет, оставив вдову и шестерых детей без средств к существованию.
Крупных успехов в торговых делах смог добиться его младший сын Абрам Иванович, родившийся в 1802 году. Как и отец, он рано начал службу на самых простых должностях: сначала работал приказчиком в торговом доме своих земляков Франца Шольца и Феликса Кларка, а затем экспедитором иностранных кораблей.
Последнее место службы позволило молодому предпринимателю установить связи с иностранными купцами и завести самостоятельное дело: торговать съестными припасами, снабжать ими приходившие в порт корабли.
Достижения купца заметил видный Никольский купец Илья Грибанов и убедил Абрама Ивановича открыть совместную масштабную заграничную торговлю. Переговоры завершились созданием торгового дома «Грибанов, Фонтейнес и К°». Становлению фирмы способствовала женитьба сына Ильи Грибанова Владимира на старшей дочери Фонтейнеса Анне и принятие Абрамом Ивановичем в 1831 году российского подданства.
От имени фирмы купец развернул активную торговую деятельность, проникнув даже в далекий от Архангельска Верховажский посад. Вельское уездное казначейство выдало ему временное свидетельство как купцу третьей гильдии этого посада. Вместе со своим приказчиком Дмитрием Извощиковым, который тоже позднее стал купцом, он привлекал на заготовку сырья и смолокурение сотни крестьян Кулое-Покровской волости. Он закупал у крестьян большие партии хлеба, льна, пакли и отправлял на рынок в Архангельск. С 1844 по 1857 годы весной на Север из посада отправлялось от 33 до 315 плотов и от 3 до 15 полубарок. Все они везли для торговли с иностранцами уже частично закупленный ими на месте пек, скипидар, деготь, сажу, лен, паклю и другие товары.
Став гражданином России, Абрам Иванович получил широкий доступ к общественной деятельности и оставил добрый след в истории города. Долгие годы он возглавлял правление Архангельского государственного банка, шесть лет занимал пост городского головы, был на коронации Александра II в 1856 году, встречал императора в Архангельске. В разное время он входил в попечительские советы реформаторского училища, Мариинской женской гимназии, детского приюта, открыл в последнем за свой счет отделение на восемь человек.
За безупречную общественную службу Фонтейнес был удостоен званий коммерции советника, потомственного почетного гражданина города, получил ряд высоких наград: три золотые медали на Аннинской, Владимирской и Андреевской лентах, имел ордена Святого Станислава 2-й и 3-й степеней, Святой Анны 3-й степени и другие награды.
Скупая на похвалы газета «Архангельские губернские ведомости » отметила в некрологе, посвященном памяти купца первой гильдии: «Абрам Иванович заслужил полнейшее уважение граждан не угодливостью и заискиванием, а бескорыстным соблюдением общественных интересов». Автор публикации назвал покойного «достойнейшим гражданином» города».
Еще более ощутимых результатов в бизнесе на Севере достиг клан Брандтов. Его основатель Вильгельм впервые появился в Архангельске в 14-летнем возрасте, начав свою трудовую жизнь в фирме «Беккер и К°». После получения наследства он создал фирмы «Брандт, Родце и К°», «Беккер, Брандт и Родде», а затем «Вильгельм Брандт» и «Вильгельм Брандт— сыновья». В начале 1800-х годов он принял российское подданство. В годы континентальной блокады Брандт соорудил сахарный завод, который действовал до конца 1850-х гг., приобрел Маймаксанскую судоверфь, при которой в 1822 г. появился первый на Севере лесозавод с применением паровой машины. В 1827 году купец учредил торговый дом в столице России. В адрес этого коммерсанта в отдельные годы приходило от 100 до 233 кораблей в сезон. К 1832 году у Брандта насчитывалось 23 собственных судна, часть из которых впервые в истории города побывала даже в Америке.
Успех ведения дела с подобным размахом обеспечивался рядом обстоятельств, прежде всего наличием солидного капитала. Во-вторых, В. Брандт отлично знал потребности западного рынка, имел постоянные связи со своими партнерами. Приобретя российское подданство, Брандт в то же время, получив заграничный паспорт, на три года выезжал на жительство в родной Гамбург.
В 1820 году, например, архангельский городовой магистрат настаивал на исследовании законности деятельности купца. Он, в частности, интересовался тем, как Брандт, будучи российским подданным, в то же время годами живет за границей, «нагружает и отправляет корабли в Россию», по какому «злоупотреблению допущен до этого» и скрывает «противозаконный изворот». На деле же все было сделано законно. Как пояснил в пространном послании в городовой магистрат его поверенный в делах Егор Классен, В. Брандт выехал по 3-годичному паспорту, выданному российскими властями, он ведет дело за границей не как гамбургский, а как архангельский купец. Егор Иванович был прав. Понятно и то, что в Гамбурге Брандт мог легко заключать выгодные сделки. Он отлично знал о том, какие товары пользуются спросом в России, помогал иностранным купцам отправлять корабли, нередко на свое имя или своему компаньону Классену. Ни один русский бизнесмен не мог пользоваться столь благоприятными условиями для ведения своих коммерческих дел.
Брандт, как и ряд выходцев из Западной Европы, в 1831 году избирался городским головой, с 1814 по 1817 гг. являлся бургомистром в городском магистрате, он был также попечителем одной из школ, ктитором церкви, в пользу которых он пожертвовал около 150 тыс. руб. На его средства была подготовлена экспедиция знаменитого исследователя Новой Земли П.К. Пахтусова. Дело Брандта достойно продолжили его потомки.
Заметим, кстати, что потомки В.И. Брандта были весьма многочисленны.
В 1831 году, например, у него было 8 сыновей: Вильгельм, Александр, Эдмунд, Карл, Густав, Ричард, Роберт, Юлиус (от второго брака) и дочь Беция. Причем Вильгельм Иоаннович, преследуя цель использовать все преимущества русского купечества, последовательно «вводил» своих детей в российское подданство. С этой точки зрения характерно его заявление в городскую думу от 2 мая 1827 года с просьбой о принятии в число российских подданных 17-летнего сына Эдмунда.
«В 1809 году, — писал он в заявлении, — имел я щастие быть принятым в вечное российское подданство. В то же время проживал я в иностранных городах и до принятия мною такового родился у меня в Гамбурге сын Эдмунд, который по причине отлучки моей не был прописан в моем семействе при объявлении капиталов. Я полагаю, что и он должен пользоваться щастием быть российским подданным».
В Архангельск на постоянное местожительство нередко перебирались иностранцы из других городов: из Москвы, Петербурга и др. С удивительной быстротой они угадывали экономически выгодное для них дело и спешно предпринимали соответствующие меры. Так, после предоставления в 1820 году Александром I ряда серьезных льгот архангельским купцам, о чем говорилось выше, в состав городского купечества и в подданство России немедленно записались бывшие петербургские купцы Франц Амбургер, Абрам Руссатье, Соломон Фанбрин, Яков Гольбом и другие.
При этом ряд из них немедленно создавали в Архангельске свои торговые дома. В 20-е годы XIX века появились фирмы «Маккензи и К0»,«Клефекер и Молво», «Морган и К0» и другие.
Некоторая часть иностранцев приезжала в Архангельск, уже имея на руках реальные капиталы. Располагая определенными навыками в коммерческих делах, знанием российских законов, договорами, заключенными у себя на родине с торговцами, они добивались удивительных результатов.
С первых шагов своей деятельности иностранцы демонстрировали свое превосходство в умении вести конкретное коммерческое дело. Главное преимущество иноземцев перед русскими торговцами наряду со знанием иностранных языков состояло в том, что они смело полагались на возможности торгового флота своих коллег, оставшихся в Англии, Германии и других странах, нередко покупали на Севере свои собственные морские и речные суда. Они хорошо знали о том, какие товары пользовались спросом на их родине. В соответствии с запросами русских торговцев они заказывали своим коллегам из других стран дефицитные для России товары. И, наконец, в отличие от русских купцов, иностранцы сразу же по приезде создавали свои торговые фирмы, т. е. объединяли капиталы для того, чтобы совершать более весомые сделки.
Документы позволяют проследить, как выходцы с Запада постепенно пополняли ряды архангельского купечества. В «Именной ведомости купцов и мещан города на 1775 год», включавшей 114 человек, не было ни одного иностранца, принявшего российское подданство. Десять лет спустя, после того как стало действовать Городовое положение 1785 года, среди наиболее состоятельных «первогильдийцев» все постоянные купцы также являлись русскими. Исключение составлял обрусевший голландец Антон Менсендейк, который был сыном пастора местной церкви Томаса Менсендейка, приехавшего из Амстердама в 1757 году. Вместе с ними в составе этой группы впервые значились «временно проживавшие в городе иностранцы»: К.К. Дорбекер, Ф.А. Олдекоп и Я.В. Родде.
Однако очень быстро положение существенным образом изменилось. Наиболее показательным с этой точки зрения явилось начало XIX века. В 1802 году в первой гильдии числилось 12 купеческих семей. В нее входили «временно вписавшиеся» иностранцы К. Дорбекер, К. Лофтус и А. Фанбрин. Двое иностранцев — А. Менсендейк и купеческая вдова Родде — считались уже русскими купцами. Заметные подвижки произошли во второй гильдии. Из 19 семей «временно вписавшимися» иностранцами были: К.Ф. Морган, И. Фонтейнес и И.М. Шундер. Значительным оказалось пополнение иностранцами 3-й гильдии, где семей подобной категории числилось 15.
Таким образом, за короткий срок иностранные купцы значительно пополнили ряды архангельского купечества. Среди 128 семей они составляли одну шестую часть. Причем наибольшее число иностранцев (15 человек из 97) состояло в 3-й гильдии. Выходцы из Западной Европы как бы нащупывали пути к северному бизнесу, пробовали свои силы, накапливали необходимый опыт.
В 1815 году общая картина не изменилась: в числе 87 купеческих семей выходцы из Западной Европы составляли 25 семей. Но произошли качественные перемены: в 1-й гильдии из 11 человек осталась одна русская семья, остальные все были иностранцы, принявшие русское подданство. Полностью русской по своему составу была 2-я гильдия, а среди 58 купцов 3-й гильдии иностранцы составляли четвертую часть (15 семей). Качественные изменения состояли и в том, что капитал 1-й гильдии составлял почти 553 тысячи, а общий — около 1 388 тыс. рублей. Иначе говоря, бывшие иностранцы обладали примерно 40% всех внешнеторговых средств.
Сильные позиции во внешней торговле выходцы из других стран сохраняли во все последующие годы XIX века. В 1823 году, например, в первой гильдии из русских остался только А.И. Амосов. Остальные семь были только что принявшие русское подданство иноземцы: К.Ф. Амбургер, С.А. Беккер, В.И. Брандт, Е.И. Классен, Ф.А. Клефекер, Г.Н. Молво и Ф.И. Шольц.
А в 1852 году в числе «первогильдейцев» оказались одни иностранцы: К. Брандт, А. Фонтейнес, П. Люрс и В. Вишау. К этому времени иноземцы заметно пополнили ряды и остальных гильдий. В 1859 году, например, в составе купцов первой гильдии выходцами из стран Западной Европы были 6 из семи, во второй гильдии— 4 из 14 и в третьей — 19 из 66 человек. Таким образом, ровно треть архангельского купечества составляли выходцы из других стран. Ярким показателем возраставшего влияния иностранных предпринимателей являлся тот факт, что к середине века они составляли почти половину всех удостоенных звания потомственного почетного гражданина. Это звание носили 14 представителей клана Брандтов, 7— Классенов, 6— Молво и т. д.
Преобладание купцов иностранного происхождения в архангельской торговле станет еще более очевидным, если сравнить количество российских и иностранных кораблей, которые прибывали в Архангельский порт. За 1797—1802 гг., например, изза рубежа приходило в среднем от одного до семи русских судов, в то время как иностранных — от 100 до 230. В целом за это время в Архангельск пришли только 21 российский и 434 иностранных корабля.
Столь поразительных результатов иностранцы достигали с немалым риском, большим трудом и значительными сложностями.
Одной из таких сложностей было постоянное недовольство архангельских купцов теми привилегиями, которыми на первых порах пользовались англичане в продвижении своих товаров в России. Получив право торговать беспошлинно на всей территории России, устраивать свои гостиные дворы в Архангельске, Москве, Вологде и других городах, иностранные купцы, естественно, вызывали раздражение у набиравших силу русских торговцев. Нередко у архангельских корабельных пристаней по ночам или в пасмурную погоду, когда иноземные торговцы, во избежание пошлин, старались тайно сгружать или нагружать товары, случались ссоры и драки между ними и русскими, оканчивавшиеся даже убийствами.
В челобитной, направленной царю Алексею Михайловичу, архангельские торговцы жаловались: «иноземцы… разъезжают по волостям за покупкою у крестьян скота, рыбы и всякого харча, тем пошлину обходят, не платят ее, и на посаде ничего не покупают, а у нас никаких больших торгов нет, кроме мяса, рыбы и всякого харчу, и мы от иноземцев вконец погибаем». Жалобы были услышаны.
В 1649 году царь повелел английским купцам приезжать «токмо к Архангельску, за многие несправедливые и вредные их для торговли российской поступки, особенно ж за учиненное в Англии убийство короля Карла I». Однако, как метко заметил историк В.Н. Захаров, «не только чувство монархической солидарности Алексея Михайловича было главной причиной изгнания англичан». Царь лишь воспользовался этим событием как поводом для того, чтобы отреагировать на многочисленные жалобы русских купцов. Курс на поддержку своего торгового сословия был закреплен в 1667 году в известном Новоторговом уставе, разрешавшем иностранным купцам торговать оптом только в портовых городах. Для продвижения же в глубь России иностранным торговцам требовалось специальное разрешение — жалованная грамота.
Громкие сетования архангельских купцов на засилье иностранцев и неприязненное отношение к ним продолжались и в более поздний период. Как уже отмечалось, они получили отражение в таком обобщенном документе, каким являлся «Наказ от жителей города Архангельска в Екатерининскую законодательную комиссию», составленный известным купцом и общественным деятелем А.И. Фоминым в 1767 году.
Северные купцы и сто лет спустя указывали на незаконную, по их мнению, торговлю иностранцев, которые, вместо того чтобы вести оптовые сделки, занимались розничной продажей своих товаров. В наказе отмечалось, что иностранцы торгуют в розницу тайно, используя наемных торговок, скупают у крестьян для «заморского отпуска холсты — салфеточные и гладкие полотна, сверх же того за долги обедневших граждан и вдов себе в службу покупают за самую малую плату».
Архангельская таможенная служба часто уличала иностранцев в нечестной торговле, нарушении законов страны. Так, начальник Таможенной экспедиции М.Н. Радищев (брат первого русского революционера) в 1784 году резко выступил против подобных дел, которые водились за купцом Б.Т. Тиме. В своем представлении в Архангельскую казенную палату он писал: «Иностранец Тиме, приехав из другого государства в Россию и не утвердив себя на вечное, ниже временное российское подданство, не только дерзнул производить скорняжное свое ремесло, но и отважился торговать, чем гражданству и причинил в торгах подрыв и убыток, в чем и сам чистосердечно признался; что же хотя и показывал якобы ему, Тиме, российские законы о запрещении торга и произведении промысла в России незнаемы, однако ж сумнительно, потому что врученной нации, возросшему и воспитанному человеку непременно знать надобно истинные правила, по коим иностранцы равных природных жителей, не утвердив себя по-надлежащему, правом не пользуются в торговле».
М. Радищев решительно боролся против актов контрабанды, которой систематически занимались иностранные купцы. В частности, он затеял громкое дело против купца 1-й гильдии Абрама Фанбрина (сына Родиона — Рутгера), занимавшегося ввозом в Россию вина и водки. Этот человек, исполнявший к тому же обязанности голландского консула в Архангельске, пытался провозить водку тайно под видом провизии, которую можно было доставлять в порт беспошлинно. М.Н. Радищев приказал конфисковать партию вин. Завязалась тяжба, но начальник таможенной экспедиции проявил твердый характер. В другой раз он выявил крупную партию двойной французской водки, которую пытались выдать за обыкновенную (одинарную). И вновь Радищев вынудил иностранцев повиноваться закону — уплатить за ввезенный товар положенный двойной тариф.
Но дело было не только в этом. Городские власти, где большинство постов занимали купцы, добивались того, чтобы все иностранцы, проживавшие в городе, несли повинности в его пользу. Характерным с этой точки зрения явилось письмо городской думы в Государственный совет от 26 ноября 1826 года с просьбой решить этот вопрос в пользу города.
Заслуживает внимания мотивировка подхода думы к рассмотрению этой проблемы. В письме отмечалось, что многие иностранцы работают в купеческих конторах бухгалтерами, приказчиками и занимаются другими делами, получают высокие жалованья от 1000 до 5000 рублей, «приобрели хорошие себе состояния» и должны облагаться акцизами.
Однако губернское правление и казенная палата, ссылаясь на приказ министра финансов, отказались удовлетворить эту просьбу. Еще в начале 1826 года министр разъяснил, что иностранцы могли по закону подвергаться только тем повинностям, которые сопряжены с торговыми и промышленными делами. Дума проиграла свое сражение с высшими органами власти: ей не удалось пополнить небогатую городскую казну за счет дополнительного обложения иностранцев.
Русских деловых людей беспокоил крайний недостаток средств, вследствие чего торговцы, «не находя, где бы можно занять, хотя бы за немалый интерес, денег, принуждены бывают от иностранных купцов забирать в годовой кредит товары с прибавкой против денежных цен не менее десяти процентов». Русские торговцы, таким образом, становились на деле людьми, полностью зависевшими от иностранных купцов.
Неровную политику по отношению к иностранцам проводили и столичные власти. Заметные перемены в жизни обитателей архангельской Немецкой слободы были связаны с решением Петра I перенести основные торговые операции в Петербург. Этот процесс протекал с большими сложностями. Вопреки ожиданиям, иноземные купцы, издавна устроившись в Архангельске, не хотели вести свою торговлю на новом месте. Особенно усердно выступали против решения царя голландские торговцы.
Голландский резидент Деби во время неоднократных встреч с Петром I настаивал, чтобы не переводить торговлю из Архангельска в Петербург. Он выставлял при этом самые различные доводы: плохие помещения и дороговизну их на новом месте, недостаток рабочих для передвижения грузов, неизведанность морского пути к новому порту и т. п. Но Петр был неумолим. Сославшись на то, что «приложение принципов всегда трудно, но с течением времени все интересы примирятся», он последовательно ограничивал деятельность архангельского порта.
Запрет на ввоз в Архангельск многих товаров, пользовавшихся спросом иностранных купцов, изменил характер экспорта через Север. По данным В.Н. Захарова, в закупках иностранцев резко возросла доля местных товаров: леса, продуктов морского промысла, смолы и т. п. Примерно от 2% в 1710 году она увеличилась к 1725 г. до 62%.
Сокращение торговли в Архангельске больно ударило по торговле иностранных купцов и деятельности обитателей архангельской Немецкой слободы. В 1719 году в Архангельске действовало 83 иностранных торговца, среди которых были 14 англичан, 38 голландцев, 20 гамбуржцев, 2 датчанина и 9 из разных мест. А к концу царствования Петра в Архангельске (после указа 1721 года об ограничении беломорской торговли) осталось 47 иностранных торговцев.
Из 47 человек, обитавших в то время в городе, 26, или более половины, являлись голландцами. Сокращение количества купцов менее всего коснулось представителей этой национальности, т. к. они торговали более разнообразными товарами и, очевидно, имели основательные связи с русскими поставщиками. Несмотря на ухудшение торгового климата в Архангельске почти на полвека, голландская община в городе сохраняла высокую численность и продолжала пользоваться покровительством высших властей.
Голландцы, не покинувшие Архангельск, установили в это время более тесные отношения с местными перекупщиками, производителями смолы в Поважье, на Каргопольщине и Поонежье. Они не переставали добиваться снятия всяких ограничений торговли в этом крае. Вскоре после смерти Петра I последовал ряд мер в этом направлении. Уже 9 января 1727 г. появился указ, разрешивший купцам торгозать в Архангельске «невозбранно». Этим же документом с целью «умножения архангельского пошлинного сбору и народной пользы» разрешалось отправлять хлеб из Вятской провинции и городов, расположенных по Двине, Вычегде и Сухоне. Петербургский порт получил лишь незначительные преимущества: купцы платили там несколько меньшую, чем в Архангельске, пошлину (ниже на 4%).Это преимущество новой столицы было отменено лишь в 1762 году.
Указом от 2 декабря 1737 года императрица Анна Иоанновна«в целях умножения купечества» дала голландским торговцам, проживавшим в Архангельске, льготы, освободив от солдатских постоев в их домах — одной из самых обременительных повинностей горожан. Список лиц, приложенный к этому документу, насчитывал 35 человек. Очевидно, многие из них, если не все, являлись старожилами города (десять женщин поименованы как «вдовы» покойных купцов, умерших в Архангельске).
Перенос Петром I торговли на Балтику имел государственный резон и был вполне оправдан. Значительно сократился путь в Западную Европу, сравнительно быстро сложился новый центр притяжения торгующего сословия России и стран Запада. И этот процесс был необратим. Но и Архангельский порт не потерял своего значения. Медленно, с колебаниями, но число кораблей, прибывавших в город на Северной Двине, постепенно росло. Если в 1724 году сюда пришло всего 22 корабля, то в 1727— уже 45, в 1735— 60, в 1740— 114, а начиная с 1771 года сюда являлось от 107 до 206 и даже 309 кораблей в 1810 году. Соответственно росли и таможенные сборы.
В течение всего XIX века купцам из Немецкой слободы пришлось решать в области торговли те же проблемы, что и в более ранний период.
Во-первых, российские торговцы по-прежнему выражали недовольство засильем иностранных предпринимателей, настаивая на ограничении деятельности последних в России. В одном из посланий в Сенат, направленных в 1805 году, наиболее видные представители российского купечества, отметив, что «в настоящее время весьма немного осталось торговых домов, которые выписывали бы за свой счет иностранные товары», просили правительство «высочайшим указом повелеть… записывающихся на время иностранных, а равномерно и иногородних гостей существование совсем уничтожить, а пользоваться в городах торговлею одному коренному… купечеству и мещанству, иностранным же товары свои продавать только у портов оптом, а не в розницу». Как отмечалось выше, Манифест от 1 января 1807 года частично удовлетворил это требование.
Во-вторых, Россия в течение более чем двух веков не смогла решить в Архангельском порту основной проблемы, связанной с внешней торговлей. Как и во время Петра I , она имела очень мало своих кораблей. Игра шла в одни ворота: иностранцы, располагая сильным флотом, сами привозили товар, диктовали цены и получали немалый доход.
Российские экономисты не раз подсчитывали возможные убытки страны от подобной торговли с западными странами. Так, за время с 1824 по 1862 год, по данным М.А. Терентьева, из оборота внешней торговли в 6985 млн руб. серебром доля иностранных фирм составила 6390 млн руб., а русских — всего лишь 595 млн руб., или 9% к общему обороту. Предполагаемая прибыль иностранных торговцев составила не менее 550 млн руб., или от 10 до 15 млн руб. в год.
Русское купечество отдавало себе отчет в том, что «от произведения в таком виде внешней торговли Россия безвозвратно теряет свое естественное богатство, народ не только не вознаграждается за свой труд, но и оскудевает».
Однако выйти из подобной ситуации Россия не могла. Торговый флот ее оставался малочисленным и слабым, экономика не позволяла собственными силами обрабатывать продукцию, которая, по выражению одного из документов того времени, шла на экспорт «в первозданном», а следовательно, дешевом виде.
В течение XIX века архангельские купцы смогли решить лишь одну проблему, связанную с развитием морского флота: начиная с 70-х годов они стали обходиться собственными капитанами и матросами, отказавшись от услуг иностранцев.
Вопрос об усиленном развитии собственного флота не утратил актуальности и в XX веке. Несмотря на некоторые меры, предпринятые в конце XIX столетия, доля российских кораблей во внешней торговле Севера составляла менее 5 процентов от общего оборота. Оценивая столь печальную ситуацию, один из видных специалистов и предпринимателей города И. Данишевский отмечал в 1916 году: «Не владея своим собственным коммерческим флотом, мы вынуждены для нашей морской торговли прибегать к услугам заграничных соседей — арматоров и становимся в полную от них зависимость. Они диктуют нам не только цены на морские фрахты, но и условия перевозки… Единственный выход из этого — создавать свой сильный коммерческий флот».
В-третьих, XIX век не внес ничего нового и в соотношение между обитателями Немецкой слободы и русскими купцами. Как уже отмечалось выше, к 1859 году численность выходцев с Запада составляла в Архангельске треть всего состава городского купечества (29 человек из 89).
Лишь только к началу XX века в составе купцов 1 -й гильдии вновь появились местные предприниматели: А.В. Булычев, Я.А. Беляевский, А.И. Костогоров, Я.Е. Макаров и другие. Но попрежнему как по количеству, так и по размерам капиталов первая скрипка в архангельской внешней торговле принадлежала бывшим иностранцам. Они занимали основательные позиции и в области местного производства.
В XIX веке, особенно в пореформенный период, иностранцы стали постепенно, не прекращая торговых сделок, внедряться в сферу производства. Наиболее доходными в то время на Севере оказались судостроение, производство сахара (на короткое время) и в особенности лесной бизнес. Северная древесина всегда пользовалась за границей повышенным спросом.
Прежде чем хотя бы кратко рассмотреть проблему участия иностранцев в развитии экономики Севера, надо попытаться ответить на вопрос о том, что такое иностранный капитал, почему вокруг понимания его роли в истории России вот уже более ста лет кипят научные и политические страсти, отсутствует единое мнение среди исследователей и широкой общественности.
Это следует сделать и потому, что только в последние годы российские историки и экономисты стали более четко подходить к определению самого понятия иностранного капитала.
В юридическом смысле иностранным капиталом является любая собственность, которая принадлежит иностранным подданным, независимо от ее происхождения. Экономисты определяют ее как реальный капитал, импортированный из других стран. «Однако эта сторона дела, — резонно заметил один из первых исследователей этой проблемы В.И. Бовыкин, — не поддается даже приблизительному ретроспективному исчислению ».
Более понятным и поддающимся подсчетам историков и экономистов параметром является номинальная стоимость размещенных за границей российских ценных бумаг, а также акций иностранных компаний, имевших предприятия в России.
Вплоть до конца XIX века Россия прибегала к государственным займам, первый опыт которых появился еще в 1769 году. А во второй половине века и начале XX столетия заметно проявилась вторая особенность — приток иностранных вложений в учреждаемые иностранцами акционерные общества.
Исследователи отмечают принципиальное различие между двумя видами упомянутых капиталов. В отличие от займов инвестиции являлись выражением предпринимательской деятельности. Обладатели акций, являясь совладельцами и даже владельцами предприятий, были кровно заинтересованы в успехе их деятельности. Но последние могли добиться реальных успехов лишь в случае, если иностранный капитал становился составной частью хозяйства страны, где действовало предприятие.
Для большей ясности отметим, что к 1917 году доля прямых заграничных инвестиций в общей сумме внешнего долга России составляла 2243 млн рублей из 15 677 млн рублей общего долга страны, или 1/8 часть последнего.
Отсюда понятно, насколько важным является изучение роли иностранных вложений, реального поведения иностранных предприятий.
Иностранцы начали действовать в России, в том числе и в Архангельске, еще в XVI веке. Они могли заниматься торговлей и заводить заводы или фабрики, записавшись в «иностранные гости». Это право предоставлялось высшими властями.
До начала XIX века иностранные предприниматели на Севере ограничивались почти исключительно сферой внешнеторговых связей. И перед таким предпринимателем было два пути. Пробыв некоторое время в России, он мог покинуть ее пределы. Но значительная часть промышленников и купцов, почувствовав выгоду от своей деятельности, вставала на второй путь: иностранные купцы принимали российское подданство, т. е. становились гражданами России со всеми вытекающими отсюда последствиями. Обстановка с возможностями применения иностранных капиталов обострилась, когда в стране появились законы о создании и правилах работы акционерных компаний. Поскольку российское правительство охраняло свою слабую еще промышленность системой пошлин, то иностранцам становилось выгоднее вывозить за пределы своих государств не товары, а технологические приемы, заводить свои предприятия в чужой стране. Это была новая проблема для иноземных капиталистов.
Деятельность иностранных обществ определялась не столько законом о деятельности акционерных компаний (1836 года), сколько так называемыми «условиями деятельности» подобных объединений. Долгое время эти условия были очень жесткими. В частности, заведование делами и управление недвижимой собственностью в России могли осуществлять только русские подданные, за исключением лиц иудейского вероисповедания. В «условиях» содержалась весьма одиозная статья, которая гласила: «Русское правительство оставляет за собой право во всякое время по усмотрению взять назад выдаваемое обществу разрешение на произведение операций в России и потребовать прекращения оных без всякого объяснения причин».
Эта статья исчезла лишь в конце XIX века, когда правительство проводило энергичную политику по привлечению иностранного капитала в Россию. Понятно, что предприниматели искали обходные пути для лучшего применения своих капиталов. Исследователями установлено, что масса иностранных предпринимателей шла в формально русские акционерные компании. Помощь русских капиталистов, знавших местные условия, являлась гарантией успешного функционирования иностранных вложений.
Поэтому глубоко прав видный исследователь истории российского предпринимательства В.И. Бовыкин, заметивший, что мелькание в старых справочниках об экономике России немецких фамилий ничего не объясняет при попытках разобраться в подлинной принадлежности капиталов. Более того, это лишь только затрудняет суть дела, ибо в России немецкие фамилии могли носить давным-давно обрусевшие иноземцы.
Следует подчеркнуть также, что российское правительство в ряде случаев применяло по отношению к иностранным предпринимателям чрезвычайные меры. Это с особой силой дало себя знать в годы первой мировой войны. Немецкие, австрийские, турецкие и венгерские подданные лишились права владения и приобретения в собственность недвижимости, не допускались к занятию ответственных должностей в акционерных компаниях. Более того, они обязывались продать недвижимую собственность русским подданным.
Согласно подсчетам исследователей, из 611 акционерных обществ 96 подлежали ликвидации после начала войны. Значительная часть из них перешла в руки новых владельцев. Проблема воздействия на предпринимателей немецкого происхождения, как это будет показано ниже, имела громкий резонанс и в Архангельске.
Как же выходцы из Западной Европы создавали свои крупные заводы на Севере? Обратимся к анализу их практической работы.
Еще в 1822 году купец В. Брандт совместно с Е. Классеном построил первый в крае паровой лесопильный завод в Маймаксе.
В момент подачи своего прошения о сооружении завода Классен жил в столице России и имел почетное звание советника коммерции. О значении его намерения заняться лесопилением свидетельствует тот факт, что решением этой проблемы занимался лично император Александр I. В своем письме министру финансов от 22 января 1820 года император, «желая ободрить сие общеполезное предприятие», повелел разрешить купцу «из казенных дач Архангельской и Вологодской губерний… в продолжение 12 лет вырубать для распиловки в доски за обыкновенные деньги до 30 ООО дерев», а также отпускать 22 800 дюжин досок беспрепятственно из Архангельского порта за границу со взятием установленных тарифом пошлин».
Позднее лесопилением стали заниматься гамбуржец Е. Линдес, британский подданный Ф. Кларк, прусский — А. Сурков, англичанин Е. Шергольд, норвежцы М. Ульсен, К. Стампе и многие другие. Энергией этих людей создавались лесозаводы в Архангельске, Онеге и на Печоре. Документы позволяют проследить, как небольшие товарищества постепенно превращались в сильные акционерные компании.
Ярким примером вхождения в северный лесной бизнес явилась энергичная деятельность на этом поприще выходца из Норвегии Мартина Ульсена. Приехав без гроша в кармане, он скопил небольшой капитал во время работы на лесозаводе Русановых и вместе со своим земляком Карлом Стампе, прибывшим в Россию в 1880 году, учредил в апреле 1884 года фирму «Ульсен, Стампе и К°». В состав фирмы в 1892 году вступил архангельский купец 2-й гильдии Александр Починков, состоявший в ней до ноября 1901 года. Цель фирмы состояла в том, чтобы торговать «лесными и другими товарами».
С той поры начался долгий самостоятельный путь Мартина Ульсена в северной лесной промышленности. В 1889 году предприниматели увеличили число рам на заводе до трех. Еще через пять лет лесозавод имел, кроме пилорам, более 20 различных станков, общая стоимость его определялась в 73 385 рублей.
Второй завод норвежцы соорудили в 1889 году в 12 километрах от губернского центра на острове Бревенник. Это было, в отличие от первого, крупное предприятие мощностью сначала в пять, а затем в девять рам. Став владельцем двух лесозаводов, фирма «Ульсен и Стампе» заняла видное место в архангельском лесном экспорте. В деле Ульсена участвовали его старший брат Алексей, а также два сына: Михаил и Конрад. В течение последующих 20 лет на редкость предприимчивый промышленник основал еще два лесозавода, в том числе соорудил в 1903 году знаменитый лесозавод в Заполярье «Стелла Поларе», который действует и сейчас.
Наряду с созданием торговых и лесных кампаний, иностранцы вкладывали свои капиталы в целлюлозное, пивоваренное и винодельческое производства. Они открывали также небольшие пекарни, сыроварни, фотографии и т. п. заведения.
В. Брандт, например, почувствовав конъюнктуру, соорудил сахарный завод, на котором работало до 50 человек. Франц Амбургер, вступивший в 1825 году в архангельское купечество 3-й гильдии, сразу же попросил у городской думы разрешения заняться пивоварением.
Швейцарский подданный И. Лейенбергер ежегодно в течение лета производил в селе Кехте 200 пудов сыра. Прусский подданный В. Швеб^е, привлекая на работу троих мужчин и двух мальчиков, производил по промышленному свидетельству 2-го разряда в своей булочной в Соломбале 2211 пудов различных кондитерских изделий на сумму 6220 рублей в год. Число подобных примеров можно умножить.
Всего в течение XIX века жители Немецкой слободы организовали в Архангельске более 30 различных фирм.
В отличие от русских купцов, выходцы с Запада нашли применение своим капиталам не только в Архангельске, но и в других губерниях России. Наиболее ярко это проявилось в деятельности купцов 1-й гильдии Э.В. Брандта, Э.Е. Линдеса и А.Ю. Суркова.
В разделе «Купцы и промышленность»уже приводились данные о том, что в 1869 году Брандт и Линдес основали крупную фирму по изготовлению льняных изделий в селе Меленки Владимирской губернии на 6000 веретен. В 1873 году она была преобразована в паевое товарищество с основным капиталом 2 млн руб. (400 паев по 5000 рублей), а в 1914 году товариществу принадлежали фабрики, которые производили продукции на 5 млн рублей в год.
Известный архангельский купец Сурков в 1897 году учредил в Архангельске «Северное общество целлюлозного и писчебумажного производства». Фирма создавалась «для устройства в Вологодской губернии Кадниковского уезда фабрики для производства химическим и механическим способами древесной массы (целлюлозы) и изделий из нее, а также торговли предметами означенного производства». Позднее предприятие называли «Сокол» по деревне Соколово Вологодской губернии.
Основной капитал в момент его учреждения составлял 1 125 ООО рублей, разделенных на 4500 акций по 250 рублей каждая.
Компаньоны добились весьма значительных успехов. Предприятие ежегодно выпускало 700 тыс. пудов целлюлозы и около 100 — бумаги.
Крупных успехов добился один из потомков рода Брандтов. Вместе с бароном Л. Гауфом, Г. Елисеевым, Р. Клеменцем и другими известными предпринимателями он создал в 1864 году первый в России заметный частный Петербургский коммерческий банк и стал его директором (сокращенное название «Брандт и К°»). В качестве корреспондентов нового банка выступили банкирские дома, находившиеся в Берлине, Лондоне, Амстердаме, Гамбурге, Париже и Вене.
В целях получения дополнительных льгот для ведения своего дела почти все упомянутые выше иноземцы приняли российское подданство. В разное время гражданами России стали Шергольд, Сурков, Гувелякен, Ульсен, Брандт, Фонтейнес и многие другие выходцы из западноевропейских стран.
Возвращаясь к принципиальной оценке роли иностранного капитала на Севере, отмечу, что исследователи этой проблемы не раз указывали на трудности при подсчетах размеров прямых инвестиций подданных западноевропейских стран в российскую экономику, главная из которых «заключается в крайней текучести и неуловимости самого объекта статистической фиксации—денежного капитала, в его газовидности». Эта особенность очевидна при анализе материалов, характеризующих процесс проникновения иностранных капиталов в промышленность Севера.
Северный экономист П.М. Трофимов один из первых привел сведения о том, что в 1912 году из 42 лесозаводов 24, или более 57%, принадлежали иностранным владельцам или компаниям со смешанным капиталом, который расширял «сферу эксплуатации трудящихся и лесов Севера России». Эти же данные взяли на вооружение молодой экономист А.Ю. Вертячих и многие другие исследователи.
Более осторожную позицию, основанную на анализе банковских оборотов и прочих данных, заняла В.В. Тевлина, отметив, что «к 1913 году из 44 лесопильных заводов, действовавших в Архангельской губернии, 20 принадлежали иностранцам или обрусевшим иностранным подданным». Она же попыталась подсчитать и сумму иностранного капитала, инвестированного в лесную промышленность Севера, определив ее в размере 16— 18 млн рублей.
Существенная разница как в количественных данныхдак и в определении национальной принадлежности владельцев акций («иностранцы» и «обрусевшие иностранные подданные»), приводимых историками, лишь подтверждает ту «газовидность» иностранного капитала, о которой упоминалось выше. Совериностранные подданные» — это далеко не одно и то же. С юридической точки зрения, капиталы последних, т. е. принявших российское подданство, нельзя считать иностранными.
Другое дело — конкретный анализ того, как накапливались средства, принадлежавшие этим людям, привлекались ли их соплеменники к реальным вложениям капиталов в дело.
Заметим, что и в ту пору, когда учреждались и действовали те или иные заведения, губернские власти не имели обобщенных сведений о числе иностранцев и тем более размерах их вложений в промышленность региона.
В обзоре Архангельской губернии на 1900 год губернатор А.П. Энгельгардт докладывал императору о том, что «вся лесная торговля находится пока в русских руках. Большинство заводов пользуется солидной репутацией, завоевали известное положение на международном лесном рынке». Отмечая, что в последнее время «иностранные предприниматели и капиталисты стараются в той или иной форме ворваться в лесное дело на Севере и захватить его в свои руки», он указал на нежелательность этого явления. И царь одобрил эту точку зрения.
Кстати заметим, что, по данным исследователей, молодой император на какой-то период попал под влияние сил, боящихся конкуренции иностранцев. По воспоминаниям современников, примерно с середины 1898 года он стал на уставах иностранных компаний класть резолюции о нежелательности допущения в Россию иностранных капиталов. Следствием этого явилось сокращение прилива иностранных предпринимателей, ищущих дела в России.
Министр финансов СЮ. Витте немедленно подготовил для царя специальный доклад, в котором доказывал, что не следует «делать… никаких новых против существующих законоположений стеснений притоку иностранных капиталов», убеждал царя, что, по крайней мере, до 1904 года не нужно ставить никаких преград притоку иностранных капиталов, не пугать западных капиталистов, и «без того неохотно идущих в Россию». По свидетельству очевидцев, министр сумел переубедить царя.
В связи с началом мировой войны губернские власти пытались внести какую-то ясность в проблему масштабов иностранных инвестиций в промышленность Севера. Так, в секретном предписании губернатора полицмейстеру города, направленном16 августа 1916 года, говорилось: «Предлагаю Вам немедленно представить мне списки всех находящихся во вверенном Вам районе иностранных акционерных обществ с указанием на их деятельность, членов правлений и служащих (до войны и ныне), так и капиталов». А общая цель этой акции административных органов состояла «в выяснении участия в них (в торгово-промышленных предприятиях. — Е. О.) …подданных враждебных нам держав как в составе администрации, так и капиталами».
После тщательной проверки в городе проверяющие составили «Список находящихся в городе Архангельске иностранных акционерных обществ и К° с указанием капиталов, членов правлений и служащих в них, как до войны, так и в настоящее время». В перечень предприятий вошли различные акционерные компании и отделения некоторых крупных объединений, правления которых находились в столице или других городах России, а также за границей: «Общество лесной торговли Альциус и К°», «Лесопильное акционерное общество «Норд», «Беломоро-Балтийское общество П. и И. Данишевские», мелкие отделения «Гергард и Гей», «Р. Мартене и К°», «Гельмсинг и Гримм», «К° Зингер» и ряд других.
Детальный анализ ситуации более четко вскрывал суть проблемы. Так, все было ясно с «Обществом лесной торговли Альциус и К°», устав которой в размере 600 ООО рублей был утвержден 14 февраля 1912 года. Все десять акционеров-учредителей в момент проверки (голландцы по национальности) проживали в Амстердаме. В их руках было 306 акций, 190 из них имел некий В. Корталос Альтес, 70 — С.С. Клатте. В Амстердаме располагалось еще одно предприятие этой фирмы. Управляющим заводом являлся швед О.О. Вагер, а ответственным исполнителем — норвежский подданный И.И. Вульфсберг. Иначе говоря, это общество как по форме, так и по существу являлось иностранным. В тот момент в нем, кроме 750 рабочих, работали 53 служащих, в том числе шесть иноземных подданных.
Буквально накануне войны, в 1913 году, учредил свою лесопромышленную фирму в Архангельске норвежский подданный Ф. Прютц.Общая сумма вкладов всех пайщиков, привлеченных им, равнялась 8 млн норвежских крон. Свои средства в компанию вложили 599 иностранных вкладчиков. Контрольный пакет акций находился в руках 22 человек, сумма паев которых составляла 4 803 000 крон. Пакет стоимостью в 395 тысяч при надлежал основателю фирмы, на 20 ООО крон приобрел акций даже известный полярный исследователь Ф. Нансен. Свои средства вложили также хорошо известные в Норвегии лица: Виг, Вагер, Брок, Гендрихсен, Т. Мувинкель и другие.
Столь же ясной была картина с принадлежностью мелких транспортных посреднических фирм «Р. Мартене и К°», «Нанкивель Доусон и Каллаган», «К° Зингер». Все они появились в Архангельске в начале мировой войны. Первая являлась отделением английского акционерного общества, ее возглавлял великобританский подданный В.А. Хултон. Вторая также была отделением известного зарубежного торгового дома. Во главе его стоял англичанин Г. Дональд.
Широко известная фирма «Зингер» занималась продажей швейных машин. Столичная пресса патриотического направления после начала войны подняла резкую кампанию против ее деятельности в империи. Многие публикации на эту тему перепечатывали архангельские газеты. Они сообщали о том, что все служащие фирмы и члены правления, являются германскими подданными, что ее агенты, распространявшие машины с правом уплаты за них в рассрочку, обманывают «наиболее обездоленных крестьян и рабочих», зарабатывая на них до 200—300% прибыли.
Акционеры компании были вынуждены реагировать на эту критику. Во всей российской печати, в том числе и в архангельской, были напечатаны пространные обращения руководства правления этого объединения и сотрудников (607 подписей). Они разъяснили, что основной капитал компании в сумме 50 млн рублей полностью принадлежит США и Англии, что все детали машин в Россию приходят из этих стран и собираются на заводе в Подольске под Москвой.
Несколько сложнее обстояло дело с определением принадлежности других фирм. Так, например, устав наиболее заметного среди них акционерного общества «Норд» с капиталом в 500 062 рубля был зарегистрирован еще 2 июня 1900 года. Акционерами были прибалтийские немцы Отто фон Лилиенфельд и барон А.В. Резен. До 20 июля 1914 года им руководил немецкий подданный Р.Г. Линденблат, затем высланный из России. Правление фирмы располагалось сначала в Ревеле. 31 июля того же года предприятие «из-за полной потери капитала» перешло в руки новых акционеров. Директором-распорядителем объединения стал В.В. Гувелякен. Он, как и М.А. Ульсен, Д.И. Вальнев, приобрел 200 акций этого общества. Еще более крупный пакет акций поступил в распоряжение Л.А. Яритца как представителя архангельского отделения Русского для внешней торговли банка (757 акций). 534 акции приобрел М. Ульсен от имени английской фирмы Бернер и Нильсен. По 20 акций приобрели также Э.Я. Клафтон, А.И. Костогоров, А.Я. Гусев из Петрограда и Э.К. Бройтигам. Вполне очевидно, что предприятие превратилось в русское, а капитал компании — в смешанный, и для определения размеров и роли его «иностранной» части требуются основательные уточнения.
Подобным же образом обстояло дело с национальной принадлежностью акционеров на лесозаводе «Стелла Поларе». В отчете на требование властей правление товарищества информировало о том, что по состоянию на 1 января 1916 года из 24 пайщиков, владевших 734 акциями, четверо являлись иностранцами. 48 акций имели шведские подданные (Т. Олрог и Г.Т. Несе) и 60 — англичане Бернер и Нильсен. Обладая лишь седьмой частью акций, иностранные предприниматели не могли оказывать существенного влияния на дела предприятия. Решающую роль во всех делах играли российские подданные. Более 200 акций имел в своем распоряжении основатель фирмы М.А. Ульсен, 125 — братья Вальневы, более 40 — клан Кыркаловых.
В своей работе мы не ставили целью раскрыть все аспекты вливания иностранных инвестиций в северную промышленность. Эта сложная проблема требует специального рассмотрения и анализа.
Совершенно ясно, однако, что лесной бизнес был прибыльным делом. Он позволял обходиться без всяких иностранных инвестиций. Так начинали и успешно вели дело все русские купцы: братья Кыркаловы, Рынины, Вальневы, пинежские Володины, Я. Е. Макаров, А. Чудинов и многие другие. Все они накопили средства благодаря торговле, частично — производству и продаже водки (братья Володины).
Не привез никаких капиталов в Россию упоминавшийся выше норвежец Мартин Ульсен. Свой первый лесозавод в Соломбале он соорудил благодаря торговле и хорошему жалованью, а затем расширял производство путем крупных банковских кредитов. А. Сурков сумел соорудить свой небольшой лесозавод, разбогатев на производстве и продаже пива и водки.
Вполне очевидно, что для адекватного применения термина «иностранный предприниматель» требуется конкретный анализ практической деятельности иноземца, в частности, выяснение данных о происхождении его исходного капитала, связях со своей родиной и о российском подданстве.
Безусловно, что тот или иной торговец, приехавший некогда на Север без каких-либо средств и начавший здесь свое дело с нуля! и тем более принявший российское подданство, не может считать^ ся иностранным капиталистом. Юридически он был полноправт ным российским гражданином.Многие из иностранцев прибывали в Архангельск, не имея за душой не только средств, но даже элементарных коммерческих или технических знаний, которые они приобрели в России по мере развития своего бизнеса.
Таким образом, по нашему мнению, до сего времени в исследованиях истории Севера господствовали некие суммарные данные, характеризующие присутствие заграничных инвестиций в общей массе капиталовложений. Порой для этой цели использовался простой подсчет лесозаводов, принадлежавших лицам, носившим иностранные фамилии, хотя абсолютное большинство из них являлись российскими подданными или потомками обрусевших иностранцев во втором и третьем поколениях.
Понятно, что ни фамилии акционеров или директоров-распорядителей предприятий, ни даже высокий удельный вес их заводов не могут служить доказательством принадлежности их иностранцам или подчинения ими экономики края.
Все подобные положения, являясь отражением популярного в свое время тезиса о полуколониальном характере экономики России, мешают научному изучению вопроса о месте и роли иностранного капитала в экономике Севера.
…Опыт привлечения иностранного капитала советские власти пытались использовать в 20-е годы, в период нэпа. В Архангельской губернии были созданы в тот период три смешанных общества: Руссанглолес, Руссголландлес и Русснорвеголес. Бывшие владельцы лесозаводов в Архангельске и Онеге Ф. Прютц, семейство Вагеров активно сотрудничали с трестом Северолес, помогая восстанавливать лесозаводы, разрушенные во время гражданской войны, обновлять станочный парк, налаживать лесной экспорт.
Однако тяжелое состояние лесной промышленности, сочетавшееся с политической нестабильностью, быстрое становление директивно-плановых методов руководства народным хозяйством, не совместимых с рыночной экономикой, делали Россию в то время крайне непривлекательным местом вложения иностранных капиталов. Все смешанные общества на Севере прекратили к 1930 году свое существование.
Жители иноземного поселения, втянутые в торгово-промышленный процесс, становились составной частью его населения, вносили значительный вклад в общественную жизнь города. Более чем трехвековой опыт сотрудничества их с Северной Россией свидетельствует: выходцы с Запада пользовались высоким авторитетом в деловых кругах города, у всех его жителей.
Пожалуй, наиболее заметным показателем этого авторитета являлось избрание «архангельских иностранцев» на пост городского головы. С 1793 по 1910 годы на этой должности побывали 32 человека, в том числе 9 жителей Немецкой слободы. Среди них А. Менсендейк, В. Брандт. Дважды городская дума доверяла этот пост А. Фонтейнесу, К. Мейеру, В. Гувелякену — даже трижды. Я. Лейцингер избирался четыре раза.
К началу XX века потомки «немцев» входили почти во все сферы общественной и экономической жизни Архангельска. Приведу несколько фактов. Потомственный почетный гражданин Адольф Шольц являлся членом губернского по городским делам присутствия и возглавлял архангельский комитет торговли и мануфактур; Эдуард Фонтейнес исполнял обязанности гражданского заседателя в приказе общественного призрения. В работе последней городской думы из общего состава 21 гласного 9 являлись потомками иностранных предпринимателей. Среди них: Рудольф и Эдмунд Пец, Георг Линдес, Эмиль Бройтигам, Вильгельм Гувелякен, Яков Лейцингер, Егор Шергольд, Эрнст Шмидт и Мартин Ульсен.
Много выходцев из иноземцев занимали заметные должности в финансовых сферах, в попечительских советах учебных заведений и благотворительных обществах. А женское попечительское общество о бедных наполовину состояло из жен с иностранными фамилиями. Среди них: Мария Линдес, Мария Мейер, Эрнестина Шмидт.
Показателем признания заслуг выходцев из западных стран перед городом являлись различные виды наград. Одним из первых купцов, удостоенных в XVIII веке звания именитого гражданина (вместе с А.И. Фоминым, Г.А. Ласкиным и А.И. Поповым), был 37-летний обрусевший голландец Антон Менсендейк . Напомню, что звание именитых граждан было введено Жалованной грамотой городам 1785 года. Этот документ определял семь групп обывателей, которые могли приобретать это почетное звание: лица, дважды выбиравшиеся в высшие городские сословные должности; ученые, художники; капиталисты, которые объявляли капитал свыше 50 ООО руб.; банкиры с капиталом от 100 до 200 тыс. руб.; оптовые торговцы и судовладельцы, «отправляющие свои корабли за море». Архангельские власти оказали бывшему голландцу столь высокую честь за успешное ведение «кораблехозяйства».
Попутно замечу, что А. Менсендейк, сын пастора местной церкви, родился в Архангельске и оставил добрый след в истории города. В 1803 году он вел торговлю под фирмой «Менсендейк, Гембри и К°», имел собственный корабль, речные суда. В сезон 1801 и 1802 гг. в его адрес приходило из-за рубежа по 18 кораблей. По размаху своей торговли он уступал в тот момент лишь К. Дорбекеру, Артуру Кейли и купцам Фанбриным из Санкт-Петербурга, имевшим свою контору в Архангельске. Антон Томасович был авторитетным человеком в посаде. Как уже отмечалось, в 1796—1799 гг. он избирался городским головой. В 1804 году Менсендейк, будучи сравнительно молодым, умер. Долгое время его именем называлась одна из центральных поперечных улиц Архангельска (ныне улица Свободы).
По неполным данным, в Архангельске было около 80 предпринимателей, удостоенных с 1832 по 1917 гг. звания потомственного почетного гражданина. До 40 из них, т. е. почта половина, являлись жителями Немецкой слободы.
Еще более высоким статусом пользовалось звание коммерции советника. Оно было введено императорским указом от 27 марта 1800 года. Им жаловались купцы 1-й гильдии, пробывшие в ней не менее 12 лет. Коммерции советник имел право на чин 8-го класса и титул «ваше высокоблагородие», а также на ношение дворянского мундира, шпаги и определение детей на государственную службу. Носитель звания мог причисляться к высшему городскому сословному разряду — потомственных почетных граждан. В разное время почетного звания коммерции советника были удостоены, наряду с архангельским купцом Василием Поповым, А.И.Фонтейнес и В. Брандт.
Есть еще один любопытный аспект, касающийся роли иностранцев в жизни города. В дореволюционное время потомки иностранцев, давно принявшие российское подданство, широко использовались «родными» государствами в качестве консулов. В 1860-е гг., например, консулами при Архангельском порте являлись жившие в городе, как правило, российские подданные,купцы: В.Х. Грель (бременский), И. И. Гернет (гамбургский), А.И.Фонтейнес (ольденбургский), Э.В. Брандт (нидерландский, датский, бременский, прусский и ганноверский), В.А. Руссатье (французский),Э.Е. Линдес (прусский), В.М. Клафтон (мекленбургский), П.П. Дрезен (датский) и т. д. Подобная практика назначения консулов существовала в XX веке и даже в первый период советской власти.
Жизнь обитателей архангельской Немецкой слободы позволяет подтвердить правоту выводов русских исследователей о том, что Россия сумела на практике решить вопрос о правах иностранцев. В отличие от западных стран, где иностранца считали почти врагом, лишали его права наследования и свободы личного вероисповедания, здесь не допускалось насилия в делах веры, оставлялись вхюкое чужие религиозные вероисповедания. Как отметил в одном из своих писем английской королеве Елизавете царь Федор Иоаннович, «в государстве (в России — Е. О.)… все живут в своих верах, и от веры их не отводят. Хто как захочет, тот так и живет в своей вере». Подобное положение обусловливалось как политико-экономическими и культурными потребностями государства, так и органически проистекало из традиционной веротерпимости русских к иноверию.
Яркой иллюстрацией этого являлось сосуществование в Архангельске различных конфессий. В 1916 году, например, в городе наряду с 30 православными соборами действовали евангелическая, англиканская, римско-католическая церкви. Если добавить сюда еврейскую синагогу и магометанскую мечеть, то станет ясно, насколько богатой была палитра разных верований граждан в сравнительно небольшом провинциальном городе. Из 65,5 тыс. верующих в тот момент 1671 прихожанин посещал римско-католический собор, 2836—лютеранскую церковь.
Вторая родина не всегда обходилась со своими приемными детьми так, как они этого заслуживали. Став гражданами России, десятки бывших немцев, голландцев и их потомков — обитателей архангельской Немецкой слободы — вместе с русскими людьми испили горькую чашу ничем не оправданных страданий.
Как уже отмечалось, определенные сложности, порой весьма существенные, в отношениях между «немцами» и русской общиной имели место еще в самые ранние времена существования архангельской Немецкой слободы. Источником напряженных, не всегда справедливых отношений являлись сначала привилегии, которыми жаловали иноземных купцов Иван Грозный, Борис Годунов, Петр I и другие самодержцы.
Выше уже говорилось о многих челобитных архангельских купцов на имя царей с требованиями отмены привилегий, дарованных иноземцам, жалобами на утеснения посадских людей при сооружении выходцами с Запада своих дворов и хозяйственных сооружений.
Власти удовлетворяли эти просьбы. Но в том случае, когда общегосударственный интерес расходился с выгодами местных торговцев, цари стесняли права родного купечества. Как’резонно заметил Г. Минейко, «правительство шло впереди народа, сознавая, что без таких преимуществ трудно было бы заманить охотников искать счастья в страну столько отдаленную, неизвестную и о которой ходили даже запугивающие слухи в Западной Европе».
Естественно, что соответствующие органы всегда интересовались настроением иностранных подданных, проживавших на территории России. Типичным с этой точки зрения являлся запрос архангельского губернатора к полицейским властям Архангельска, направленный в начале января 1893 года. Губернатор требовал представить ему список всех иностранных подданных старше 19 лет с указанием их национальности, рода занятий, а также сведениями о том, кто из них может «по роду своей деятельности и роду жизни внушать подозрение в передаче различных сведений о России в случае усложнения политических обстоятельств». Власти требовали также от полиции немедленно информировать их в случае «одновременной убыли иностранцев в более или менее значительном числе».
В полицейских сводках регулярно содержались подобные сведения. Так, по данным на 19 января 1893 года отмечалось, что 34-летний норвежский подданный Карл Стампе «в передаче каких-либо сведений о России замечен не был, поведения хорошего, а потому нет основания предполагать его как политически неблагонадежного». Примерно такие же сведения содержались в донесениях о М. Ульсене, его брате Алексее и многих других иностранцах. Подобное наблюдение за иностранцами, очевидно, было вполне естественным делом.
Документы свидетельствуют: наиболее острые недоразумения между обитателями Немецкой слободы и русской общиной возникали в период крупных общественных потрясений. Это с особой силой проявилось в XX веке. В течение четверти века (с 1914 по 1939 гг.) российские власти и торгово-промышленные круги предприняли против выходцев с Запада несколько репрессивных акций.
Резко неприязненное отношение к людям с иностранными, в особенности с немецкими, фамилиями дало себя знать во время первой мировой войны.
В Архангельске получили широкую известность обращения Московского купеческого общества и наспех созданной в 1915 году организации «Самодеятельная Россия» во главе с редактором популярного журнала «Исторический вестник» Б.Б. Глинским. Тексты воззваний, констатировав, что «германцы… до войны наводнили нашу страну шпионами, покрыли сетью колоний и через свои торговые и фабричные предприятия переводили наши деньги к себе, обогащая Германию и разоряя Россию », призывали русских людей «к всемерной борьбе с немецким торгово-промышленным засильем», «к дружному бойкоту немецких товаров», к принятию всех мер, содействующих переходу собственности «в русские руки» . Архангельское купеческое общество, обсудив этот документ на своих собраниях 5 апреля и 28 июля 1915 года, приветствовало «начинание» своих московских коллег.
Руководитель купеческого общества Х.Н. Манаков высказался «за эвакуацию отсюда тех экспортеров, которые вскормлены на немецкие деньги. Разве им дороги интересы России, раз они только вчера приняли русское подданство…»
Обсуждение этой проблемы на заседаниях общества вызвало резкие и в целом оправданные возражения со стороны купцов иностранного происхождения. Выступая от имени лютеран, В.К. Пец заявил, в частности: «Мы поселились здесь со времен Петра Великого и теперь, как истинно русские люди, желаем быть полезными. Только прикажите нам, что делать. Мы будем работать для того, чтобы зажать немецкую конкуренцию ».
Вскоре после начала военных действий большая группа немцев, не имевших российского подданства, была депортирована из города. В Архангельске распространялись антинемецкие листовки. После того как в Ледовитом океане подорвался на мине пароход, шедший из Англии в Архангельск, шовинистически настроенная толпа грозилась учинить погром в Немецкой слободе. Редактор архангельской газеты «Северное эхо» некто П.В. Сергеев, сообщая в Москву о намерении открыть в городе отделение общества «Самодеятельная Россия», писал о том, что «предстоит энергичная борьба с немецким засильем в городе», что в городе не должно быть немцев и их контор.
На пивном заводе Суркова полиция произвела обыск. Поводом к этой акции послужил тот факт, что радиотелеграф, расположенный в районе станции Исакогорка, выявил присутствие в городе тайной радиостанции. Ротмистр жандармского корпуса, приехавший для расследования инцидента из Петрограда, произвел подобную акцию в ряде домов города.
Обнаружив на заводе подозрительные провода, власти обвинили его владельца в установке подпольной радиостанции для передачи сигналов немецким судам. Как показал архангельский полицмейстер СП. Пржисецкий, российский подданный Шмидт был выслан из города, а несколько лиц (немецкого происхождения) — Вульстер, Бройтигам и Пауль — заподозрены в нелояльности в отношении к России и даже в шпионаже.
В ответ на запрос городского полицмейстера о существовании в городе обществ, состоящих из лиц немецкого происхождения, пристав 2-й части доносил 22 февраля 1916 года: «При местной кирхе существует общество под названием «Совет евангелического общества». В числе его активистов-руководителей были: А.Ф. Шольц, Е.И. Шергольд, В.В. Гувелякен, Р.К. Пец и К.К. Стампе. В обществе значилось 138 членов, среди которых были также норвежские и датские подданные. До начала войны в него входили также 11 человек германских подданных, но все они были исключены из его состава.
Сохранился любопытный анализ настроения обитателей Немецкой слободы, составленный в городском полицейском управлении в 1917 году: «Часть жителей Архангельска, населяющих так называемую «Немецкую слободу» и происходящих из выходцев и давно принявших русское подданство иностранцев, образует как бы особую колонию. Они имеют свой клуб, который официально именуется «коммерческим», а неофициально «немецким». Члены этого клуба почти исключительно состоят из лиц указанной категории. В конце прошлого, 1916 года старшиной этого клуба на общем собрании был избран сосланный почти два года назад Г.Н. Шмидт. И этот факт может служить указанием на нелояльность всех тех, кто участвовал в таком избрании, т. е. большинства самых видных жителей Немецкой слободы, а само избрание я считаю демонстративной выходкой».
По поводу этого события провели всестороннее расследование, рапорт о нем был представлен начальнику губернии. Коммерческий клуб закрыли. Замечу, что в состав его членов в тот момент входили 78 человек. В их числе были отец и сын Бройтигамы, Гильде, Шольцы, братья Шергольды, Ландманы, Линдесы, Люрсы, Пецы и многие другие.
22 февраля 1917 года руководители клуба А. Шольц, Э. и Р. Пец подали губернатору заявление с просьбой «о снятии тяготеющего над коммерческим собранием позорящего его обвинения в антигосударственной деятельности и о разрешении открытия этого собрания». С заявлением о снятии с мужа обвинения «в германофильстве» и возвращении его из ссылки обращалась к властям Л.Ф. Шмидт. Однако прошения были оставлены без последствий.
Можно допустить, что антинемецкая пропаганда существенно повлияла на выборы в состав городской думы. В 1910 году в числе ее гласных 9 человек — почти половина всего состава думы —являлись жителями Немецкой слободы. Среди них Э.Ф. Пец, Г.Ф. Линдес, Э. К. Бройтигам, В.В. Гувелякен, Я.И. Лейцингер и другие. Выборы, проводившиеся в 1917 и 1918 гг. (состав кандидатов определялся по партийным спискам, а не по размерам недвижимого имущества, как это было раньше), дали совершенно иные результаты.
В августе 1917 года по пяти различным спискам были выдвинуты лишь три заметных промышленника с иностранными фамилиями: В.В. Гувелякен, М.А. Ульсен и К.Ю Спаде. Все эти1 люди имели широкую известность. В.В. Гувелякен был не тольа ко предпринимателем, но и городским головой, а после февральской революции исполнял обязанности губернатора. Но ни один] из них не был избран гласным.
Еще более поразительными оказались итоги выборов, проз водившихся осенью 1918 года, когда на Севере совершился анз тисоветский переворот и в городе существовал интервенциоа нистский режим. В списке кандидатов по объединенному вне? партийному списку «Национального возрождения» значилось] 12 представителей торгово-промышленного класса, по преиму-; ществу русских по национальности. Вновь баллотировался В.В.’ Гувелякен. Но этот блок потерпел сокрушительное поражение: в состав думы был избран лишь один предприниматель — И.И: Данишевский.
Особенно крупные моральные и материальные притеснения жителей Немецкой слободы начались после освобождения Архангельска в феврале 1920 года от власти белогвардейского правительства. Состоятельные люди лишились своих заводов, судов и значительной части домов. В тюрьме и лагерях оказались В. Пец, Б. Шергольд, М. Ульсен, Г. Мейер, А. Шольц и ряд других.
Обвинения по отношению к «немцам», как, впрочем, и к русским, применялись стандартные: служба в белой армии, контрреволюционная деятельность.
Типичной была судьба семьи 65-летнего лесопромышленника, бывшего купца 1-й гильдии Рудольфа Карловича Пеца. На допросе в губЧК по делу о торгово-промышленном союзе (в 1921 году) он показал, что до революции 1917 года имел в Архангельске два дома, был членом правления созданного им товарищества «Рудольф Пец». Долгие годы до этого Пец работал управляющим лесозавода П. Амосова, состоял компаньоном этого предприятия. В собственном акционерном обществе его товарищами были два брата: Август и Вальтер. После гражданской войны, по его признанию, сын Вильгельм и брат Вальтер в 1920 году были расстреляны, а фирма после освобождения Архангельска прекратила существование. Сам старый лесопромышленник служил во Внешторге, помогал этому органу установить деловые связи со странами Западной Европы.
Письмо бывшего жителя Архангельска А. Брауна, сумевшего в августе 1920 года выехать в Лондон, воспроизводит некоторые штрихи, которые характеризовали общую ситуацию в городе. Почти сразу после приезда за границу он сообщал своему родственнику А. Люрсу в Гамбург: «Незадолго до нашего отъезда репрессии стали особенно жестокими. Огласили имена расстрелянных». Среди них он назвал имена В. Пеца, С. Александрова и других. Многие обитатели Немецкой слободы и просто общие знакомые были арестованы: В. ВитТ, А. Шольц, Е. Писляк, Б. Шергольд… Поведав своему адресату о неожиданной смерти Э.К. Пеца, автор письма философски заметил: «Эта чудная смерть избавила его от жалкого существования, которое и жизнью-то не назовешь». Он сообщил также, что «никто из иностранцев не хочет здесь оставаться на зиму».
В последующие годы жителей Немецкой слободы ограничивали в переписке, стали отказывать им в визах на выезд за границу. В 1923 году, например, ОГПУ не разрешило выдать паспорта на выезд в другие страны А.А. Шольцу, А.Е. Горанской, А.Г. Магер и многим другим.
Заметим, кстати, что подобным же образом органы ОГПУ относились и к чисто русским по своему происхождению предпринимателям. Мотивируя отказ на выезд К. Перешневой к мужу М.В. Перешневу, покинувшему Архангельск по поручению городской думы для добывания городу продовольствия и угля еще в сентябре 1919 года, чекист заметил: «Перешнев М.В. проходил по делу архангельских кадетов… Состоит на учете как бежавший за границу при ликвидации Северной области. Поездка его жены, кроме личного удовольствия, не имеет для республики никакой пользы. По моему мнению, просьбу надо отклонить ». По сути дела, власти относились одинаково как к русским людям, так и к потомкам иностранных предпринимателей, ибо последние в то время являлись гражданами России.
В конце 20-х годов был закрыт центр духовного общения бывших иноземцев — протестантская церковь, которую до революции посещало, включая значительное число русских, до 1000 человек.
Но все эти притеснения не шли ни в какое сравнение с теми репрессиями, которые последовали по отношению к ним в 1937—1939 гг. Крупным делом, затронувшим большую группу жителей Архангельска и области, явилось так называемое «дело норвежского консула А. Виклюнда».
«Дело Виклюнда» возникло по прямому приказу наркома НКВД СССР Н.И. Ежова за № 00698 от 28 октября 1937 года. «В целях пресечения всей контрреволюционной, шпионской, террористической, диверсионной деятельности на территории СССР личным составом посольств и консульств» ряда стран нарком предписал своим подопечным: «Применением широких репрессий, пресечь все связи посольств и консульств этих стран с советскими гражданами, подвергая немедленному аресту всех советских граждан, связанных с личным составом этих диппредставительств».
Приказ наркома был исполнен. В телеграмме областного управления НКВД в Москву от 24 ноября 1937 года говорилось, что «в ночь на 23 ноября проведена операция по связям норвежского консульства…В ходе операции арестовано 54 человека». А в целом в причастности к связям с норвежским консульством были обвинены более 60 архангелогородцев. Наряду с профессором лесотехнического института В.И. Лебедевым, работником облисполкома П.С. Пузыревым, Е.А. и И.В. Жилинскими, сыном предпринимателя М. Ульсена Михаилом Мартиновичем, известным судовладельцем И.И. Бурковым, по делу проходили Эльза Бруновна Пец, Лидия Николаевна Крамаренко, сын известного лесопромышленника Егора Шергольда Борис, а также Эдуард Гернет, Герман Гувелякен, Александр Мейер, братья Виктор и Анатолий Бройтигамы, Борис и Георгий Витты, Аркадий и Иван Кольметы, сыновья бывшего городского головы, известного фотографа Якова Ивановича Лейцингера Вячеслав и Аркадий и многие другие. Все они обвинялись в шпионаже, абсолютное большенство из них были расстреляны.
Между тем почти все эти люди пустили глубокие корни в местную среду, некоторые из них имели большие семьи. Типичной с этой точки зрения явилась судьба Бориса Шергольда. Он в момент ареста занимал должность бухгалтера, был женат на русской женщине Марии Александровне Пресняковой, имел шестерых братьев и сестер, взрослых сыновей: Георгия, Бориса, Сергея и Владимира. Еще в 1920 году Борис Егорович был арестован и отбыл почти 10 месяцев наказания в принудительных лагерях. В 1921 году умер его отец, известный на Севере специалист лесного дела, Егор Иванович. В 1932 году Шергольд был вторично арестован и отсидел два месяца в тюрьме. И вот последовал новый арест. Арестованного вынудили признаться в том, что он был завербован норвежским консулом для шпионской работы, получал якобы секретные сведения от экономиста В.Я. Лейцингера, плановика П.В. Петрова, а также В.Э. Бройтигама и профессора В.И. Лебедева. 16 сентября 1938 года Борис Егорович был расстрелян. Лишь в 1956 году его сын Владимир Борисович узнал о напрасной гибели своего отца.
Подобная участь постигла В.Э. Бройтигама. В момент ареста его 78-летние отец и мать находились в Германии, а жена осталась с тремя малолетними детьми. В письме к прокурору А. Вышинскому, написанному в середине февраля 1938 года, арестованный, отрицая вину, сообщил об ужасающих условиях ведения его дела. «С 4 по 11 декабря, — сообщал Бройтигам, — я находился на допросе без сна… Следователь 3 дня меня совершенно не кормил, мотивируя тем, что мое личное дело не поступило из тюрьмы № 1… Он обращался со мной грубо, ругал матом, кричал, стращал разными угрозами вплоть до расстрела и довел меня до состояния невменяемости, добившись ложных показаний. Под его диктовку я механически написал о том, что состоял членом шпионской организации».
В таком же положении оказались многие жители бывшей Немецкой слободы, попавшие в жернова репрессивной политики государства.
Таковы лишь некоторые сведения об одной из наиболее драматичных страниц истории Немецкой слободы в Архангельске.
Подведем итоги. Более трех веков иностранные предприниматели разной состоятельности занимались бизнесом на Севере России. Как вся внешняя торговля России в это время, так и деятельность иноземцев, поселившихся в архангельской Немецкой слободе, имела’важное значение для государства и тем более для развития Архангельска.
Долгие годы Беломорский морской путь оставался единственным возможным для правильных экономических сношений с Западной Европой. Этот путь стал подлинно интернациональным торговым путем. Вне всякого сомнения, самим фактом своей разнообразной деятельности в Московском царстве сначала англичане, а затем голландцы, немцы и представители других национальностей внесли в жизнь живую струю.
Русские цари, начиная от Ивана Грозного, получали от заморских стран значительное количество оружия и боеприпасов. Неслучайно польский король Сигизмунд неоднократно выражал крайнее недовольство тем, что его враг (Россия) «чрезвычайно преуспел в образовании и вооружении» благодаря торговле с англичанами. Германский император в свою очередь приписывал англичанам успехи русских над Тевтонским орденом.
Уже с XVI века московские власти, давая привилегии иностранным купцам, стремились получить при их посредничестве различных специалистов: судоводителей, судостроителей, врачей, опытных мастеров самых различных специальностей. Чего стоит только один факт: в 1698 четыре корабля доставили в Архангельск 672 человека, среди которых были офицеры, матросы, а также кораблестроители. Все эти мастера учили ремеслам русских людей, а офицеры помогали крепить русские вооруженные силы.
Столь же многообразно было влияние на жизнь Архангельска обитателей Немецкой слободы. Иностранные купцы помогли быстрее набрать силы местным сметливым и восприимчивым торговцам. Создание общих торговых домов и акционерных компаний, общение с западными фирмами помогали русским купцам осваивать мировой опыт торговли, проникать на зарубежные рынки.
Иностранцы, поселившиеся в Архангельске, принесли с собой образцы более высокой культуры строительства и содержания жилья, территории своей слободы. Судя по документам, русские купцы В. Попов, Н. Крылов и ряд других строили свои просторные дома и усадьбы, заимствуя многое у иностранцев.
Одним словом, архангельские «немцы» постепенно вошли во все сферы жизни небольшого русского города, стали заметным явлением в его экономике, образовании и культуре.
Религиозная автономия, связи со своими родственниками на Западе, собственные школы и клубы помогали жителям Немецкой слободы сохранять свой язык и самобытность.
Очень долго иностранцы, проживавшие в Архангельске, держались особняком, жили своей отдельной от русских людей жизнью, особыми интересами.
Показательны с этой точки зрения наблюдения известного путешественника и литератора СВ. Максимова, приведенные в его книге «Год на Севере». Архангельский трактирщик в момент приездаМаксимова в Архангельск зимой 1856 года так передал суть отношений между русскими и жителями Немецкой слободы: «А первое: всю коммерцию отбили. В старину наших кораблей от русских шло много за границу, а теперь ни одного, все от немецких контор. Второе: за русского они свою дочь не отдадут ни за что: образ сыму в поручительство. Третье: у них клуб свой, нашим дворянским брезгают… А затем они — опять — так скажу вам — русского духа не любят: из благодарности к тому, что мы им и место отвели и все сделали». Даже в том случае, если Максимов придумал этот монолог, то все равно он отразил итог своих наблюдений над проблемами внутренней жизни горожан.
Своеобразным свидетельством обособленной жизни русской и иноземной общин в городе являлось почти одновременное создание двух клубов: так называемого Коммерческого собрания, или Немецкого клуба (устав был утвержден в 1858 году), и Русского соединенного клуба (устав утвержден в 1868 году).
Создатели Русского клуба считали главной его целью «сближение всех сословий и классов», в том числе «с иногородними торговцами и промышленниками, прибывающими к здешнему порту во время навигации». Устав его предусматривал, что все семь старшин, избиравшихся для управления клубом, должны были принадлежать «исключительно к русскому торговому сословию ». В числе 51 учредителя новой организации наряду с купцами были 7 крестьян, 10 мещан: С. Лемяхов, М. Двойников, М. Ершов, Д. Морозов, С. Тарасов и другие. В коллективном письме от 20 апреля 1868 года губернатору СП. Гагарину учредители, отметив, что «это благое дело возникло благодаря Вашего сиятельства», просили руководителя губернии «принять звание первого Почетного члена клуба» и «осчастливить председательством » беседы членов клуба «о пользах и нуждах близкого отеческому сердцу Вашему нашего края и нашей торговли и продолжать руководить нами на пути соединенной деятельности и сближения личных сословий и интересов».
Одна из первых исследовательниц отношений русских людей с иностранцами, в частности, с англичанами, И. Любименко справедливо заметила, что «весь уклад русской жизни был им настолько чужд, что должно было пройти много времени, прежде чем они могли обжиться в новых условиях».
Жизнь подтвердила это. Более тесное сотрудничество и сближение русской и иностранных общин, на наш взгляд, началось в XX веке. Чаще стали заключаться смешанные браки. На архангелогородках были женаты немец Э. Бройтигам, норвежцы А. Виклюнд, М. Ульсен, швед А.И. Андерсон и другие иноземцы. Для участия в процедуре составления духовных завещаний бывшие иностранцы все чаще приглашали в качестве поверенных лиц русских людей. Все подобные документы заверялись русскими нотариусами.
Небезынтересен и такой факт: училище, существовавшее в Немецкой слободе, закончили известный архангельский купец А.В. Булычев и другие представители северного предпринимательского мира.
Естественный процесс постепенного сближения общин был прерван экстремальными обстоятельствами: мировой войной и революционными потрясениями.
В 20-е годы XX века понятие «Немецкая слобода» постепенно выходит из обращения. И это неудивительно: бывшая кирха превратилась в театр рабочей молодежи — TP AM, в национализированных советской властью особняках, расположенных на ее территории, поселились новые люди. Значительная часть состоятельных «немцев» выехала на родину. А потомки тех, кто остался в России, постепенно русифицировались и, как правило, забыли даже язык своих предков.
Важным этапом развития архангельского предпринимательства явился конец XIX — начало XX века. На Севере наблюдались заметные признаки оживления российской экономической жизни: ускоренное развитие ведущих отраслей хозяйства, усиление их акционирования, активное вовлечение в промышленность иностранных капиталов, появление опытных руководителей бизнеса из числа поморских купцов и крестьян.
Какие реальные процессы происходили в этот период в жизни архангельского купечества?
Прежде всего наблюдалось сокращение его численности. Если в 1907 году в городе числилось 55 купцов, то в 1912 — лишь около сорока3 3 ‘. За каких-то пять лет почти треть общего количества купцов или ушли из жизни, или перешли в другие сословия. Часть из них приобрела звание потомственных почетных граждан. Как правило, это были люди преклонного возраста, многие из них уже не брали торговых свидетельств. Почти всем наиболее заметным предпринимателям: М.А. Ульсену, Я. Е. Макарову и ряду других — давно перевалило за 50 и даже за 60 лет. А новое поколение бизнесменов не стремилось вступать в купеческое сословие.
Не спешили делать это и купеческие вдовы. В 1915 году формально женщины не значились в составе купеческого сословия, хотя среди владельцев крупных и мелких торговых заведений города они играли весьма заметную роль. Исторически сложилось так, что в коммерческие дела своего мужа на первых порах (в XIX веке) жена вступала вынужденно вследствие смерти мужа, когда купеческие дети были еще малы. А далее та или иная наследница действовала уже по обстоятельствам: иногда она владела заведением вместе с детьми, чаще передавала дело мужа в руки сыновей и т. д. Нередко даже при взрослых сыновьях купеческие вдовы формально и фактически вели дела фирмы.
В 1915 году архангельские предпринимательницы содержали более 20 процентов хлебно-бакалейных магазинов, половину галантерейных, они преобладали в мелкой рыбной торговле. Среди горожан были хорошо известны имена Ольги Кротовой (сестры братьев Мерзлютиных) с сыновьями, А.И. Жильцовой, купеческой вдовы, а также А.П. Корытовой, Е.А. Латрыгиной, владелицы типолитографии Е.М. Павловой, хозяек двух книжных магазинов М.Г. Шашковской (сестры П.Г. Минейко) и А. П. Булычевой и др.
Отказу от формального вступления в купеческое сословие в немалой мере способствовало принятие Положения о государственном промысловом налоге 1898 года. После его появления, заметил в своей книге «Москва купеческая» П. Бурышкин.«купеческое сословие было обречено на несомненное вымирание. И действительно, его существование почти сводилось на нет. В купцы записывались на основании соображений, совершенно посторонних торговой деятельности. Например, евреи записывались в купцы первой гильдии потому, что таким путем они получали право повсеместного жительства, вне зависимости от так называемой черты оседлости. В столицах записывались для участия в управлении и руководстве крупными благотворительными и просветительными учреждениями, созданными купеческими обществами за счет тех огромных капиталов, которые поступали зачастую этим обществам по завещаниям их бывших сочленов. И, в сущности говоря, деятельность купеческих обществ постепенно утрачивала свой профессионально-представительный характер…».
Многое из этого описания отмечалось и в деятельности архангельского купечества. В этот отрезок времени значительно изменился национальный состав торгового сословия. Заметно выросла еврейская прослойка. В 1912 году, например, среди купцов значилось около десятка лиц этой национальности: братья Данишевские, Ульянские, Биндеры, а также А.Я. Бер и Г.М. Пейсахов — отец сказочника и художника Степана Писахова. Появление этой категории предпринимателей на Севере объяснялось тем, что евреи, приезжая в Архангельск из разных мест и записываясь в состав купечества, получали право повсеместного жительства, вне зависимости от так называемой черты оседлости.
Купеческое общество в Архангельске пока еще продолжало действовать: регулярно проводились его заседания, избирались руководящие органы, ежегодно издавался типографский отчет о его работе. Долгие годы руководителем общества был известный купец А.И. Вальнев. Его сменил на этом посту Х.Н.Манаков. На заседаниях общества регулярно обсуждались актуальные проблемы развития промышленности, торговли и транспорта на Севере. Общество активно поддерживало новые полезные начинания в этом деле, помогало учебным заведениям и т. д.
Приведем перечень лишь некоторых экономических мероприятий, выдвинутых по инициативе общества в начале XX века.
25 мая 1912 года участники общего собрания сочли целесообразным соорудить особый подъездной путь от основной железной дороги до складов на берегу Северной Двины и устроить в этом районе пристань Дамбу с развитой сетью пакгаузов и хороших причалов. Вскоре общество направило ходатайство с этой просьбой министру торговли и промышленности.
Купцы на своих собраниях не раз ставили вопрос о понижении железнодорожных тарифов, взимавшихся с провозимых грузов на линии Вятка—Котлас. Столь же настойчиво они добивались введения добавочного поезда на железнодорожной линии Архангельск—Вологда.
Летом 1915 года купечество возбудило вопрос о сооружении грунтовой дороги от Архангельска до Мезени. В связи с военными обстоятельствами, продовольственным кризисом этот путь являлся жизненной необходимостью для жителей отдаленного северного уезда.
По инициативе общества был поставлен в повестку дня вопрос о сооружении в Архангельске холодильника «между Пинежской и Оперной улицами на берегу Северной Двины». Эта идея была очень быстро реализована.
Много проблем экономического значения общество обсуждало в годы мировой войны. Общество создало даже специальную комиссию по вопросу о формах развития промышленности на Севере. Лидеры купеческого мира обратили внимание на необходимость нового подхода к морскому и речному транспорту, лесному промыслу, лучшее использование минеральных богатств Мурмана и Печоры. Они ставили вопрос о том, что необходим ряд правительственных мер для обеспечения притока капиталов на Север. Для быстрого развития Севера «нужны предприимчивые энергичные люди и деньги», заявляло архангельское купеческое общество.
Естественно, что многие из проблем, объективно стоявших перед экономикой Севера, не были решены: мешала нехватка средств и необходимых кадров, затем военная обстановка и, наконец, революционные потрясения. Но последующие годы показали, что купцы — люди практического ума и деловой хватки — пытались решить именно то, что позднее вновь становилось актуальным.
Торгово-промышленное сословие проявило заботу о развитии коммерческого образования, о поддержке талантливых студентов из народа и т. д. Приведем несколько примеров.
23 февраля 1895 года купеческое общество детально обсудило вопрос о создании в Архангельске коммерческого учебного заведения, выдвинутый в июне 1894 года во время посещения северного города министром финансов Российской империи СЮ. Витте.
Витте пообещал городу выделить для этой цели государственное пособие в размере 100 тысяч рублей, но поставил условие: архангельская городская дума и купеческое общество должны предоставить училищу соответствующее помещение и выделить для его содержания недостающую сумму.
Дело сдвинулось с мертвой точки. А. Шольц предложил обществу передать здание бывшей церковной школы. Городская дума выделила 5000 рублей при условии, что училище будет не 3-го, как предлагал министр, а 2-го разряда. Подобную же сумму выделило и купеческое общество.
Характерно, что купеческое собрание также отвергло идею образования в Архангельске коммерческой трехлетней школы, как явно недостаточной для города. Оно сочло возможным создать «коммерческое училище такого типа, которое равнялось бы среднему образовательному заведению».
Решением Государственного Совета от 2 июня 1899 года в Архангельске было открыто торгово-мореходное училище, которое стало готовить специалистов по мореходному и торговому делу. Председателем попечительского совета нового заведения был единодушно избран городской голова В.В. Гувелякен.
Училище разместилось в трехэтажном каменном доме. Рядом с ним стоял двухэтажный деревянный дом, в котором находились квартира начальника, помещения для учеников. В числе первого набора (48 учеников), было 3 лютеранина, 3 католика, 2 еврея, остальные — православные.
Купеческое общество не стояло в стороне от важных общественных событий. Так, 19 июля 1912 года оно единодушно избрало своего представителя для участия в торжествах по поводу столетия Бородинского сражения. Для поездки в Москву на торжества был избран А.И. Костогоров, для которого общество выделило 150 рублей на расходы и приобретение венка для возложения к памятнику героям Отечественной войны 1812 года.
С истинно северным размахом общество отметило 200-летие со дня рождения великого северянина М.В. Ломоносова. В числе других мер было решено учредить в одном из вузов России стипендию имени М.В. Ломоносова. Средства для создания стипендиального фонда было решено собрать путем взимания средств со всех торговых документов, выбираемых торговцами в Архангельске.
В решении собрания было отмечено, что «стипендию следует предоставлять одному из беднейших уроженцев Архангельской губернии по представлению учебного начальства и по учреждению общего собрания архангельского купеческого общества».
На собрании, состоявшемся 7 ноября 1911 года, решено было также просить соответствующие органы «о скорейшем открытии в Архангельске народного университета», а старосте общества поручили возложить к памятнику Ломоносова венок с надписью: «Великому земляку Михаилу Васильевичу Ломоносову Архангельское купеческое общество. 1711—1911 гг.».
Вместе с тем нельзя не отметить снижения активности абсолютного большинства представителей купеческого сословия. На общие собрания, как правило, являлось менее 10 человек. Дело с их посещаемостью приняло столь катастрофические размеры, что на одном из заседаний было принято решение о штрафовании всех, кто не являлся на собрания, а из штрафных денег составлять особый фонд, из которого впоследствии выдавать пособие лицам купеческого общества, впавшим в бедность.
Члены общества резко воспротивились такому решению. В своих объяснительных они, каждый по-своему, осудили постановление. Причины неявки на собрания были разные, но все отказались платить положенный штраф.
Правда, в решении этого вопроса произошел сдвиг: купцы с той поры стали заранее присылать старосте уведомления о причинах возможной неявки на предстоящее собрание, а посещение собраний значительно улучшилось.
И тем не менее купечество играло важную роль как в решении экономических, так и общественных проблем. В начале века пост городского головы занимали личный почетный гражданин Я.И. Лейцингер и известный предприниматель В.В. Гувелякен. Купцы составляли до половины общего количества гласных городской думы.
Архангельские предприниматели находили и другие формы защиты своих интересов. В январе 1906 года министр торговли и промышленности Российской империи утвердил Устав архангельских лесопромышленников
Эта организация носила четко очерченный профессиональный характер. Целью союза была защита интересов лесопромышленников как со стороны правительства, так и рабочих.
На первом собрании, состоявшемся 13 февраля 1906 года, председателем совета избрали обрусевшего норвежца Мартина Абрамовича Ульсена, а его заместителем — Егора Ивановича Шергольда. На следующий год они поменялись ролями, и в течение десяти лет союз возглавлял Е.И. Шергольд.
Союз объединял 17 основных лесопромышленных фирм, действовавших на территории губернии: в Архангельске, Кеми, на Печоре, в Онеге. Среди них: «Товарищество Кобылин-Лунд», братьев Вальневых, Я.Е. Макарова, «Ульсена, Стампе и К°» и другие.
В руководящем звене союза, состоявшем из 10 человек, только трое: Д.И. Вальнев, Н.О. Шарвин и Ю.Ф. Сусленников, т. е. менее одной трети, — были лесопромышленники с русскими фамилиями.
XX век принес заметное оживление в экономическую жизнь Севера.
Важным стимулом к усилению интенсивности промышленного производства и торговли в этом регионе явились такие общегосударственные меры, как завершение в 1899 году сооружения железной дороги Котлас—Пермь, связавшей Архангельск с Сибирью, и железнодорожной линии Москва—Архангельск (1897 год). В конце XX века вступило в строй пароходство «КотласАрхангельск-Мурман». Благодаря этим мерам архангельские товары получили выход на внутренний российский рынок, а в порт на Северной Двине стали в больших объемах, чем прежде, поступать товары из Центральной России и Сибири.
Но это были лишь первые шаги. В начале XX века с особой остротой встали проблемы модернизации лесной промышленности и дальнейшего развития водного транспорта.
Несмотря на некоторые меры, предпринятые в конце XIX века по развитию российского торгового флота, доля его во внешней торговле Севера составляла менее 5 процентов от общего оборота. Ситуация в этом деле оставалась такой же печальной, как и в предыдущие века. Оценивая ее, один из видных специалистов и предпринимателей в области северного коммерческого морского флота И. Данишевский справедливо отмечал: «Не владея своим собственным коммерческим флотом, мы вынуждены для нашей морской торговли прибегать к услугам заграничных соседей — арматоров и становимся в полную от них зависимость… Единственный выход из этого — создавать свой сильный коммерческий флот».
Значимость этой проблемы хорошо понимало правительство России. Оно приняло в начале XX века ряд законов, поощрявших развитие как отечественного судостроения, так и мореплавания. Стали выплачиваться премии за каждое выстроенное в России морское судно в размере от 65 до 105 рублей за тонну. Но северные предприниматели, не удовлетворившись этим, предлагали правительству обеспечить более широкие возможности для становления отечественного морского флота: предоставлять русским судовладельцам долгосрочные кредиты под все морские суда, независимо от того, в каком государстве оно построено. С этой целью они вынашивали идею об учреждении специального «флотского банка» по примеру земельных банков. По мнению северных судовладельцев, в России по-прежнему слабо решались проблемы страхования пароходов, подготовки матросов и судовых механиков.
Они считали увеличение русских кораблей на Севере перспективным делом, ибо в этом крае были богатые запасы сырья, веками использовавшиеся для экспорта, были специалисты, традиционно связанные с морским судоходством. Начало XX века полностью подтвердило верность понимания этих проблем северными предпринимателями.
Как уже отмечалось, на Севере с 1875 года действовало «Архангельско-Мурманское срочное пароходство». Это был своего рода монополист, долго не имевший никаких конкурентов. В 1912 году основной капитал общества составлял 1312 ООО рублей. Пайщики получали неплохие дивиденды — по 6 процентов на находящийся в деле капитал.
Правление общества размещалось в столице, его возглавлял Г.А. Вейхардт, в состав руководящего органа входили представители от морского министерства, а также — финансов, торговли и промышленности, видные российские предприниматели. Членами правления пароходства были СИ. Мамонтов, барон М.Э. Нольде, Н.В. Терентьев и другие. Наличие большого числа чиновников правительственных учреждении в этом органе объяснялось тем, что общество пользовалось особым покровительством со стороны правительства, которое выступало важнейшим пайщиком этого общества. Только в 1896 году оно приобрело 775 новых паев на сумму 620 ООО рублей.
Всесильные столичные чиновники умело использовали связи с могущественными людьми столицы. Новые пароходы приобретали имена особ из царствующего дома. Сразу же после коронации нового царя в составе пароходства появилось судно «Император Николай II». К нему добавились «Великий князь Владимир», «Королева Ольга Константиновна» и др. Летом 1894 года Север посетил министр финансов СЮ. Витте. Моряки не ударили лицом в грязь: они подготовили для его путешествия по Северу пароход «Ломоносов». Как гласит отчет пароходства, «Его превосходительство вынес самое лучшее впечатление относительно состояния пароходов Товарищества, личного состава, команды и управления делами пароходства ». Министр признал особой заслугой то, что весь личный состав команды пароходов был исключительно из среды северных поморов. Весьма знаменательным было замечание о том, что «с тех пор Статс-секретарь Витте сделался покровителем нашего пароходства и ревностным поборником расширения этого предприятия — в зависимости от увеличившегося населения Мурмана и от возросших его потребностей ». А вскоре в пароходстве появился корабль «С. Витте».
В конце XIX века правление имело в своем распоряжении 10 пароходов, шхуну, 2 катера, 2 баржи и многое другое. Одной из причин сравнительно успешной деятельности пароходства являлись щедрые ассигнования правительства на его содержание. В первые годы существования ему выделялось 50—55 тысяч рублей в год казенных субсидий, в 1896 — 80 ООО, а в 1914 — уже 289 711 рублей. В одном из отчетов правления компании в конце XIX века отмечалось, что «размер правительственной субсидии был увеличен с таким расчетом, чтобы обеспечить пайщикам не менее 5% на находящийся в деле капитал». Как учредители, так и пайщики принадлежали, по выражению СЮ. Витте, «к барам-промышленникам из дворцовой камарильи или к ней близким» людям, которые получали щедрые ассигнования из особых фондов казначейства.
Это обстоятельство не давало покоя всем остальным судовладельцам, настаивавшим перед правительством о введении такого же положения для всех вновь создаваемых пароходных обществ.
Но ситуация постепенно изменялась: у монополиста появлялись конкуренты в перевозке как пассажиров, так и грузов.
По-своему уникальным примером предпринимательства в области морского судоходства явилась деятельность рядового помора из села Патракеевки Игнатия Ивановича Буркова. Во второй части книги содержится обстоятельный очерк о судьбе этого незаурядного человека. Здесь лишь замечу, что, начав свой бизнес с нуля, Бурков сумел к 1915 году занять третье место по числу своих морских пароходов и был вне конкуренции в деле обслуживания пассажиров. Он смог к этому времени построить и приобрести пять парусников и 10 пароходов, имел свои склады и пристань на Северной Двине.
Начальник Архангельского морского порта в декабре 1913 года так характеризовал деятельность пароходства Буркова: «И.И. Бурков начал свое, ныне очень крупное дело, как каждый заурядный помор, владея только двумя парусными морскими судами. Постепенно благодаря знанию края и его местных условий, личной инициативе и неустанному труду он достиг того, что его пароходное предприятие сейчас заняло первое место после товарищества Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Являясь дополнением последнего, пароходство Буркова вместе с тем совершенно свободно от всяких обязательств, и все его благополучие зависит исключительно от личной инициативы и трудов единственного своего руководителя господина Буркова…
Бурков благодаря своей инициативе не довольствоваться обслуживанием только давно известных и обследованных местностей пользуется всегда случаем развить свою деятельность в таких местах, где до него редко кто бывал… Польза пароходства Буркова для экономической жизни северного побережья громадна».
О размахе деятельности северного пароходовладельца свидетельствует тот факт, что на 1 января 1915 года в бассейне северных морей плавало 9 судов, а Товарищество АрхангельскоМурманского пароходства имело в тот момент 16 пароходов. Так что Бурков не только дополнял своего напарника, но и составлял ему серьезную конкуренцию.
Значительных успехов в развитии морского судоплавания добился торговый дом «А.И. Андерсон и Сын». Небольшая фирма была зарегистрирована еще в 1876 году. Ее основателем был швед Андреас Юхан (Андрей Иванович) Андерсон из г. Кальмар. В Архангельске бывший моряк оказался благодаря случайности — кораблекрушению, происшедшему на Белом море. Будучи совсем молодым (родился в 1850 году), он завел дело — торговлю корабельными припасами. В 1874 году женился на русской женщине из торговой семьи и вскоре принял российское подданство. В 1884 году ободренный ростом и успехами своего заведения Андерсон приобрел два морских корабля для транспортировки леса за границу и организовал регулярные рейсы по маршруту: Архангельск—Англия—Америка, а также и в другие страны.
Годом позже он купил первый буксирный пароход и несколько барок для буксировки грузов между заводами. Далее бизнесмен стал владельцем самого мощного в Архангельске буксирного парохода «Рекорд», затем по его заказу шведский завод построил еще один буксир, которому было присвоено имя «Губернатор Энгельгардт». Сохранились сведения о том, что этим актом предприниматель отблагодарил бывшего начальника губернии за то, что последний убедил Андерсона принять российское подданство. К 1913 году Торговый дом имел уже пять морских пароходов. В 1906 году совладельцем фирмы стал сын бизнесменаАлександр, и фирма была преобразована в торговый дом «А.И. Андерсон и Сын». Младший Андерсон, также принявший российское подданство, изучал коммерческое дело и языки в Англии и Швеции.К тому времени фирма, кроме экспорта и импорта древесины, занималась торговлей корабельными припасами и углем, фрахтовкой пароходов и рядом других дел.
О связях торгового дома свидетельствует тот факт, что фирма состояла агентом «Шведского пароходного страхового общества », «Норвежской спасательной компании», «Норденфельдского пароходного общества» и страхового общества «Россия».
В трудное военное время — в октябре 1916 года — учредил свой торговый дом Карл Юрьевич Спаде. Целью Товарищества являлось «производство всякого рода торгово-промышленных операций как внутри империи, так и за границей». Основной капитал составил 100 тыс. руб:, 80 тыс. из которых внес К. Спаде, а 20 — его жена Эльза Георгиевна. В момент учреждения Товарищества фирма имела пять пароходов, склады, 2 пристани для разгрузки океанских судов и обоз 45 лошадей.
Мировая война доказала слабость русского торгового флота. Основная масса грузов от стран — союзников России доставлялась иностранными кораблями. Это обстоятельство побудило северных предпринимателей еще раз обратиться к насущным проблемам развития морского судоходства.
Архангельские бизнесмены наметили обширную программу развития северного торгового флота. Осенью 1916 года члены Архангельского общества изучения Русского Севера, заслушав доклад И.И. Данишевского «К вопросу об отечественном торговом флоте», сформулировали концепцию создания крупной акционерной морской пароходной компании. Основной целью ее, по мнению комиссии, являлось «содействие всеми мерами установлению регулярных пароходных линий на отечественных кораблях между нашими и западноевропейскими портами, чтобы тем самым обеспечить выход на иностранный рынок товаров и избавиться от мелких экспортеров».
Дело не ограничилось словесными заверениями. С широким размахом создавалось «Северо-Океанское акционерное общество пароходства и торговли», или сокращенно пароходство «Северо-Океан». Общество ставило широкие цели: осуществлять перевозку грузов и пассажиров по внутренним и внешним водным путям, строить и содержать судостроительные заводы, приобретать и эксплуатировать леса, сооружать товарные склады и т. д. Уставной капитал определялся в размере 5 млн руб. В число учредителей вошли известные архангельские предприниматели: потомственный почетный гражданин А.И. Костогоров, М.А. Криличевский, крестьяне Д.И. Вальнев и А.С. Чудинов. Все они приобрели крупные пакеты акций новой компании. Один из инициаторов «дела» И.И. Данишевский, например, имел пай на сумму 190 тыс. рублей.
Часть учредителей компании после окончания интервенции на Севере попала в трудное положение, о чем будет рассказано ниже в очерке, посвященном Я,А. Беляевскому. Заметные изменения происходили на речном транспорте. К 1912 году окрепло «Северное пароходное общество Котлас— Архангельск—М урман». За 15 лет основной капитал увеличился до 800 тыс. руб. Общество давало устойчивый доход своим пайщикам. Доходность предприятия определялась в 10%, а стоимость имущества приближалась к 3 млн руб. Руководителями правления являлись опытные северные бизнесмены: Я. Беляевский, М. Криличевский и Ф. Линдес.
К 1915 году общество увеличило число акционеров: 5000 акций были распределены между 57 владельцами. По 310 акций имели А.И. Костогоров и М.А. Криличевский, 307 — принадлежали клану Люрсов, до 500 — семье Линдесов, 239 акций имели братья Хамицовы, 91 — Э.Ф. Пец, 70 — А. Сурков и его сын Арнр. И в то же время были мелкие держатели: одна акция, например, принадлежала И.И. Коржавину, 2— М.М. Рослякову И Т г Д.
Наряду с этим в перевозке грузов по Северной Двине принимали участие много мелких пароходств: Ившина, Гурылева, братьев Володиных, Вальнева, Альциуса, Варакина, Чудинова, Хаминова, Постникова, «Товарищество пароходства по Ваге и Двине» и ряд других.
В целом численность пароходов на Северной Двине с 1898 по 1916 годы возросла с 94 до 376, т. е. увеличилась в пять раз, а непаровых судов, т.е. в основном барж — в 8 раз (с 98 до 777). Резко поднялась за этот отрезок времени и грузоподъемность отдельных судов. В конце XIX века она составляла 25 — 50 тысяч пудов каждое, а в 1912 — уже 100-—150 тысяч. Общее число судовладельцев в этом бассейне достигло 120 человек. Однако и такого количества пароходов и барж явно не хватало. Особенно это почувствовалось в связи сначавшейся мировой войной.
Своеобразным символом обновления северного предпринимательства явился в начале XX века активный переход к более высокой ступени акционирования промышленных и торговых заведений. Семейные, сравнительно небольшие по своим капиталам торгово-промышленные фирмы, уступали место более мощной форме — акционерным компаниям.
Достаточно отметить, что в целом в России к началу 1914 года действовало 2181 акционерное общество (без железнодорожных) с общей суммой капитала 4538 млн рублей. Причем 663 из них с капиталом 1718 млн рублей были учреждены с начала 1910 года. Таких темпов акционирования не знала мировая история. В это же время происходил небольшой рост числа иностранных обществ. К 1913 году их насчитывалось в стране 230, капитал выросло 587 млн рублей. Общая доля их составляла 10% по числу и около 13% по размерам капиталов.
Подобное явление наблюдалось и на Севере. Наиболее характерные процессы происходили в лесопильной индустрии. В 1912 году в России насчитывалось 37 акционерных предприятий в этой отрасли хозяйства. 11 из них с общим объемом около 8 млн рублей действовали на Севере. Они составляли треть общего числа лесозаводов России, концентрировали до четверти всех капиталов отрасли.
Одно за другим возникают солидные объединения «Братья С. и М. Кыркаловы» (1891), «Кемские лесопильные заводы» (1900),«А. Чудинов и К°» (1915), «Стелла Поларе» (1903), «Е. М. А. Братья Володины» (1906), «Братья Пец», «Братья В. и М. Чудиновы», «Товарищество северных смолоторговцев» (1912) и др. Часть из них по-прежнему, как и в XIX веке, являлись семейными, но реорганизовывались в более крупные, привлекая пайщиков со стороны.
Известный бизнесмен Яков Ефимович Макаров стал пароходовладельцем еще в XIX веке. Увеличение масштабов перевозок побудило опытного купца, ставшего уже потомственным почетным гражданином, 26 апреля 1907 года учредить акционерное общество «Архангельское речное легкое пароходство». Устав общества определял основной капитал в сумме 100 тыс. рублей, разделенного на 500 акций стоимостью по 200 рублей каждая. Учредителем нового объединения стал его владелец. В соответствии с уставом всеми делами общества руководили правление и три директора.
Выше уже рассказывалось о создании и принципах формирования капиталов компании «Стелла Поларе». Акционерами ее являлись как выходцы из западноевропейских стран, так и русские бизнесмены: Кыркаловы, Вальнев и др.
На таких же основах образовалось в январе 1900 года товарищество «Кемские лесопильные заводы». Основной капитал в сумме 500 000 рублей, разделенный на 500 паев, внесла небольшая группа архангельских предпринимателей, потомков западноевропейских купцов. 118 акций приобрела семья А.Ю. Суркова, 101 — Гувелякенов, по 100 — Э.В. Брандт и Э.Е. Линдеси другие: Дирекцию заводов возглавил В.В. Гувелякен
Эти и многие другие примеры свидетельствовали о том, что в Архангельске создавалась принципиально иная форма действия капиталов: кроме семейных торговых домов, принадлежавших, как правило, отцу и сыновьям, появились возможности для действия значительных по своим масштабам складочных капиталов видных промышленников и купцов Севера.
В Архангельске в 1909 году насчитывалось 132 крупных промышленных и торговых предприятия. Сюда следует добавить 23 предприятия, располагавшиеся в Архангельском уезде и принадлежавшие в основном архангельским купцам и торгующим крестьянам: это лесозаводы братьев Вальневых, Кыркаловых, «Ульсена, Стампе й К°», Фонтейнеса Э. и ряд других. 39 из них официально значились как торговые дома, товарищества или акционерные компании.
Наиболее заметные изменения произошли в этот отрезок времени в лесопильной промышленности. От кустарного промысла, ручной распиловки, применения только силы ветра и воды, от небольших лесозаводов она постепенно, преодолевая многие трудности, переходила к машинному лесопилению, применению электричества, созданию более крупных лесозаводов.
Напомним, что первые заведения с использованием приводов от паровой машины появились в Архангельске еще в XIX веке. В 1820—1822 гг. Е. Классен и В: Брандт соорудили такой лесозавод в Маймаксе, в 1856—1858 гг. там же появились паровые заводы, основанные купцами Кларком, Шольцем, Грибановым и Фонтейнесом.
Преимущества этого технического нововведения были очевидны: в несколько раз повышалась производительность труда. В конце XIX века паровое лесопиление стало основным. Это позволило создавать многорамные заводы. Если предприятие Суркова в момент создания (в 1881 году вместе с Шергольдом) насчитывало всего одну раму, то в конце века — уже 10. Подобный же процесс происходил на большинстве лесозаводов. К началу XX века все заводы имели электрическое освещение.
В Архангельске в 1914 году насчитывалось 26 лесозаводов, на которых действовали 133 рамы, работало около 13 тысяч человек. На них распиливалось около 5 млн штук бревен, вырабатывалось продукции на 18 млн руб. Удельный вес Архангельских лесозаводов по выпуску продукции составлял 65% от общероссийского.
Десять лесозаводов имели по шесть и более пилорам. Вот какими данными характеризовалась их работа в 1914 году.
Всего накануне мировой войны в Архангельске действовало 45 предприятий, подведомственных фабричной инспекции. Стоимость выработанной ими продукции определялась в 19 281 496 рублей. В 1913 году был достигнут максимальный вывоз из Архангельска пиленого леса. Более 30 фирм экспортировали в тот сезон 287 823 стандарта этого вида продукции. В приложениях к нашей книге есть таблица (№ 22), показывающая размеры вывоза древесины отдельными фирмами.
В предвоенные годы почти все акционерные компании достигли заметного развития и получали достаточно высокие прибыли. Приведем некоторые примеры. Так, общество «Стелла Поларе» имело баланс 1821 тысячу рублей. За 1909—1911 гг. прибыль составила 120 914 рублей. Лесозавод «Сурков и Шергольд» за 1909— 1910 гг. имел прибыль 95 619 рублей, а баланс составлял 2 841 626 рублей. Росли в цене акции и других компаний. Стоимость имущества пароходного общества «Котлас—Архангельск—Мурманск » достигла 2 767 317 рублей, доход был около 190 тысяч рублей, или 10%. Не имело дивидендов за те годы недавно созданное общество Архангельского речного легкого пароходства56″. Все остальные товарищества работали стабильно, получали хорошие доходы, строили планы дальнейшего развития своих заведений.
Стабильность работы лесной промышленности Севера была настолько очевидной, что она привлекла внимание крупнейших банкиров России — братьев Рябушинских.
Уже после начала мировой войны Рябушинские разработали программу приобретения лесной промышленности и лесного экспорта. Банкиры исходили из того, что послевоенная Европа будет нуждаться в лесных материалах для восстановления пострадавших районов, для нового строительства. В октябре 1916 года братья скупили паи наиболее заметного товарищества «Н. Русанов и Сын», лесозаводы которого располагались в Архангельске, Мезени и Ковде (ими было приобретено 293 пая из 300 за 4 миллиона 834 тысячи рублей). Одновременно Рябушинские купили возле Котласа участок земли в несколько сот десятин для постройки писчебумажной фабрики, вели переговоры о получении в бассейне северных рек «концессии на лесные площади в несколько миллионов десятин».
Более того, в начале 1917 года банкиры зарегистрировали общество «Русский Север», целью которого являлась разработка и эксплуатация лесных дач, месторождений торфа и производство писчебумажных материалов. В своих воспоминаниях «Смутные годы», хранящихся в рукописном отделе Нью-Йоркской публичной библиотеки, М.П. Рябушинский писал: «Котлас соединен с Вяткой железной дорогой. От Вятки — с Россией. Три могучие реки обслуживают колоссальную неиспользованную площадь. С Архангельском связь через Северную Двину. Сухона снабдит нас лесом … для Котласа для писчебумажной фабрики, крупный лес пойдет в Архангельск по Северной Двине для распиловки на наших заводах и экспорта. Решили привлечь друзей и постепенно на это дело вложить до ста миллионов рублей. Вот был наш план. Революция оборвала это».
Этот пример, как и ряд других, свидетельствовал о том, что Русский Север был привлекательным для вложения капиталов и развития перспективных отраслей хозяйства.
Существенные перемены в промышленную жизнь северного порта внесла первая мировая война.
В этот период Архангельск, как это бывало в прошлом, стал главным портом, связывавшим Россию с ее союзниками. В 1914 году в Архангельск пришло 696 пароходов с грузами, около 700 покинуло морской порт, грузооборот которого составил в тот сезон около 104,5 млн руб.
Резко возросло поступление военных грузов морским путем. Центральные власти приняли ряд срочных мер для их отправки в центр. С этой целью железная дорога от Архангельска до Вологды была срочно «перешита» на широкую колею. По новой магистрали ежесуточно в центр страны из северного порта уходило до 300 вагонов. На левом берегу Северной Двины возник новый порт Бакарица, а в устье реки был сооружен аванпорт «Экономия».
Для обеспечения перевозок морским путем спешно создается ряд новых транспортных объединений или отделений акционерных обществ. Среди них «Гергард и Гей», «Р.Мартенс и К°», «Гельмсинг и Гримм», «Книп и Вернер» и др. Часть из них принадлежала иностранцам.
Объем перевозок грузов из Архангельска настолько возрос, что в навигацию 1915 года правительство привлекло на Северную Двину 16 пароходов с Волги из общества «Енисей». Власти заключили контракт с этой фирмой на перевозку 4,5 млн тонн угля. О масштабах перевозок по Северной Двине в том году свидетельствуют такие данные: всего в Архангельский порт по водной магистрали прибыло 567 пароходов, 923 баржи и более 2200 различных мелких судов. Они доставили 107,8 млн пудов грузов на сумму около 98 млн рублей.
Губернские газеты пестрели объявлениями с предложением о перевозке грузов до Вологды, Котласа и Шенкурска. Свои услуги предлагали все, начиная от общества «Котлас—Архангельск— Мурман» и кончая маленьким Важским крестьянским коммерческим пароходством.
Газеты той поры сохранили колоритные описания пароходного движения. «По Двине в нынешнем году, — сообщала газета «Архангельск», — как на Волге большое движение. В каждый момент вы видите несколько буксиров, тянущих баржи, каюки и другие суда… Много судов с Волги типа до сих пор невиданного на Двине. Замечается также обилие винтовых буксиров из Петрограда. Бросаются в глаза грузы лесных пиленых материалов, которые раньше направлялись в Петроградский порт. Пассажирский контингент — дельцы. По третьему классу — рабочие».
Мировая война внесла перемены в привычные формы сотрудничества предпринимателей. Сложность обстановки, нарушение стабильного обращения финансов побуждали их объединять усилия для решения вопросов о займах и кредитах, продвижении своих товаров, о лучшем использовании капиталов и получении кредитов. В 1914—1916 гг. зарегистрировали свои уставы кооперативное общество в Соломбале, губернское кооперативное общество, съезд судовладельцев и ряд других объединений.
Так, в положении «О съездах судовладельцев» подчеркивалось, что целью их является «объединение общих усилий судовладельцев, а также судовладельцев отдельных районов или их групп, быть представителем этих интересов перед правлениями и общественными учреждениями, содействовать установлению соглашений между судоходными предприятиями для улучшения и объединения условий перевозки пассажиров и грузов, хранение и их страхование разного рода…».
Конкретным выражением этого положения явилось учреждение в январе 1916 года только на одну навигацию «Товарищества Северо-Двинского пароходства», составленное 8 пароходствами и судовладельцами. Цель его была предельно простой: «для общей работы по перевозке грузов и пассажиров по рекам Северодвинского бассейна». Объединение располагало 14 пароходами и 20 баржами. 2 парохода и 4 баржи предоставил в распоряжение товарищества И.И. Бурков. Такой же вклад внесло товарищество Важского крестьянского коммерческого пароходства.Общий капитал его составлял 534 500 рублей, и руководить всеми делами новой фирмы пайщики поручили трем опытным судовладельцам: И.И. Буркову, Г.А. Исуповуи К.Н. Оконишникову.
Вследствие военной обстановки правительство приняло ряд мер для контроля над иностранными предпринимателями и в то же время проявило, большую, чем раньше, заинтересованность в размерах иностранных инвестиций и деятельности предприятий, принадлежавших зарубежным владельцам. Материал об этом содержится в главе «Немецкая слобода».
В разгар первой мировой войны Север, как и всю Россию, охватила волна мощных социальных потрясений.
Февральская и Октябрьская революции 1917 года положили начало глубоким переменам в положении представителей делового мира, наступлению на их, казалось бы, незыблемую до той поры ценность— собственность на заводы и фабрики, банки и транспорт, землю, торговые заведения, жилые дома, гостиницы и многое другое.
В основе этого сложного и противоречивого процесса лежали как объективные, так и субъективные факторы.
Прежде всего военная обстановка резко ухудшила состояние дел в основной отрасли хозяйства Севера — лесной промышленности — сокращением производства и даже остановкой ряда лесозаводов.
Характеризуя сложность ситуации, лидер рабочих-лесопильщиков Архангельской губернии Н.В. Левачев с тревогой писал летом 1917 года об остановке работы на ряде лесозаводов: «Сегодня Ульсен, Беляев, Макаров и К°, завтра — Вальнев, Русанов и др., и мы станем перед фактом: все 40 лесопильных заводов прекратят распиловку, работа не будет производиться, промышленность, о которой так много кричат гг. лесопромышленники, упадет совсем, и 30-тысячная армия рабочих, занятых на этих предприятиях, будет вынуждена помереть с голоду… Удастся ли удержаться союзу в этой борьбе — трудно заранее угадать».
Автор статьи, как и рабочие в выступлениях на собраниях своих профсоюзов и завкомов, всю вину за сокращение производства и угрозу безработицы возлагали на предпринимателей, которые, мол, «недостаточно энергично работают». Между тем дело обстояло несколько иначе, и острота ситуации обуславливалась рядом других причин.
Первая и главная из них — резкое сокращение поставок древесины на лесозаводы. Объяснялось это тем, что северные деревни, заготовлявшие и доставлявшие заводам лес, из-за войны лишились рабочих рук. Кроме того, в губернии, как и во всей стране, не было денежных знаков для расчета с лесозаготовителями, да и сами деньги в то время настолько обесценились, что уже не являлись стимулом к труду.
Во-вторых, революционные события оживили активность рабочего класса. На промышленных предприятиях Архангельска после февраля 1917 года начали создаваться профсоюзные организации и завкомы. Достаточно отметить, что к августу 1917 года Архангельский совет профсоюзов объединял 40 тысяч человек.
С момента своего рождения профсоюзы города и губернии заняли жесткую классовую позицию. В частности, важнейшей целью первого руководящего профсоюзного органа — центрального бюро профсоюзов, появившегося еще 16 мая 1917 года, провозглашалось«содействие развитию профессионального движения архангельского пролетариата» и его классового самосознания. Бюро поставило своей задачей согласование деятельности всех профсоюзов, защиту их политических прав и усиление экономической борьбы рабочего класса.
В-третьих, вполне естественно, что, отражая настроение большинства тружеников лесозаводов, новые организации пытались прежде всего улучшить положение трудовых масс. И им многое удавалось. Крупнейшим событием в жизни рабочего класса Севера явилось, в частности, введение 8-часового рабочего дня. Эта акция, по сути дела, осуществлялась сначала самими фабрично-заводскими комитетами явочным путем. Все началось с того, что 19 апреля 1917 года общее собрание 11 завкомов маймаксанских заводов вынесли решение — установить 8часовой рабочий день, а накануне праздничных и воскресных дней ограничить работу 7 часами. По этому примеру стали действовать и коллективы других лесозаводов. Под давлением снизу архангельский Совет вместе с предпринимателями и членами союза лесопромышленников ввели эту норму на всех лесозаводах с 24 апреля.
Одновременно было принято решение о том, что проведение сверхурочных работ и перерывов на заводах должно согласовываться с рабочим комитетом. Принципиально важным явилось запрещение сверхурочных работ детям до 14 лет.
В решении отмечалось также, что «плата не должна уменьшаться сравнительно с существующей ныне». Понятно, что проведение в жизнь этой меры в сложнейшей экстремальной ситуации оказалось для предпринимателей делом весьма затруднительным.
Однако рабочие не остановились на этом. Добившись удовлетворения своего важнейшего требования, рабочие настаивали перед работодателями и на решении таких проблем, как увеличение заработной платы, введение контроля за наймом и увольнением рабочей силы и за деятельностью заводской администрации.
Летом 1917 года общее собрание завкомов архангельских лесозаводов, а затем тк первая областная конференция профсоюзов лесопилыциков обязали местные комитеты расширить масштабы своего влияния на заводские дела и «ввести строгий контроль над действиями капиталистов».
Начавшееся наступление рабочих на предпринимателей сопровождалось откровенным нажимом и неприкрытыми угрозами в их адрес. В резолюции упомянутого выше собрания месткомов архангельских лесозаводов (состоялось в июне 1917 года) отмечалось, что всем, кто будет препятствовать их «борьбе с капиталом» и, в частности, с Союзом лесопромышленников, «объявляем заранее самую беспощадную борьбу».
Об остроте столкновения между профсоюзом рабочих лесопильных заводов и советом Союза лесопромышленников свидетельствует состоявшийся летом 1917 года обмен письмами между лидером архангельского рабочего класса Н. Левачевым и руководителем Союза лесопромышленников Е. Шергольдом.
От имени правления профсоюза Левачев требовал от лесопромышленников, чтобы ни один из них «не позволял проводить любые хозяйственные мероприятия без разрешения и ведома местного комитета», а от заводоуправлений — посвящать рабочих во все свои дела. В письме также говорилось о том, что «без ведома завкома ни один рабочий не может быть принят или рассчитан». Заканчивалось это письмо весьма категорично: «Наше требование вполне законно, и проводить его в жизнь мы будем всеми имеющимися требованиями».
Союз лесопромышленников, обсудив требования профсоюза на специальном совещании, признал их незаконными и в ответном письме заявил, что «руководство предприятием и все хозяйственные распорядки в нем всегда были и при правильном положении промышленности должны быть делом исключительно самих владельцев предприятий». На это письмо Н.В. Левачев наложил резолюцию: необходимо заставить Союз лесопромышленников безусловно выполнить требования рабочих.
Резко выступили против притязаний профсоюзов и, в частности, против введения рабочего контроля представители трех иностранных фирм: английская «Карл Стюарт», норвежская «Прютц и К°» и голландская «Альциус и К°». Согласившись с некоторыми просьбами профсоюзов, они заявили, что их предприятия, действующие на основании трактатов и договоров между их правительствами и российским правительством, «никакому рабочему контролю не подлежат, и потому подчиняться такому контролю мы принципиально согласиться не можем ».
Действия профсоюзов принимали все более самочинный характер. Их лидеры отвергли все попытки Временного правительства и местного Совета ввести их деятельность в более цивилизованное русло. Понятно, что в таких условиях осуществлять управление тем или иным заводом становилось экономически невозможным делом.
Старший фабричный инспектор Архангельской губернии В. Гарин в донесении Министерству торговли и промышленностибесстрастно свидетельствовал: «Все владельцы предприятий заявили, что они, сведенные на положение приказчиков от рабочих, принуждены будут, если только настроение рабочих будет продолжаться, воздержаться от заготовки материалов для производства в будущем году». Один из заводчиков, сообщал далее инспектор, заявил, что «завидует недавно умершему крупному предпринимателю, так как смерть освободила его от тяжелой совместной деятельности с революционными рабочими ».
В этой сложной ситуации лесопромышленники были вынуждены или закрывать заводы, или сокращать производство. Об остановке своих четырех заводов заявил предприниматель Беляев. Замолкли лесорамы на предприятиях фирм «Норд» и «Прютц». Тревожные вести поступали со многих заводов губернии.
Положение владельцев промышленных заведений еще больше усложнилось после Октября 1917 года. Действия завкомов получили законодательную поддержку Советского правительства. 14 ноября 1917 года ВЦИК и Совнарком утвердили «Положение о рабочем контроле».
Согласно этому-документу, контроль устанавливался над всеми предприятиями и охватывал отныне множество производственных вопросов. Не лишая пока предпринимателей права на собственность, новая власть требовала от них использования ее «в интересах трудящихся».
Профсоюз рабочих и служащих лесопромышленных предприятий губернии разработал специальную инструкцию по контролю над производством. Инструкция предусматривала, что заводские комитеты должны установить контроль «по всем отраслям производства» — от приемки сырья до сдачи готовой продукции. С этой целью им предписывалось войти «в тесный контакт с заводоуправлением и совместными усилиями предотвратить могущий быть упадок производительности предприятий ». В документе далее подчеркивалось, что завкомы «вправе требовать от заводоуправления все сведения: о заготовке, выкатке, продаже и распиловке леса». На деле это означало, что всякое распоряжение администрации завода относительно тех или иных производственных процессов не могло вступить в силу без ведома специальной контрольной комиссии. Более того, без согласования с завкомом предприниматели не имели права распоряжаться и денежными средствами.
Однако летом 1918 года лидеры профсоюза лесопромышленных предприятий пошли еще дальше: стали требовать перехода от контроля к национализации лесозаводов. Н.В. Левачев, выступая на первом делегатском съезде профсоюза (июль 1918 года), отметил, что предприниматели имеют возможность почти во всех случаях обойти преграды, которые ставят на пути «их преступной деятельности» контрольные органы. Чтобы покончить с таким положением дел в отрасли, Левачев предложил вырвать из рук капиталистов «все нити экономического влияния», т.е. национализировать предприятия, ибо, по его мнению, «только национализация, переход в общенародное достояние всей промышленности может… возродить промышленность и спасти страну от гибели и развала».
В целом советское государство не торопилось с национализацией лесной промышленности. В декрете Совнаркома от 28 июня 1918 года национализации подлежали лишь лесозаводы с основным капиталом не менее миллиона рублей.
Однако обстановка на местах порой складывалась так, что рабочие вопреки декрету высшей власти по собственной инициативе брали управление заводами в свои руки.
Так, еще 2 апреля на совместном заседании лесопильщиков и Маймаксанского Совета было решено отстранить от исполнения обязанностей руководство бывшего удельного завода, а управление делами передать в руки местного заводского комитета. Вслед за этим в ведение завкома перешел и Северо-Двинский завод удельного ведомства. Но в целом лесопильные предприятия губернии перешли в ведение государства только после окончания гражданской войны.
Более широкий размах на Севере приняла национализация торгового флота. Во исполнение декрета Совнаркома от 26 января 1918 года о национализации торгового флота исполком Архангельского совета образовал специальную комиссию для разработки проекта по проведению в жизнь этого мероприятия.
6 апреля был объявлен первый приказ, согласно которому «общенациональной неделимой собственностью Российской Федеративной Советской Республики объявлялись суда Беломорско-Балтийского акционерного общества Данишевских». Затем в руки государства перешли пароходства Куликова и Шапарова, суда торговых домов Шмидта, Спаде, Могучего и многих других.
Всего по Северо-Двинскому бассейну было национализировано 67 товарно-пассажирских и 175 буксирных пароходов, 707 барж и дебаркадеров. Кроме того, был национализирован Архангельский судоремонтный завод.
Естественно, что национализация промышленных предприятий встречала бурный протест представителей делового мира.
Однако органы советской власти, вооруженные марксистскими идеями об обобществлении средств производства, уничтожении эксплуатации человека человеком, действовали с неумолимой жесткостью.
Сошлемся лишь на один пример. Еще в феврале 1918 года архангельские рыбопромышленники резко выступили против национализации флота, заявив на состоявшемся тогда съезде, что эта мера «нежизненна» и «недопустима». В то же время они потребовали для себя права самостоятельного выхода в Норвегию за рыбой, передачи им для этой цели валюты и т. п. А три месяца спустя, на июньском съезде, рыбопромышленники присоединили к этим требованиям ряд новых и настаивали на проведении их в жизнь «в кратчайший срок»(примечательно, что каждое требование начиналось словами «немедленно и срочно»). Съезд постановил довести решение «до сведения центральных и местных властей», установив семидневный срок для ответа. «В случае неполучения ответа… отказа или отсрочки промышленники… будут принуждены… просить защиты и помощи союзников » — говорилось в резолюции съезда.
Прозвучавшая в этой резолюции угроза действовать «помимо властей» и прибегнуть к помощи союзников, уже начавших в тот момент интервенцию против Советской Республики, была крайне резко расценена Совнаркомом. 27 июня 1918 года В.И. Ленин направил в архангельский губисполком телеграмму с указанием на то, что «местный рыбопромышленный съезд не имеет права ставить ультиматум советской власти и вести переговоры с иностранными государствами, минуя советское правительство». Всякая попытка вести подобную политику, отмечалось в телеграмме, «будет рассматриваться правительством как государственная измена».
Первые преобразования в области экономики подкреплялись советскими властями столь же жесткими мерами в отношении самой буржуазии.
Ярким примером подобного отношения явилась мобилизация архангельских предпринимателей в июле 1918 года на оборонные работы.
Решение губисполкома от 23 июля 1918 года гласило: «Немедленно в самом срочном порядке провести общую мобилизацию буржуазии в возрасте от 18 до 50 лет в лице ее мужских представителей». Всех мобилизованных рекомендовалось направить на работы, связанные с обороной города. В постановлении отмечалось, что «труд всех мобилизованных бесплатен, причем продовольствие выдается им по обычной норме, за их собственный счет».
Этот любопытнейший документ эпохи расшифровывал понятие «буржуазия». «Под понятием буржуазии, — говорилось в нем, — надо понимать совокупность лиц, живущих на средства, добытые или эксплуатацией наемного труда, рентой, доходами с имущества, процентами с капитала и иными формами нетрудовых источников накопленных средств». Уточняя это понятие, комитет по мобилизации буржуазии-разъяснял, что представителями этого класса в условиях Архангельска следует считать «владельцев торговых и промышленных предприятий, в которых работает не менее трех наемных рабочих», а также собственников недвижимого имущества стоимостью свыше 10 ООО рублей и лиц, имеющих в банках вклады на сумму свыше 5000 рублей.
В соответствии с этим постановлением 58 наиболее заметных представителей архангельских предпринимателей оказались на острове Мудьюге на строительстве оборонительных сооружений.
…Потрясения в жизни архангельских предпринимателей, начавшиеся в 1917 году, продолжились в период господства на Севере иностранных интервентов и белогвардейцев.
2 августа 1918 года в Архангельске произошел антисоветский переворот. В этот день заявила о себе новая власть — Верховное управление Северной области, тайно созданное еще в июле 1918 года. В 4 часа дня это правительство приняло решение: «Послать по радио извещения союзникам о смене правительственной власти и делегировать для встречи союзного десанта председателя Н.В. Чайковского, С.С. Маслова и Н.А. Старцева. Поручить командующему военными силами Г.Е. Чаплину назначить почетный караул».
Через короткое время «приглашенные» войска интервентов, заранее подошедшие на своих кораблях по Северной Двине, были уже в городе. Это событие круто изменило жизнь значительной части населения Европейского Севера, в том числе и торгово-промышленного сословия.
Представители делового мира Архангельска попытались прежде всего ликвидировать все преобразования в области управления экономикой, проведенные в жизнь к лету 1918 года. Лидеры местной буржуазии, а затем и правительственные органы предприняли целый ряд мер, направленных на то, чтобы возвратить ситуацию весны 1917 года.
Эти акции начались с того, что уже ранним утром 2 августа, т.е. еще до рождения нового правительства, бывшие офицеры, дети городских предпринимателей стали вершить суд над советскими активистами, руководителями заводских комитетов и профсоюзов. К полудню 2 августа, сообщала позднее одна из белогвардейских газет, «вся тюрьма и арестное помещение при Ломоносовской гимназии были переполнены арестованными». За короткий срок, по официальным данным, в заключении оказалось 388 человек589, в том числе руководители совета профессиональных союзов Н.В Левачев, А.П. Диатолович. Как заметил чуть позднее профсоюзный журнал «Рабочий Севера», аресты в то время «производили все, кому было только не лень».
Печать той поры называла и наиболее активных исполнителей этой акции. Среди них В. Минейко, В. Бидо, Н. Кыркалов, братья Бурковы. Эти и другие, как правило, очень молодые люди, вооруженные винтовками, с раннего утра сводили наспех арестованных советских активистов к местам заключения. Через день эта же группа активистов белого движения явилась в помещение совета профсоюзов и потребовала снять со здания красное знамя.
Новое правительство области сразу же объявило всех заключенных заложниками. Заявляя об этом решении, Верховное управление в специальной телеграмме, направленной в Совнарком, заявляло о том, что «в случае применения репрессивных мер против увезенных большевистской властью архангельских земских и городских деятелей и рабочих, такие же меры постигнут немедленно и большевиков, арестованных в Архангельске ».
Во-вторых, самочинные действия представителей буржуазного мира были сразу же подкреплены авторитетом новой власти. Одно за другим на свет появились постановления Верховного управления Северной области об отмене рабочего контроля за производством, о возврате национализированного торгового флота прежним владельцам, о ликвидации губернского совета народного хозяйства.
При этом проведенная советской властью национализация промышленных, транспортных и кредитных предприятий характеризовалась как мера, приведшая к «несказанному развалу всего народного хозяйства, массовой безработице, голоду и вымиранию рабочего класса». А декрет советской власти о рабочем контроле определялся как акция, «дезорганизовавшая русскую промышленность и принесшая неисчислимые бедствия рабочему классу».
Наряду с этим новая власть постановлением от 13 сентября официально отменила на территории Северной области «все изданные советской властью декреты, касающиеся различных видов страхования рабочих». В Архангельске немедленно упразднили городскую больничную кассу, которая объединяла 16699 рабочих (без членов семей).
В-третьих, руководители делового мира Архангельска, почувствовав поддержку властей, приняли ряд мер к возвращению своих попранных советской властью и профсоюзами прав.
Буквально на следующий день после того, как было опубликовано решение властей о ликвидации рабочего контроля (14 августа), союз лесопромышленников единогласно постановил, что «управление заводами является целиком и полностью делом и правом предпринимателей со всеми вытекающими из этого последствиями». Этим же решением лесопромышленники предложили управлениям заводов прекратить всякие выплаты в пользу рабочих, в том числе оплату работы председателей и секретарей заводских комитетов, а также командировочных расходов, связанных с нуждами профсоюзов.
Председатель правления союза лесопромышленников Е. Шергольд в своем отношении в отдел труда ВУСО четко разъяснил позиции местной буржуазии. Он отметил, что профсоюзы в Архангельске не были профессиональными объединениями рабочих, а превратились« в агентов большевистской власти, разжигающих классовую рознь и вносящих полную дезорганизацию в производство». Особенно резко союз лесопромышленников высказался в отношении действий Маймаксанского совдепа, который, по его мнению, твердо встал «на ярко выраженную большевистскую платформу» и превратился в «административнополицейский аппарат, через который проводились в жизнь большевистские декреты». Все мероприятия, отмечалось в этом послании, были «насильственно вырваны у промышленников угрозами советской власти». При этом профсоюз, облеченный полнотой власти, «предписывал лесопромышленникам только угодные ему мероприятия, подкрепляя свои требования угрозами арестов и чуть ли даже не расстрелов».
Позицию представителей делового мира можно понять: они отстаивали свои законные права. Но сложность ситуации состояла в том, что рабочий класс в своем большинстве воспринимал их действия и постановления новой власти как наступление на «завоевания Октябрьской революции». В обобщенном виде эта точка зрения была изложена на экстренном собрании представителей 17 профсоюзов, состоявшемся 2—3 августа.
Посланцы рабочих большинством голосов приняли резолюцию, в которой заявили, что они твердо будут «стоять исключительно на классовой точке зрения пролетариата до того момента, пока власть не будет исключительно социалистической ». Совет профсоюзов, таким образом, отказал в доверии новому правительству.
Еще резче высказывались по этому поводу рабочие лесозаводов. Труженики лесозавода Кыркалова, например, на своем собрании 7 августа единодушно заявили: «Мы будем держаться всех завоеваний Октябрьской революции и держать в руках свое Красное знамя». Они потребовали возвращения «всех завоеваний 1917—1918 гг., полной свободы слова, печати и собраний, социалистической власти». Рабочие ответили категорическим отказом на призыв правительства записываться в ряды «народной армии».
Лидеры профсоюзного движения города выразили резкое недовольство ВУСО конфискацией помещения у совета профсоюзов. Военным языком подручные генерала Пуля объяснили лидерам рабочего класса, что командование союзных войск, «рассчитывает на поддержку со стороны рабочих», так как эти войска прибыли в Архангельск для того, чтобы «освободить рабочих от большевистского и немецкого ига».
Перечень подобных примеров можно продолжить. Ясно одно: в Архангельске с первых дней после вторжения в город иностранных войск сложилась крайне противоречивая ситуация, чреватая социальными потрясениями.
Уже 6 августа Верховное управление на своем заседании вынуждено было рассматривать «рабочий вопрос». Управляющий отделом труда М. А. Лихач с тревогой говорил о том, что в городе проводятся «произвольные аресты рабочих», выселение профсоюзов из своих помещений, расчет членов фабрично-заводских комитетов, закрытие примирительных камер. Все эти факты, отметил Лихач, «создают тревожную атмосферу в рабочих кругах».
Пытаясь разрядить обстановку, ВУСО учредило особый смешанный комитет, состоявший из представителей отдела труда, предпринимателей и рабочих.
В специальном воззвании «К рабочим» ВУСО призывало рабочие массы «пойти всемерно навстречу правительству в исполнении принятой им на себя огромной работы», оказать ему необходимую поддержку, без которой невозможна работа правительства.
Однако меры, предпринятые Верховным управлением, не смогли сгладить остроту противоречий между рабочим классом, с одной стороны, и новой властью и предпринимательским миром — с другой. Труженики лесозаводов, пролетариат Соломбалы позднее не раз выступали против действий предпринимателей и властей. Выражая настроения трудовых масс, активную позицию заняли профсоюзные лидеры города.
В яркую антиправительственную акцию вылились торжественное заседание городской думы и митинг рабочих в Соломбале, состоявшиеся ] 2 марта 1919 года в связи со второй годовщиной февральской революции. Организаторы мероприятий — М. Бечин, Ф. Наволочный, С. Цейтлин и К. Клюев — были приговорены к каторге на 15 лет каждый.
Прокурор С. Добровольский, представивший по этому делу обвинительное заключение, отметил в нем, что все торжества, посвященные второй годовщине февральской революции, превратились «в демонстрацию недоверия к Правительству». А позднее, в своих мемуарах он написал о том, что в ходе судебного процесса он «осознал ту пропасть, которая лежала между классовым мировоззрением рабочей среды и национально-патриотическими кругами общества. Засыпать эту пропасть у нас было некому… Заранее можно было предвидеть, что внутренняя борьба при первом же удобном случае вспыхнет у нас ярким пламенем ».
Чем же характеризовалась деятельность новых правительственных органов по отношению к архангельской буржуазии, к экономической жизни края?
Правительство Северной области оказалось в трудной ситуации. Вопреки ожиданиям, оно не могло немедленно претворить в жизнь свои постановления и, в частности, наиболее важное из них — о денационализации и возвращении бывших предприятий их законным владельцам. Через две недели после прихода к власти Верховное управление создало специальную комиссию, целью которой являлось «урегулирование правовых взаимоотношений между судовладельцами и казною». Эта комиссия должна была в кратчайший срок разработать порядок возвращения прежним хозяевам пароходов, правовые основания «пользования национализированными судами», а также рассмотреть вопрос о размерах и порядке вознаграждения судовладельцам за временное пользование их собственностью после 2 августа 1918 года. Правительство признало возможным привлекать корабли на условиях «судовой повинности для военных и прочих государственных надобностей Северной области ». Более того, оно сочло необходимым «в силу надобности военного времени» часть национализированных советской властью судов обратить в собственность казны, т. е., попросту говоря, вообще не возвращать их владельцам. В целом руководители торгово-промышленного союза позднее осудили политику денационализации, заявив, что все ее недостатки и медлительность в исполнении решения явились результатом того, что «во главе ее стояли те же лица, которые ранее были во главе большевистского Совнархоза, из коих одно лицо находится на Иоканге, другие скрылись в Советской России ».
Особенно затруднял предпринимательскую деятельность острый финансовый кризис —отсутствие денег. В одном из первых своих решений «О деятельности банков» Верховное управление ограничило выдачу средств в банках мизерной суммой — не свыше 300 рублей в неделю. Выдачи, превышавшие эту норму, разрешались только финансовым отделом правительства. Ограниченные финансовые возможности сужали фронт действий для бизнесменов всех уровней.
Верховное управление в первые дни своего существования обратилось за помощью к предпринимательскому миру. С этой целью 6 августа состоялось общее собрание губернского торговопромышленного союза, на которое явились члены биржевого комитета и ряда других организаций.
В своих выступлениях перед собравшимися глава правительства Н.В. Чайковский и управляющий отделом финансов Г.А. Мартюшин призвали представителей делового мира поддержать идею выпуска Верховным управлением «Займа доверия » сроком на 6 месяцев на общую сумму 10 миллионов рублей. Собрание приняло решение: «Все свои свободные наличные денежные знаки обратить в краткосрочный пятипроцентный заем». Предприниматели за короткий срок собрали полтора миллиона рублей наличными. Около двух миллионов предоставили в распоряжение властей кооперативные организации.
Как уже отмечалось, 8 августа Верховное управление приняло специальное постановление «О краткосрочном займе», на основании которого стали выпускаться «обязательства». Правительство обязывалось после нормализации денежного обращения и появления настоящих денег их выкупить. На деле же этого не произошло — купюры огромного размера спустя полгода превратились в денежные знаки, получившие название «чайковки».
Несмотря на сложную обстановку, предприниматели пытались действовать.
Прежде всего они пытались ввести своих представителей в состав правительства Северной области. 5 октября 1918 года комитет союза торговли и промышленности выдвинул три кандидата для включения в Верховное управление: Н.В. Мефодиева, Т.Н. Городецкого и Ф.Ф. Ландмана. С помощью американского посла Фрэнсиса врач Мефодиев занял пост управляющего отделом торговли, промышленности и труда.
Деловой мир пытался изменить состав правительства и позднее. Даже в период надвигавшегося краха белогвардейского режима, 10 февраля 1920 года, торгово-промышленный союз выдвигал в состав Временного правительства наиболее видных деятелей делового мира: М.А. Ульсена и А.А. Плюснина. Предложение союза не прошло: его ставленником в высшем органе власти Северной области в качестве «министра без портфеля» на короткий срок стал врач А. Попов.
Более продуктивно деловые люди Архангельска действовали в привычной для них сфере — промышленной жизни города. В сложнейшей ситуации они сумели продолжить работу многих акционерных компаний и даже создать новые объединения. Так, например,- группой видных промышленников была учреждена акционерная компания «Канат». 29 ноября 1918 года торгующие крестьяне А.С. Чудинов, А.А. Плюснин, Г.Ф. Вальнев и купец Э.Я. Клафтон утвердили устав этого общества, основной капитал которого определялся в 5 млн рублей. Общество создавалось «для продолжения и развития предприятий по пеньково-прядильному и канатному производству, для устройства, приобретения и эксплуатации канатных, прядильных и ткацких заводов и фабрик как в г. Архангельске, так и других местах Российского государства».
В городе появились и другие объединения. В частности, 6 марта 1919 года был утвержден устав Акционерного общества «Товароснабжение», созданного «для эксплуатации богатств Русского Севера, утилизации естественных сил природы и производства всякого рода, позволенной законом торговли». Среди семи учредителей общества был начальник снабжения Северной области генерал от инфантерии С.С. Саввич, предприниматели СВ. Овчинников, А.Н. Терентьев и ряд других. Основной капитал в сумме 1 млн руб. подразделялся на 4000 акций стоимостью по 250 рублей каждая.
Вскоре после падения советской власти архангельские деловые люди предприняли попытку нормализовать и финансовое обращение в области или, по крайней мере, улучшить расчеты друг с другом и финансировать заграничные сделки. С этой целью уже в августе 1918 года они организовали новый Северный торгово-промышленный банк. Среди его учредителей были 12 крупных предпринимателей города: Я.А. Беляевский, И.Е. Володин, Г.Ф. Линдес, М.К. Кыркалов, Е.В. Могучий, А.С. Чудинов, М.А. Ульсен, М.В. Перешнев и др.
Весь капитал банка в сумме пяти миллионов рублей внесли его учредители. Он составился из 20 000 акций по 250 рублей каждая. Несмотря на военные условия, развитие инфляции, банк сумел в течение довольно продолжительного срока осуществлять функции, определенные его уставом.
На путях реализации своих планов деловые люди Архангельска столкнулись с двумя серьезными и непреодолимыми трудностями: хозяйничаньем во внешней торговле союзных военных властей и непоследовательной политикой белогвардейского правительства.
Общий и в некотором роде итоговый анализ ситуации, сложившейся в экономической жизни Северной области, содержался в обстоятельной записке руководителей торгово-промышленного союза, направленной правительству в начале 1920 года. В ней говорилось: «После изгнания из области большевиков началось господство союзников, или вернее, англичан, в экономической жизни». Отметив, что британское адмиралтейство не разрешало судам иных держав и в особенности нейтральных стран посещать Беломорские морские порты, предприниматели указывали: «Расчет за снабжение принял характер безудержного вывоза отдельными миссиями запасов экспортного груза без сдачи валюты на счета ВУСО (Верховного управления Северной области — Е. О.)».
Итоги подобной политики были неутешительны. В конце навигации 1918 года оказалось, что из общей суммы экспорта в 5 788 400 фунтов стерлингов было вывезено через союзных агентов 4 294 700 фунтов стерлингов, или 74%, и только 26%падает на частный капитал. Руководители союза резонно спрашивали у правительства: «Что же мог делать торгово-промышленный класс при полном господстве на рынке англичан?».
Эта оценка ситуации полностью подтверждается содержанием докладной, которую представил правительству примерно в то же время управляющий отделом финансов, торговли и промышленности Н.И. Каменецкий. Приведя многочисленные данные о вывозе из Архангельска экспортной продукции, о попустительстве английским военным властям, он делал вывод: «Действия управления по делам внешней торговли, устраивавшего какую-то вакханалию вывоза по совершенно фиктивным компенсационным распискам, откладывавшим расчет на совершенно неопределенное время, причинили области неисчислимый вред, и нынешнее тяжелое финансовое положение области является прямым последствием таких действий управления по делам внешней торговли.., которое не только не приняло мер в защиту интересов области, но даже не довело до сведения правительства о том грабеже, который производился союзниками».
Не кто иной, как сам управляющий промышленно-торговым отделом Временного правительство Северной области Н.В. Мефодиев, характеризуя порядки во внешней торговле, признавал позднее, что многие товары из-за границы привозились «под военным флагом, большинство этих товаров таможня не учитывала ». Подобным же образом производился и вывоз товаров. Пожалуй, еще более горестное признание сделал в конце своего правления генерал Миллер. В своем пространном письме генералу Деникину от 11 января 1920 года он сообщал: «Имеющаяся в Северной области валюта близится к истощению. Новых источников ее получения не предвидится, за исключением леса. То, что имелось в Архангельске на складах, и все, что могло интересовать иностранцев, было ими вывезено в минувшем году почти что безвалютно примерно на сумму 4 млн ф. ст.».
Недовольство торгово-промышленного сословия Архангельска действиями военного командования интервентов находило выражение и в других формах. Уже в самом начале военного вторжения в город главный инженер порта П.Г. Минейко с тревогой доложил правительству о том, что «союзники игнорировали указания администрации о принятом в порту порядке». Без всякого разрешения они заняли помещения, не соблюдали правил обращения с огнем и т. д.
По распоряжению английского командования союзные войска заняли в городе более 160 различных помещений, в том числе лучшие дома и особняки, принадлежавшие И. Буркову, Я. Беляевскому, X. Манакову, А. Чудинову и многим другим купцам и промышленникам. В правительство непрерывным потоком поступали заявления от владельцев домов о нанесенном ущербе и их недовольстве поведением своих непрошеных постояльцев. Генерал-губернатор решительно отклонял все эти прошения. По его указанию оценочная комиссия, ссылаясь на обстоятельства военного времени и неясность будущего, приняла такое постановление: «Суждения об убытках, понесенных жителями города Архангельска, по обстоятельствам военного времени признать преждевременными». Подобный подход к делу не удовлетворил хозяев домов.
Специалистов финансового дела Северной области раздражали постоянные требования союзников вести с ними расчет только денежными знаками, выпущенными в Лондоне, а также систематические напоминания о необходимости повышать курс фунта стерлингов по отношению к этому виду денег. В своем письме правительству комиссия Архангельского госбанка по установлению твердого курса иностранной валюты информировала о том, что под давлением союзников правление банка согласилось на очередное изменение курса валюты, хотя оно «не вызвано ни экономическим положением России, в частности Северной области, ни стоимостью рубля за границей». Комиссия выразила протест против обесценивания рубля, но это было гласом вопиющего в пустыне.
Попустительство союзным властям явилось лишь одной стороной медали. Представителей делового мира ожидала и другая беда, практически лишавшая их возможности вести свои коммерческие сделки.
После того, как войска интервентов покинули Архангельск (в сентябре 1919 года), перед Временным правительством Северной области, фактическим руководителем которого был генерал Е.К. Миллер, с небывалой остротой встали экономические проблемы. Росли цены на продукты питания, опустела казна.
«В отношении торговли и промышленности, — писал генерал В. Марушевский в записке правительству, — положение таково, что все промышленные предприятия стоят, а что-либо приобрести из вещей первой необходимости доступно лишь людям, нажившим огромные деньги спекуляцией». Во внутренней и внешней политике, отметил он далее, «правительство фактически лишено возможностей вести какой-либо самостоятельный образ действий, иметь авторитет, заключать договоры, опираться на чью-либо помощь».
Сразу после ухода из Архангельска иностранных войск генерал Миллер регулярно и настойчиво просил русские дипломатические службы в Лондоне и Париже оказать Северной области помощь углем, продуктами питания, оружием и снаряжением. По минимальным меркам для нормального снабжения армии и населения требовалось: 1250 т муки, 250 т галет, 600 т крупы, 250 т сахара, 1 млн. банок консервов, 200 т маргарина или масла, 1500 т овса, 15 тыс. френчей, 15 тыс. шинелей, 50 тыс. рубах, 10 тыс. мотков колючей проволоки62′. Однако русские ходоки по зарубежным ведомствам оказались бессильными добиться удовлетворения хотя бы одной просьбы генерала. К тому же англичане требовали немедленной платы в иностранной валюте порой даже за мелочи.
Обычно в конце своих прошений честолюбивый генерал добавлял, что «покупать нет средств», или ссылался на общегосударственный кредит. И, наконец, Миллер уже незадолго до того, как покинуть Архангельск, получил полный отказ союзников оказывать малейшую помощь белогвардейской армии и населению области.
«Несмотря на неоднократные просьбы в течение двух месяцев, — сообщал генералу русский представитель Саблин из Лондона, — не могу получить решительно никакого ответа. Снова вхожу с ходатайством, но заранее уверен, что в связи с новой политикой Англии, в частности, по отношению к большевизму, достать снаряжение не удастся».
В поисках выхода из сложившейся ситуации власти прибегли к целому ряду мер, позволивших найти дополнительные средства. Важнейшим среди них явилось увеличение налогов. Повысилась плата за транспортные средства, за билеты на публичные зрелища, за перевоз через реку Кузнечиху и т. д. Но этой меры было явно недостаточно. Тогда генерал Миллер встал на путь конфискации буржуазной собственности, в частности такого источника ее доходов, как иностранная валюта. Представители делового мира в то время могли получить какие-либо доходы лишь от внешней торговли, т. е. от продажи товаров, имевшихся у них на складах. На эту часть средств и покусился начальник области.
Миллер издал ряд приказов, которые обязывали всех предпринимателей, занимавшихся внешней торговлей, сдавать вырученную валюту в областной банк. Однако дело практически не сдвинулось с места. Бизнесмены тратили свои средства на закупку товаров за рубежом, а нередко оставляли их в иностранных банках, как они это делали и раньше, ибо без этого не было возможности проводить торговые операции.
Тогда 29 октября появился знаменитый приказ генерала Миллера «О валюте». В нем говорилось, что «в целях успеха ведения войны» он считает необходимым в порядке исключительных прав, предоставленных ему как Главнокомандующему, подвергнуть лиц, не сдавших иностранную валюту банку Северной области, «лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы сроком от 4 до 6 лет и сверх того, отобранию всего принадлежащего им имущества в казну…» Дела виновных подлежали рассмотрению военного суда.
В соответствии с этим приказом 19 декабря 1919 года был наложен арест на движимое имущество И.И. Данишевского. Одновременно известному на Севере купцу запрещалось пользоваться и недвижимым имуществом. Этот предприниматель был одним из состоятельных людей города. Он являлся владельцем пая в Северо-Океанском акционерном обществе стоимостью 190 тыс. рублей, совладельцем известного пароходства братьев Данишевских, а также имел двухэтажный дом и два флигеля, расположенные в центре города. Вина его состояла в том, что, получив разрешение на вывоз товаров (5700 пудов смолы и 25 764 пуда пека) и выручив за них свыше 316 100 лир, он не внес их в банк. Так же он поступил и с 24 638 долларами, вырученными за вывоз 7578 пудов анилинового и свекловичного семени. Опись имущества, произведенного соответствующими органами, представляла собой объемистый список ценностей, которыми располагал виновник. Ему грозило суровое уголовное наказание. Однако обнаружилось, что наказывать было некого, поскольку владелец всех валютных средств оставил их в зарубежных банках и сам давно выехал в Америку.
Отдел финансов Временного правительства не раз обращался к начальнику милиции с требованием принять неотложные меры по отношению к лицам, не сдавшим валюту. Так, в одном из списков значились фамилии 18 предпринимателей, которые в общей сложности имели 683 971 фунт стерлингов. Лишь только 8 человек из 18 внесли некоторые суммы. Крупными должниками, по данным банка, являлись фирмы Шалита, Э. Уллая, X. Фрейнкель, К. Стюарта, К. Блумберга и ряда других.
Начальник архангельской городской милиции в ответ на приказ правительства о принятии мер относительно передачи валюты в его распоряжение лишь констатировал, что большинство лиц, о коих шла речь, давно получили паспорта на выезд в разные страны, часть из них уже отправила в разные государства свои семьи, а некоторые выехали из Архангельска вместе с союзными войсками.
Миллер пытался найти виновных даже за границей. Сообщая в Англию генералу Саблину о том, что лесопромышленник Б.С. Ульянский уклонился от выполнения валютных обязательств за лес, вывезенный в августе и сентябре 1919 года, и не внес в банк 5210 ф. ст., генерал рекомендовал «представить британскому правительству требование о выдаче Ульянского русским военно-судебным властям». Понимая нереальность этого акта, Миллер добавил: «Хорошо было бы получить даже официальный отказ. Это дало бы возможность конфисковать имущество Ульянского».
Торгово-промышленный союз выразил решительный протест против приказа от 29 октября 1919 года, резонно заявив о том, что изъятие валюты не позволяет предпринимателям вести торговые дела. Правление союза высказалось «за свободу торговли и предоставление ему известной части валюты для необходимого оборота».
Этот протест нашел понимание со стороны зарубежных деловых кругов. Генерал Саблин в ответ на вышеупомянутую просьбу Миллера о выдаче Ульянского информировал архангельское правительство: «Считаю своим долгом указать, что со стороны как англичан, так и русских поступают многочисленные жалобы на меры, принимаемые правительством относительно экспроприации валюты. Жалобы эти носят характер, трудно совместимый с достоинством Российской власти… Эти правительственные меры приравниваются общественным мнением к методам советской власти, поддерживают желание коммерческих кругов завязать торговые сношения с большевистской Россией даже преимущественно перед сражающимися с большевиками окраинами».
Между тем дни существования самого белогвардейского режима на Севере были сочтены. В февральские дни 1920 года генерал Е.К. Миллер, большая часть состава его правительства покинули Архангельск.
Несколько раньше за границей оказались многие купцы и бизнесмены — как коренные северяне, так и потомки выходцев из стран Западной Европы: А.С. Чудинов, Н.В. Грудистов, Е.В. Могучий, Б.С. Ульянский, В.В. Гувелякен, сыновья пароходовладельца И.И. Буркова — Илья и Владимир, основатель кооперативного движения в Важской области А.Е. Малахов и многие другие.
В февральские дни 1920 года на ледоколе «Минин» в Норвегию прибыло около 800 человек, в том числе 50 бывших солдат, 320 офицеров, 66 чиновников и около 50 представителей торговопромышленного мира с семьями. Позднее на чужбине оказались такие видные фигуры предпринимательского мира города, как М.А. Ульсен, Я. А. Беляевский и многие другие.
Можно лишь догадываться о том, с какими противоречивыми чувствами все эти люди покидали северный край. Здесь прошла основная часть их жизни, оставались результаты их многолетней деятельности: заводы, пароходы, жилые дома и торговые заведения.
Вспоминая об обстановке, в которой проходила эвакуация осенью 1919 года, полковник С. Добровольский писал: «Мне довелось присутствовать при отъезде иностранных миссий, с которыми уезжали сливки архангельского буржуазного общества… Провожать их явилось полгорода, причем если у провожавших настроение было невеселое, то отъезжающие чувствовали себя неважно, являя в своих глазах «крыс, бегущих с тонущего корабля». Среди них было немало спекулянтов, связанных своей коммерческой деятельностью с союзниками и прибегавших к их могучему авторитету для разрешения покинуть город, т. к. к тому времени была объявлена широкая мобилизация в армию и национальную гвардию. Многие возмущались их бегством».
Как истинно русские предприниматели, так и потомки выходцев с Запада оставили своим бывшим работникам доверенности на право управления принадлежавшими им жилыми домами. Видимо, многие из них возлагали надежды на то, что со временем они смогут вернуться обратно. Этим надеждам не суждено было сбыться.
19 февраля 1920 года пала власть архангельского белогвардейского правительства. А еще через два дня в город вступили подразделения 6-й армии. С установлением советской власти начался новый этап в жизни Архангельска.
Вся полнота власти в губернии перешла в руки губернского революционного комитета, который возглавил С.К. Попов. Своими приказами этот чрезвычайный орган власти пытался навести порядок в области торговли, денежного обращения и промышленности.
Сразу же после освобождения Севера развернулась социализация всех сторон жизни. Как из рога изобилия, посыпались постановления о национализации, муниципализации и конфискации заводов, пароходов, складов, гостиниц, бань, богаделен, церквей, крупных лавок и жилых домов.
Серия этих акций началась с ареста имущества ряда фирм, владельцы которых, по сведениям губернского ревкома, совершили антинародные деяния. Первым в этой серии было решение «О привлечении к ответственности торговых фирм братьев Данишевских, Берденникова с сыновьями и капитана Шепетова и об аресте их имущества».
В вину упомянутым фирмам ставился увоз в навигацию 1919 года за границу «крайне необходимых для населения республики ценностей: кожи, кофе и яичного порошка». Отметив, что «эти ценности не добывались здесь, а были получены из-за границы за добытые руками рабочих и крестьян лес, лен и другие ценности республики, считать этот вывоз изменническим актом по отношению к Советской республике». Дело об отмеченных в постановлении фирмах было передано на срочное рассмотрение Революционного трибунала. А до решения этого органа имущество было описано и арестовано.
Волна всевозможных реквизиций прокатилась по всей губернии. Для характеристики этого процесса приведу лишь один пример. 6 марта 1928 года Пинежский исполком реквизировал на складе И.В. Аладьинской кофе, принадлежавшее торговому дому «X. Манаков и К°» в количестве 14 мешков. Руководители дома, естественно, дважды с перерывом через месяц потребовали от исполкома уплаты за отобранный товар в сумме 17 668 рублей. Однако не тут-то было. Ответ исполкома был четок: «Никакой платы ни в коем случае произведено не будет, т. к. кофе находилось на складе около полугода явно для спекуляции, т. е. в ожидании поднятия цен». Число подобных примеров можно умножить.
В апреле 1920 года в Архангельске была проведена беспрецедентная за всю историю города операция — массовый обыск частных квартир. Для проведения ее были привлечены красноармейцы, матросы, коммунисты города — около 3500 человек. Повальные обыски длились с 9 часов вечера 18 апреля и завершились лишь через два дня. М. Кедров, сообщая об итогах обысков, писал в губернской газете о том, что «особое внимание было обращено на буржуазные квартиры» и что в ходе их изъяты огромные ценности: более 100 различных царских орденов, свыше трех пудов серебряных монет, сотни тысяч царских денег и «чайковок», много иностранной валюты. 50 представителей делового мира были арестованы.
Эта акция вызвала массовое возмущение горожан. В органы власти поступали десятки заявлений от пострадавших. Вот одна из подобных жалоб. 23 апреля 1920 года бывший управляющий лесозаводом, отец трех дочерей и двух сыновей В.К. Гернет жаловался на то, что в ночь с 17 на 18 апреля «во время повальных обысков» у него в квартире опечатали всё самые дорогие вещи. Среди них сервизы, один из которых был подарен дочери в качестве приданого, а второй — преподнесен хозяину дома в день его серебряной свадьбы.
Василий Карлович, напоминая о том, что в настоящее время он служит в советском учреждении и «в полном смысле» является, как и все члены семьи, «трудящимся», просил устранить вопиющую несправедливость.
Еще более выразительным было заявление соломбальского фотографа П.Ф. Подрунина. В результате обыска у него, помимо изъятия 1650 рублей и продуктов, была произведена опись имущества: фотоаппаратов, остатков материалов, в результате чего фотография прекратила свою работу.
Петр Федорович писал: «Я причислен к категории предпринимателей, имеющих свое предприятие и эксплуатирующих чужой труд». Вследствие такой оценки имущество фотографа и сама фотография подлежали национализации.
«Это величайшая несправедливость, — возмущался фотограф. — Эта фотография открыта в 1903 году на средства добрых людей. Они дали мне взаймы денег (у фотографов я служил с 12 до 28 лет). Все имущество я купил в кредит и выплачивал долги. А работал всегда сам, один».
Большинство подобных обращений оставлялись без внимания. Более того, 7 мая 1920 года так называемая учетная комиссия приняла любопытное решение. Рассмотрев вопрос о результатах обысков в складах предпринимателей, она поручила «тройке в лице Бронштейна, Кедрова и С. Попова»: «Принимая во внимание, что почти все владельцы этих товаров, равно и других, опечатанных после 30 апреля, весьма зажиточные люди, являвшиеся многолетними рассадниками самой злостной и бесчеловечной спекуляции и эксплуатации наиболее малоимущего класса, отобранное считать конфискованным с тем, чтобы товар передать соответствующим губернским органам».
С особым размахом проходил процесс муниципализации жилых домов. Первыми жертвами этой кампании стали семьи, главы которых успели уехать во время интервенции за границу. Приказ губернского ревкома от 23 марта 1920 года гласил: «Все оставшееся после бежавшей из Архангельска буржуазии имущество, как движимое, так и недвижимое, объявляется достоянием Республики и поступает в ведение отдела коммунального хозяйства города Архангельска».
Приказ давал определение и самого понятия «буржуазия » — это лица, выбывшие из города вследствие нежелания остаться в нем при Советской власти с 1 января 1919 года».
В случае бегства из города только главы семьи, остальным ее членам разрешалось пользоваться имуществом, но недвижимая его часть подлежала муниципализации.
Местная печать публиковала длинные списки владельцев домов, отобранных в пользу Советской власти. Первый список содержал 35 фамилий, второй — 26. В них попали домовладельцы с русскими фамилиями: А.С. Чудинов, Е.В. Могучий. М.В. Перешнев, А.А. Плюснин, Е.И. Федосов, Я.Е. Макаров и многие другие. А затем беда обрушилась на выходцев из других стран, жителей Немецкой слободы. Двух домов лишились Пецы, несколько строений было конфисковано у Фонтейнесов, четыре дома отобрали у наследников А.Ю. Суркова, два — у Шергольда, четыре — у Шольца и т. д.
Общую картину хода национализации домов и разного рода строений давал президиум Архангельского губисполкома в специальной докладной, направленной в Москву в марте 1924 года.
Губисполком откровенно сообщал о том, что долгое время «определенной системы в муниципализации не было». Операция проводилась стихийно, на основе приказов губревкома и постановлений городского исполкома. Лишь после фактической конфискации домов они пытались упорядочить ход дела, стали собирать сведения о домовладельцах. Решающим показателем для конфискации служила принадлежность к «крупному буржуазно-капиталистическому элементу или враждебное отношение домовладельцев к рабоче-крестьянской власти».
В записке содержался еще один аргумент в пользу национализации домов. «Оставлять дома в руках частных владельцев, родственники которых, а зачастую и сами владельцы бежали за границу, — говорилось в документе, — значило передать регулирование жилищного вопроса в их руки и лишать губернский бюджет значительной прибыли».
Из документов явствует, что к 1922 году новые хозяева отобрали или намеревались отобрать 254 строения, принадлежавшие ранее 170 владельцам. Во всяком случае, списки домов и бывших их владельцев были утверждены президиумом архангельского губисполкома 16 июня 1922 года и срочно направлены на санкцию в НКВД.
Однако процесс конфискации основного богатства, нажитого десятилетиями труда порой не одного поколения той или иной династии домовладельцев, оказался далеко не таким гладким, как это представлялось вдохновителям кампании. В центральные и местные органы власти посыпался поток заявлений и жалоб на незаконный характер действий властей. Последние изворачивались, отказываясь от рассмотрения просьб жалобщиков. Они ссылались при этом на то, что в результате конфискации и муниципализации 391 семья нуждающихся жителей города улучшила свои жилищные условия.
В1ДИК и Наркомат внутренних дел действовали более гибко. Они, несмотря на категорические и неоднократные требования губисполкома,отказались утвердить списки, составленные в Архангельске. Тем более что начиналась новая экономическая политика, когда частная собственность на многие объекты стала поддерживаться властями .
После некоторых раздумий и указаний сверху была принята новая формула: «на одно лицо может быть оставлено во владении не более одного дома».
Руководствуясь этим положением, городские органы вынуждены были срочно возвратить обратно значительную часть домов. В числе других получили обратно свои дома Б. Пец, семья Лейцингеров, В. Патрушев и ряд других.
Обобщенный документ о возврате строений сохранил колоритные подробности злоупотреблений во время массовых конфискаций.
Так, например, против фамилии Чесноковой, дом которой стоял на улице Поморской, значилось: «Дом возвращен ввиду того, что муниципализирован единственный дом и сыновья Чесноковой служат на различных фронтах Красной Армии».
Б. Пецу возвратили дом потому, что «в данном случае отобран единственный дом незначительной ценности и принят во внимание преклонный возраст владельцев».
Помимо жилых домов, в 1920 году были национализированы 32 церковных здания. Среди них оказались Троицкий кафедральный собор, Троицко-Кузнечевская церковь, четыре строения были отобраны у Евангелического общества. По одному-двум — у римско-католического, еврейского и магометанского обществ. По поводу этих помещений нередко разгорались жаркие споры.
3 июня 1920 года отдел коммунального хозяйства исполкома получил прошение общины Сурского подворья. Под документом стояли подписи 50 сестер. Ссылаясь на то, что все они живут коммуной и служат в церкви, к которой примыкают до четырех тысяч верующих, сестры просили не выселять их из помещения.
ИСПОЛКОМ провел экстренное заседание. Отметив, что «пролетариат, стоящий у власти, не может допустить, чтобы erqj орган, коим является губернский Совет профсоюзов, помещал^ ся бы в здании, не соответствующем его нуждам и высокому^ положению», постановил: «изъять здание Сурского подворья? из ведения коллектива верующих». Последним была оставлена в распоряжение лишь утварь, а помещение пришлось освободить.
Но поистине удивительный акт был предпринят властями по отношению к зданиям богаделен.
…Еще в 1891 году известный архангельский купец, потомственный почетный гражданин Павел Афанасьевич Булычев, сын основателя Северодвинского пароходства, подал прошение в городскую думу о разрешении построить при городском кладбище в Кузнечихе, в память о его покойной жене Вере Егоровне, каменное здание богадельни «для престарелых и убогих женщин всех сословий» на 50 мест с хозяйственными службами, огородом и садом.
Городская дума выделила Булычеву пустопорожний участок земли площадью 5460 квадратных саженей «в вечное и бесплатное пользование исключительно под устройство им благотворительного заведения». 25 лет престарелые и убогие женщины всех сословий пользовались этим помещением.
Новая власть решила по-своему: 26 марта 1920 года исполком городского совета рассмотрел вопрос о передаче Булычевской богадельни в распоряжение лагеря принудительных работ. Предложение явилось столь неожиданным, что исполком отказал управлению лагерей, предложив ему бараки у Соловецкого подворья. Но не тут-то было. Через три дня пришлось собираться снова: просьба управления была удовлетворена, а обитателей богадельни решили перевести в Соломбальское подворье Соловецкого монастыря. Правда, через сравнительно короткий срок бывшую богадельню передали под вновь созданный сельскохозяйственный техникум. А богадельня так и осталась в Соломбале.
Конфискация собственности, начатая еще в 1918 году, продолжалась в последующий период. Так, например, в сентябре 1929 года на основании постановления ВЦИК в городе были «муниципализированы» 28 частных домов, которые, как сообщила губернская газета «Правда Севера», принадлежали «нетрудовому элементу» и были неправильно возвращены бывшим владельцам «вследствие злоупотребления отдельных должностных лиц». Факты изъятия домов имели место и в 30-е годы.
А те домовладельцы, которые сумели отстоять свои права на дома, попали в жестокую переделку. Большинство из них содержали жильцов, подселенных властями на излишнюю площадь, а следовательно, получали плату за жилье, существуя, по понятиям той поры, на нетрудовые доходы. Эти домовладельцы автоматически лишались избирательных, а по существу и гражданских прав.
Приведу лишь один пример. 13 марта 1936 года президиум Северного крайисполкома, рассмотрев просьбу 70-летней Анастасии Александровны Бурковой о восстановлении ее в избирательных правах, единогласно отклонил ее ходатайство. Мотивировка отказа состояла в том, что Буркова является «женой и иждивенкой лишенца, бывшего крупного судовладельца», что она живет на нетрудовой доход от дома, который ежегодно составляет 7200 рублей. Далее констатировалось, что «решением Президиума ВЦИКа от 10 февраля 1935 года ходатайство Буркова И.И. (мужа Бурковой А.А.) о восстановлении в избирательных правах отклонено». Таким же образом власти реагировали на просьбу A.M. Ульсен, муж которой находился на службе Внешторга и выполнял в Лондоне ответственное поручение по установлению деловых отношений Советской России с Англией.
Подобным людям не выдавали продовольственных карточек, и домовладельцы должны были пользоваться черным рынком, т.е. платить втридорога за продукты питания. Таких «классово чуждых элементов», учитывая административно-ссыльных, в Архангельске в 20-е годы жило более 3500 человек.
Часть бывших владельцев, имевших иностранное подданство и выехавших за границу, пыталась позднее вступить в права наследования домами своих отцов и продать их. Так, в 1937 году норвежский консул А. Виклюнд возбудил перед исполкомом областного Совета вопрос о введении в наследование домом потомков известного заводовладельца М.А. Ульсена. Однако эта попытка не увенчалась успехом: архангельские власти известили консульство о том, что покупателей дома с постройками не нашлось из-за высокой цены (владельцы просили за комплекс построек, расположенных по адресу П. Виноградова, дом № 134, 50 тысяч рублей).
В архиве Регионального управления Федеральной службы безопасности по Архангельской области сохранилось объемистое досье, которое касается судеб более 70 деловых людей Архангельска.
Документы дела с безжалостной достоверностью воскрешают будни той поры, когда былая классовая принадлежность становилась основой для повального упрощения жизни и создания атмосферы карательного бытия…
Все началось с писем нетерпеливых людей, пораженных синдромом классовой борьбы. «Как же так? — спрашивал один из них у руководства губернской ЧК в начале 1921 года. — Прошел год после освобождения Архангельска, но по улицам свободно разгуливают буржуи! А ведь они все поддерживали правительство Чайковского, собирали деньги на содержание армий Миллера, служили в «Национальном ополчении». Доноситель рекомендовал быстрее изолировать «буржуев»: посадить в тюрьму, а то и пустить «к генералу Духонину». На крутом языке того времени последнее означало расстрел.
Следует отметить, что губЧК начала активную борьбу с «контрреволюционными» элементами сразу же после освобождения Архангельска. Только за время с 1 марта по 1 октября 1920 года чекисты арестовали в небольшом городе 1644 человека, 1312 из них томились в трех лагерях принудительных работ. Это означало, что в среднем ежемесячно в тюрьме или лагере оказывалось 235 человек. Согласно отчету губЧК за этот срок, среди арестованных были 59 офицеров, 42 священнослужителя, 219 мещан, 642 крестьянина, 91 рабочий, 114 интеллигентов. Значительно пострадал и предпринимательский слой: среди арестованных значились 58 торговцев и «буржуа». 148 из числа лишенных свободы, т. е. почти каждый десятый, были расстреляны. В их числе, по подсчетам губЧК, были 9 заводчиков и крупных собственников и 3 торговца.
Для выполнения столь масштабной акции по выявлению виновных перед советской властью время от времени производились массовые обыски населения по заранее намеченному плану, был создан осведомительский аппарат численностью в 50 человек65′. Последние выявляли всех недовольных, доносили в губЧК, а далее уже предпринимались конкретные меры. ГубЧК прибрала к рукам часть белогвардейского архива, откуда черпались сведения о людях, которые активно поддерживали антисоветское правительство. Широко использовались с этой целью и белогвардейские газеты
Летом 1920 года были обвинены в причастности к антисоветскому заговору и расстреляны 14 человек, среди них видные архангельские предприниматели братья В.И. и СИ. Коржавины, подрядчик Ф.А. Пермяков, пароходовладелец Д.Н. Бугаев, а также П.И. Митрофанов, братья М.В. и П.В. Починковы.
Бывшие предприниматели лишались не только имущества и подвергались угрозе быть арестованными. Они лишались и права на работу. В отчете губЧК за период с 1 марта по 1 октября 1920 года отмечалось, что в это время главная работа губернских чекистов была направлена на «проверку и изъятие бывших владельцев и совладельцев торгово-промышленных предприятий во всех отделах губСНХ и ему подведомственных учреждений ». В ходе этой работы было выявлено 66 человек, 8 из которых немедленно отстранили от должности. Было принято решение о том, что все бывшие «буржуи», которые не имеют разрешения центральных органов власти, должны быть немедленно уволены с работы.
Одним словом, репрессивный аппарат уже в течение полугода набил руку на разоблачении различных врагов советской власти, появились люди, помогавшие чекистам разоблачать эту категорию лиц. Так продолжалось и в 1921 году. Секретный сотрудник («сексот») по кличке Писарь собрал мнения бывших работников известного купца, потомственного почетного гражданина Я. А. Беляевского. Один из них задавал вопрос: «Скоро ли нашего бывшего хозяина — ярого белого гада заберут»? Другой, проявляя такое же нетерпение, показал, что у Беляевского хранится оружие.
Последовала руководящая резолюция «собрать необходимые сведения». Быстро распухало дело: в него подшивались документы о составе торгово-промышленного союза, о национальном ополчении, а также о всех, кто жертвовал от фирмы или лично средства на содержание белой армии.
Хорошо знакомые имена и фамилии: М.А. Ульсен, Я.А. Беляевский, братья Перешневы, Макаровы, Мерзлютины…
К этому времени торгово-промышленное сословие в Архангельске, как и во всей России, было уже уничтожено. Список, подшитый в деле, свидетельствует о горькой участи северных предпринимателей: купцов, заводчиков, содержателей гостиниц, лавок, ларьков и кухмистерских.
Бушков Георгий Васильевич, бывший владелец магазина золотых и ювелирных изделий, чинил часы в мастерской коммунального хозяйства.
Конюхов Григорий Борисович, имевший некогда кожевенную торговлю, работал рядовым закройщиком.
Заворохин Никифор Павлович, держатель бакалейного магазина, трудился кладовщиком.
Представитель известного купеческого рода Макаровых Фантин Васильевич, владевший раньше крупным магазином по продаже бакалейных и жестяных товаров и пятью домами, сидел у кассового аппарата.
Ившин Николай Федорович, бывший владелец пароходства на Ваге и двух домов в Шенкурском уезде, работал в отделе снабжения губернского лесного комитета.
Сереброкамень Авраам Александрович владел до революции ювелирным магазином, при котором имелись часовая и ювелирно-граверная мастерские. Постоянно публиковавшаяся им в архангельских газетах реклама извещала: «При магазине всегда большой выбор часов, золотых, серебряных и бриллиантовых вещей, граммофонов, патефонов и пластинок». В момент вызова в губЧК бывший владелец магазина служил в конторе губметалла мастером по ремонту пишущих машинок.
Этот список можно продолжать очень долго. В общей сложности было выявлено до 150 жертвователей на «Заем доверия» и в 5-миллионный фонд командования белой армией. Напротив абсолютного большинства фамилий значится краткая фраза: «В настоящее время ничего не имеет».
Что же представлял собой Архангельский торгово-промышленный союз до октября 1917 года, какие преступления совершили его члены в период пребывания на Севере интервентов?
Архангельские деловые люди, как и торгово-промышленное сословие всей России, довольно рано стали создавать объединения для защиты своих интересов. Первой попыткой организации подобного рода явилось образование в городе коммерческого общества. Устав его был утвержден еще в 1858 году. Это общество объединило в основном жителей Немецкой слободы. В 1868 году русские предприниматели создали свой «Русский соединенный клуб». В составе 50 учредителей этой организации были купцы Е.А. Плотников, В.Ф. Браванов, мещане И.А. Филин, Н. Песошников, М. Соболев, крестьяне Д. Морозов, С. Тарасов и другие.
В 1906 году в Архангельске возник союз лесопромышленников, который возглавляли М.А. Ульсен, а затем Е.И. Шергольд. И, наконец, в 1917 году родился «Архангельский губернский торгово-промышленный союз». Он ставил своей целью «оказание взаимопомощи, охранение и защиту экономических интересов, а равно и правового положения торговцев и промышленников города Архангельска и Архангельской губернии». Председателем совета союза был избран видный предприниматель М.В. Перешнев, а управляющим делами — И.И. ДанишевСКИЙ.
Постепенно союз объединил в своих рядах более 100 человек, причастных к бизнесу. Большинство из них и привлекались к ответственности по упомянутому «делу».
Первоначальный замысел руководства губЧК был, по-видимому, весьма масштабным. Во всяком случае, сеть расставлялась довольно широко: «дело» хранит краткие протоколы первичных допросов более 60 архангельских бизнесменов. Список привлеченных постепенно разрастался. В него были включены не только члены торгово-промышленного союза, но и те предприниматели, которые призывались во времена Миллера в национальное ополчение, жертвовали деньги на «Заем доверия» и в фонд белой армии. Собирая необходимые сведения, следователи широко использовали белогвардейскую прессу и частично архивные документы.
На первый взгляд, вина допрашиваемых была несомненна. Они входили в число тех, кто собрал более 4 млн рублей на «Заем доверия», кто вносил деньги в 5-миллионный фонд командования белогвардейской армии.
… 10 августа 1919 года на общем собрании торгово-промышленного союза, проходившего под председательством И.Е. Володина, было принято единогласное решение: «В течение недели собрать среди имущего населения и передать в распоряжение Главнокомандующего 5 миллионов рублей по возможности денежными знаками. Мобилизовать весь торгово-промышленный класс, независимо от того, состоит то или иное лицо в торгово-промышленном союзе, способное носить оружие».
В деле фигурирует и список лиц, оказавших помощь населению Пинежского уезда, который был освобожден на короткий срок от большевиков. Для этой цели, в частности, А.А. Плюснин внес 10, Володины — 50, Я. Беляевский — 5 тысяч рублей.
Но следователи вскоре убедились в том, что это лишь видимая сторона «преступления » архангельских предпринимателей.
Два момента привлекают внимание при анализе документов, проливающих свет на истинное положение дел.
Все состоятельные люди выделяли средства из своих капиталов не по своей воле. Требуемая для властей сумма была разверстана сверху, и сбор средств производился под жестким давлением органов белогвардейской власти. Крупные фирмы сравнительно быстро нашли деньги. По 400 тысяч рублей выделили фирмы братьев Вальневых, Чудинова, Русанова — сына, по 250 тысяч — фирмы Шалита и Фонтейнеса. Многие владельцы заводов внесли по 50, 30 и 25 тысяч. В общей сложности на «Заем доверия» пожертвовали деньги 123 человека на сумму 4 254 500 рублей. 149 человек внесли средства в 5-миллионный фонд командования белой армией.
Мелкие же бизнесмены, как правило, не смогли внести нужных средств. Некоторые из них ограничились половиной, а то и четвертью положенного им взноса. Во время следствия все они в один голос заявили о том, что деньги «взимались по обложению в приказном порядке».
«Жертвование было не добровольным, а принудительным», — сообщил следователю бывший купец A.M. Тердунов. Далее он поведал о том, что, получив извещение об уплате 10 тыс. рублей, немедленно направил письмо об отказе от уплаты, и только после двукратного напоминания он внес три тысячи рублей. Он считал себя совершенно невиновным.
Уместно отметить, что средства, собранные белыми властями, были лишь каплей в море. Содержание армии, быстро распухавшего аппарата чиновников требовало все новых и новых источников финансирования. И тогда генерал Миллер, опираясь на армейские штыки, встал на путь конфискации частной собственности — насильственного изъятия у всех бизнесменов иностранной валюты.
ше приказе от 29 октября 1919 года генерал объявил о том, что лица, не сдавшие валюту в намеченные сроки, будут подвергнуты лишению всех прав состояния, конфискации имущества и ссылке на каторжные работы сроком от 4 до 6 лет. Дела подобных людей подлежали рассмотрению в военном суде.
И это не были пустые угрозы. В разделе «В период интервенции » подробно освещены меры, которые предприняли власти для изъятия валюты у предпринимателей, а также о реакции последних на эту акцию.
Губернское руководство торгово-промышленным союзом, наученное горьким опытом, решительно выступило против политики белогвардейского правительства и хозяйничанья иностранной военщины.
Знакомясь с делом торгово-промышленного союза, невольно думаешь о трагической судьбе деловых людей Севера. В 1918 году советская власть отобрала у судовладельцев морские и речные суда, конфисковала десятки жилых домов. Этих же людей безжалостно грабил генерал Миллер.
После установления советской власти в 1920 году многие бизнесмены Севера оказались в губернской тюрьме. Как уже отмечалось, более трех месяцев, в частности, томились в ней летом 1920 года наиболее крупные представители архангельского делового мира — Яков Андреевич Беляевский и Мартин Абрамович Ульсен. И вот в начале 1921 года чекисты пытались по существу довести до конца дело, начатое охранкой Миллера, и вновь наказать бизнесменов, но уже за то, что они помогали белогвардейскому режиму бороться с советской властью.
Масштабная акция, предпринятая губЧК против торговопромышленного союза, была внезапно прекращена. Из документов, собранных в деле, неясны, однако, причины этого поспешного шага.
Решающее значение, видимо, имел тот факт, что расследование началось в момент введения новой экономической политики, оживления частного и иностранного капитала, попыток создания на Севере зарубежных лесных концессий. И в этой ситуации масштабные репрессии против бывших деловых людей являлись делом попросту абсурдным. Следствие спустили на тормозах, ограничившись подпиской о временном невыезде из Архангельска. Некоторые из числа привлеченных к дознанию были немедленно мобилизованы на работу. Часть из них поступала на службу добровольно. Архангельские промышленники Я. Беляевский и М. Ульсен стали работать в архангельском отделении Внешторга и вскоре по специальным командировкам выехали в Лондон для налаживания торговых отношений с Англией.
Многие из бывших купцов, оказавшись в непривычной для себя ситуации, испытывали острую нужду. Очень показательной с этой точки зрения была судьба совладельца известного на всем Севере торгового дома «X. Манаков и К0 с сыновьями» Христофора Николаевича Манакова. Некогда эта фирма имела большую кондитерскую фабрику, основной капитал которой составлял 150 тысяч рублей. На ней трудилось до 100 рабочих и служащих.
Основатель фирмы родился в 1867 году в Великоустюжском уезде и до 1900 года был крестьянином. Окончив земскую начальную школу, Манаков с 12 лет служил мальчиком: 2 года бесплатно и один год за 5 рублей. Много лет потребовалось для того, чтобы бывший крестьянин стал купцом и завел большое дело. Во время антисоветского переворота в Архангельске Манаков оказался в Великом Устюге и был арестован там как заложник.
После освобождения Архангельска он стал ведать коммерческой частью Северо-Беломорского отдела госторга в архангельском отделении Внешторга. Это был солидный пост, дававший возможность его главе заключать самостоятельные сделки. Между тем заработная плата Манакова была слишком мала, чтобы обеспечивать семью, которая состояла из 10 человек. В архиве сохранилось заявление бывшего купца на имя заместителя наркома Внешней торговли М.И. Фрумкина с просьбой о повышении ставки и ходатайство об этом со стороны руководства отделения.Тот и другой документ, написанные в июле 1923 года, характеризуют не только материальную сторону дела, но и отражают понимание купцом своей роли в прошлом и настоящем Севера, а также и оценку его труда людьми, под руководством которых бывший купец стал работать в первые годы советской власти.
Оглядываясь на свое прошлое, Христофор Николаевич писал: «Благодаря 40-летнему упорному самостоятельному труду на Севере я создал крупное торгово-промышленное дело и установил среди друзей и противников признанное имя честного делового человека».
Убеждая столичного чиновника повысить зарплату, он продолжал: «Я не имею ни малейшего желания откладывать на черный день, т. к. старость свою я вверяю своим любимым детям. Но теперь я хочу иметь такой заработок, чтобы они в числе семи человек, не заботясь о куске хлеба, спокойно могли отдаться делу своего образования. Моя единственная последняя мечта — видеть своих детей с законченным образованием, обладающими теоретическими и практическими знаниями, готовыми честно трудиться на благо народа и принести ему наивысшую пользу…
Мне кажется, что, передав власти продукт своего 40-летнего весьма продуктивного труда, выраженного в имуществе, домах, фабрике и товарах на очень значительную сумму и теперь отдавая ей последнее— долголетний опыт, я вправе получить за это такое вознаграждение, чтобы я мог существовать по-человечески и чтобы мои дети могли закончить образование… »
Манаков, учившийся только три года, гордился тем, что, будучи старостой Архангельского купеческого общества, смог добиться «устройства в Архангельске среднего политехникума», считал это событие «зенцом и концом своей деятельности в деле народного просвещения».
Руководство архангельского отделения Внешторга полностью поддержало просьбу Х.Н. Манакова, отметив, что он представляет «громадную ценность как работник, в полной мере отдает … свой многолетний опыт».
Мне не удалось выявить сведений об итогах хлопот купца. Но письмо обнаруживает его внутреннее достоинство, убежденность в том, что он не напрасно прожил свою жизнь. Манаков по праву гордился своими прошлыми делами, превыше всего ценил долг перед отечеством, заботился о своих детях.
Несмотря на заслуги перед советской властью, «грехи» членов торгово-промышленного союза не были забыты. Многие из предпринимателей испили горькую чашу возмездия со стороны советской власти чуть позже — в конце 20-х — начале 30-х годов. Семьи всех подследственных вплоть до 1936 года были лишены избирательных прав, а главы некоторых из них по тем или иным причинам подвергались аресту.
Репрессивный аппарат губернии обрушил волну наказаний не только на бывших представителей буржуазии. Помимо губЧК действовал губернский революционный трибунал. О размахе его работ свидетельствует тот факт, что за 1920—1921 гг. он рассмотрел 468 дел.
И этот орган действовал по наводке стукачей. Одной из первых жертв трибунала явился известный капитан Мурманского пароходства 57-летний Федор Михайлович Вальнев. Некий М. Ермилов со старанием, достойным лучшего применения, сообщал в «компетентные органы» о том, что надо «срочно произвести обыск» у Вальнева, т. к. у него хранятся вещи бывшего прокурора Северной области, бежавшего вместе с генералом Миллером.
В результате обыска было установлено, что капитан располагал большим «богатством»: у него обнаружили 9 фунтов мыла и 25 пачек спичек. Вальнева арестовали. Доносчик, участвовавший в обыске понятым, не успокоился и требовал более тщательной проверки, т. к., по его мнению, «мыла должно быть больше».
В дело вмешался известный полярный исследователь Р. Самойлович, обратившийся в компетентные органы со срочным прошением. «Капитан Ф.М. Вальнев, — писал он, — известный своей опытностью моряк и знаток Русского Севера, является заведующим всей морской частью Северной научно-промысловой экспедиции, имеющей общегосударственное значение». Он просил немедленно отпустить Вальнева на свободу, чтобы «дать ему возможность закончить лежащую на нем работу». Просьба возымела действие — капитан был выпущен из тюрьмы. А в конце года дело прекратили ввиду амнистии в связи с очередной годовщиной Октябрьской революции.
Жертвами трибунала были разные категории населения области: женщины, купцы, но главным образом крестьяне. Судили за невыполнение государственных гужевых нарядов, за незаконный убой скота и укрывательство хлеба, хищение муки и дезертирство, за неуплату налогов, за службу в белой армии и контрреволюционную деятельность.
Наказывали тоже по-разному. Начинали с малого — с общественного порицания, затем последовали ужесточения: различные сроки общественных бесплатных работ, заключение в лагерь принудительных работ, ссылка в Соловецкий лагерь. За это время суд вынес два смертных приговора: крестьянину П.Я. Рочеву «за предательство красноармейцев и службу в белой армии» и А.П. Костромитиновой за участие в деятельности женского патриотического союза.
… Лишь 71 год спустя все проходившие по упомянутым «делам », а также осужденные губернским революционным трибуналом были реабилитированы «за отсутствием в их действиях состава преступления».
— Купцы гостиной сотки Баженины — Адмиралтейский комиссар Кзбрахт — Негоцианты Поповы — Русский хорбежец Ульсен — Ьелобые люди уездоб — «Торговый дом Андрей и Якоб Целяевские» — У Макарова Якоба дела было всякого — Предприниматель из села Яатракеевки — /есопромышлеххик Андрей Чудихов — Северные эмигранты — Купеческие завещания — Меценаты и благотворители — Заключехие
Писать о прославленном роде холмогорских предпринимателей Бажениных почти дерзость. О них пишут уже 300 лет. Своеобразную лепту в его историю внес даже Петр I, подписав ряд указов о даровании щедрых льгот создателям Вавчужской корабельной верфи. Имена купцов Бажениных вошли во многие энциклопедические справочники, они запечатлены на страницах трудов российских и архангельских историков: СМ. Соловьева, В.О. Ключевского, В.В. Крестинина, СФ. Огородникова и многих других.
Но писать книгу об архангельском купечестве и ничего не сказать о знаменитых поморах — непростительная ошибка. Постараемся хотя бы кратко напомнить читателям о жизни и деяниях некоторых представителей этой именитой фамилии.
По преданию, род Бажениных вел свое происхождение от новгородца Симеона, бежавшего на Север в 1570 году после жестокого погрома Новгорода Иваном Грозным. Сын Симеона Федор и внук Кирилл посвятили себя служению церкви. Первый был даже одно время игуменом Архангельского монастыря (под именем Филарета), а Кирилл исполнял обязанности дьякона холмогорского Преображенского собора, некоторое время служил в Московской придворной церкви. На склоне лет он вернулся на родину, в Холмогоры.
Предпринимательским делом в роду Бажениных первым занялся Андрей Кириллович (родился в 1640 году). Он достиг заметных успехов в своей деятельности. Удачному бизнесу его в немалой степени способствовала выгодная женитьба на дочери местного предпринимателя Григория Попова, отдавшего за ней в качестве приданого деревню Вавчугу, расположенную в 83 верстах от Архангельска и 13 верстах от Холмогор. Здесь издавна существовала мукомольная мельница, сооруженная стрельцами. Потомок новгородца занялся торговыми делами и стал известным на Севере купцом.
Всероссийская слава удачливых предпринимателей связана с именами сыновей Андрея Кирилловича — Осипа и Федора. Эти люди явились подлинными новаторами, сумевшими решить две принципиально важные задачи общегосударственного значения: соорудить первое в России частное лесопильное заведение и основать свою судостроительную верфь.
Как сообщали позднее в своей челобитной от 26 января 1700 года Осип и Федор Баженины, получив наследство, они силами местных крестьян «в родовой вотчине в деревне Вавчюге построили с немецкого образца водяную пильную мельницу», на которой «тес раздирали, и к Архангельскому городу привозили и продавали и за море отпускали».
Судя по дошедшим описаниям, баженинские пильные мельницы представляли собой сложное по тем временам техническое сооружение. На них имелись пилы с подъемными приспособлениями, семисаженные сани с железными полозьями для распиловки бревен на доски, ворот для подъема древесины и многое другое.
Важным толчком для расширения начатого дела сыграло посещение Вавчуги Петром I в 1693 и 1694 гг. Как писала позднее газета «Архангельские губернские ведомости», царь во время первого посещения Вавчуги «в пылу увлечения к преднамеренному благу, забыв величие и важность царского сана, в беседе простой и откровенной со вниманием слушал разумных Бажениных, одобрял предположения и, со свойственным ему жаром, поощрял их на задуманное дело; при расставании же с ними дал им верное царское слово: «исполнить их просьбу неотложно и с лихвою». Вскоре Петр I даровал предприимчивым братьям ряд льгот, в частности, разрешил вырубать ежегодно до 4000 годных для кораблестроения деревьев.
В течение короткого времени Баженины соорудили парусный завод, кузницы, наладили производство канатов. 26 января 1700 года, чувствуя поддержку царя, братья обратились к нему с новой челобитной, испрашивая разрешения «у того своего заводу строить из тех досок корабли и яхты, для отпуску тех досок и иных русских товаров за море, дабы в нашей Великого Государя Державе то корабельное строение множилось». Свой замысел братья обосновывали тем, что «за дорогим корабельным наймом» их лесопильное производство остановилось: «от городских ярмарок того тертого лесу за продажею остается многое число». Кроме того, Баженины обещали царю использовать свои корабли «для отвозу …государевой казны хлебных запасов и вина в Кольский острог и для посылки на море китовых и моржовых и иных зверей промыслов».
2 февраля 1700 года в свет появилась «Жалованная грамота гостям Бажениным на заведение пильной мельницы и корабельного строения». Документ этот чрезвычайно обстоятелен. В нем полностью изложено содержание челобитной Осипа и Федора Бажениных от 26 января 1700 года. Это была не только просьба, но, по сути своей, и обширный план действий холмогорских купцов. Эта программа «пришлась по душе царственному моряку ». Петр I , отметив «усердное и радетельное отношение» купцов «к корабельному строению», удовлетворил все просьбы Бажениных. Своим Указом царь повелевал решить семь основных проблем, постановка которых свидетельствовала о широте понимания северянами своих задач, имевших в то время общероссийское значение.
Во-первых, Указ предписывал купцам «в вотчине своей у водяной пильной мельницы, для отпуску от города Архангельского и за море указных товаров, корабли и яхты строить иноземцами и Русскими мастерами повольным наймом из своих пожитков»;
во-вторых, Бажениным разрешалось принимать и держать свободно шкиперов, штурманов и матросов как из иноземцев, так и из русских, которые «похотят у них на кораблях для науки морской службе быть»;
в-третьих, людей любого звания, принятых Бажениными на свою верфь, воеводам и бургомистрам «к иным делам никуда отнюдь не имать»;
в-четвертых, царь разрешал держать на готовых кораблях «для опасения от воровских людей пушки и зелье»;
кроме того, Указ разрешал купцам ввозить беспошлинно изза моря все нужные для корабельного дела припасы;
поскольку Баженины в своей челобитной жаловались на то, что Осип Андреевич выбран гостиною сотней и послан в Кольский острог бургомистром, Петр I указал, чтобы впредь Бажениных в государевы службы не посылать.
В документе содержалось еще одно важное положение: царь выразил надежду на то, что «усердному радению в корабельном строении за Бажениными последуют иные всяких чинов люди и будут так же верно, как они, радение свое обретать и служить». Уместно подчеркнуть еще один момент: жалованная грамота давалась не только Осипу и Федору, но и их детям, которые могли пользоваться теми же льготами. Потомки Бажениных не раз ссылались на этот документ.
Царское разрешение совпало со временем начала длительной войны со Швецией, когда возросла роль Архангельска, к которому потянулись иноземные корабли, когда в большом количестве потребовался строительный материал для укрепления торгового порта. Баженины в то время были первыми в лесопильном деле и не имели себе равных. В 1702 году, например, Осип Андреевич продал казне 3662 доски, или в 4,5 раза больше, чем его архангельский конкурент, иностранец Андрей Стейлс. Масштаб его сделок ярко характеризует сохранившаяся в приказных делах запись: «Гостиной сотни у Осипа Баженина тертого длинного и средней и меньшей меры отпущено на Двинку и в Мурманское устье и взято на постройку мостов и пристаней многое число; да его ж тес Преображенского полку солдаты днем и ночью на постройку судов многое ж число».
Торговля с иностранными государствами на собственных судах была связана с большим риском. Баженины не раз терпели неудачи: теряли свои корабли, из-за погодных условий нередко портился товар, в особенности хлеб. Большой ущерб нормальному развитию торговли первопроходцев русской заморской торговли наносили каперы — морские пираты.
Так, первый корабль «Св. верховный апостол Андрей Первозванный », сооруженный на верфи Бажениных, был захвачен и ограблен французами. Второй — «Святой и славный пророк и креститель Господен Иоанн» — пропал без вести по пути в Голландию. В 1707 году их вновь постигла беда: по пути из Лондона в Архангельск корабль холмогорцев был захвачен французской эскадрой, а команда высажена на остров Кильдин. За короткий срок, таким образом, два корабля погибли, а два стали жертвами пиратов.
Федор Андреевич определил потери фирмы в 41 200 руб., справедливо отметив при этом, что братья «немалые свои пожитки истеряли».
Но купцы не бросали внешнюю торговлю, пытались даже организовать «мореходные компании». В 1710 году, например, они отправляли хлеб вместе с Яковом Неклюдовым и каргопольским купцом Михаилом Марковым в «Дацкую землю». В 1715 году из Архангельска вместе с другими вышло в дальнее плавание пять кораблей холмогорцев. Потомки Бажениных, несмотря на все превратности судьбы, сохраняли внешнеторговые связи до конца XVIII века, т. е. примерно 80 лет. Можно только удивляться жизнеспособности и энергии замечательных северян.
Примеру предприимчивых поморов последовали другие архангельские и российские купцы. Устойчивые связи с европейскими странами имел выходец из холмогорской земли Никита Саввич Крылов, баженинский зять — создатель Быковской судостроительной верфи в Архангельске. В 60-е годы коммерческие связи с государствами Европы на своих кораблях поддерживали торговые дома Дениса Баженина, Антона Бармина, Семена Бусинова, Никиты Крылова, Алексея и Ивана Курочкиных. А в конце упомянутого века треть состава из 37 купеческих семей отправляла товары за границу на собственных кораблях.
Что же представляли собой корабли, сооружавшиеся на баженинской верфи? В 1702 году со стапелей купеческой верфи сошли два упомянутых выше первенца: «Св. верховный апостол Андрей Первозванный» и «Святой и славный пророк и креститель Господен Иоанн». Это были весьма внушительные торговые суда длиной более 130 футов и шириной 30 футов.
О значении этого события в отечественном кораблестроении свидетельствует тот факт, что Петр Великий в июне 1702 года лично участвовал в спуске этих кораблей. А один из царских сподвижников выразил надежду на то, «чтоб лутче то строение ко обучению умножилось».
Яркое представление о размерах фрегатов, их оснащении и составе команд Баженины дали в прошениях на имя царя в 1712 году. На одном из них было 24 пушки и команда из 37 человек, на другом — 34 орудия, 70 «корабельных служителей» и 20 «навигаторов ». Сооружение первого фрегата обошлось в 9 тыс. рублей, а стоимость второго с грузом Баженин оценил в 22 тыс. рублей. В прошении упоминался и такой важный и приятный для царя факт: в рейсе в Англию плавали 30 солдат «для науки морские службы».
Умения вавчужских корабелов скоро по достоинству оценили иностранные фирмы. И Баженины стали строить корабли не только для собственных потребностей, но и для продажи как русским, так и иностранным купцам. Английские коммерсанты Самуил Гарцын и Рафаил Робинзон отдавали предпочтение баженинским судам перед другими судопромышленниками Севера. В 1711 году Баженины построили для них три гукора для отправки в Англию с грузом пеньки.
В 1725 году на Вавчугской верфи были выстроены три казенных китоловных судна (Валфиш, Груманд-Фордер, Грот-Фишер), которые в том же году ушли на промыслы.
За время существования Вавчужской верфи предприимчивые поморы спустили на воду до 120 торговых и промысловых кораблей грузоподъемностью от 15 до 400 ластов: флейтов, галиотов, пинков, лихтеров и гукоров.
Петр I , хорошо понимая важность для России начатого Бажениными дела, всячески отличал их и жаловал. Еще в 90-х годах царь, наряду с упомянутыми выше привилегиями, пожаловал зачинателя дела Осипа Андреевича званием корабельного мастера.
Не меньшее царское внимание к себе чувствовал Федор Андреевич. В 1711 году он, очевидно, не без ведома царя, был назначен после смерти обрусевшего иностранца Е.Е. Избранта экипажмейстером Соломбальской верфи. С открытием в 1723 году городского магистрата царь утвердил выбор его в президенты.
После смерти Федора Андреевича осталось четверо сыновей, младший из которых Никифор (родился в 1701 году) продолжил дело своих предков. Он, будучи искусным токарным мастером, состоял одно время даже при личной токарне царя.
Одним из самых, заметных продолжателей рода был Иван Никифорович (родился в 1733 году). Получив образование в Голландии, он владел иностранными языками, был не чужд литературных и художественных интересов. По семейным сведениям, от него остался альбом рисунков, писанных в 1755 году цветными карандашами, тушью и акварелью.
Длительное время Иван Баженин, как и его дед, был президентом архангельского магистрата. Подпись его значится первой среди подписей 185 архангельских купцов, поставленных под знаменитым «Наказом жителей города Архангельска в Екатерининскую законодательную комиссию». С его именем связано решение ряда важных общегородских и в особенности купеческих дел. В частности, он был одним из инициаторов ликвидации монополии на торговлю звериным салом и рыбой. Ему пришлось претворять в жизнь грамоту 1775 года о разделении архангельского посада на купечество и мещанство.
В 1861 году в Архангельске умер внук Ивана Никифоровича Никифор Степанович, последний представитель мужского рода Бажениных.
Многообразные сведения о деятельности Бажениных позволяют сделать некоторые выводы.
Безусловно, что главной заслугой зачинателей большого отечественного бизнеса на архангельской земле Осипа и Федора Бажениных явилось создание первого в России заведения для лесопильного производства и собственной частной судоверфи. Им же принадлежит честь первооткрывателей торговли с заморскими странами на своих кораблях.
Верно и то, что одной из основных причин их успешной предпринимательской деятельности, наряду с недюжинными организаторскими данными и энергией, явилась всемерная поддержка царя, пожалованные им щедрые льготы, которые позволяли купцам, несмотря на трудности и многие потери, безубыточно вести торговлю и сооружение морских судов.
Потомки Федора Андреевича решительно отстаивали свои родовые привилегии, дарованные им Петром I. История сохранила любопытный документ — письмо в главный магистрат Кирилла Никифоровича Баженина, избранного в 1745 году бургомистром архангельского магистрата. Указывая на то, что архангельское купечество и немногочисленные люди совершили это избрание по злобе на дядю и на него, Баженин просил на основе грамоты царя, дарованной в 1700 году, отменить это решение. Кирилл Никифорович ссылался при этом на то, что он постоянно живет не в Архангельске, а в Вавчуге и что они с дядей «купечества кроме… корабельного строения почти никакого не имеют» и что отлучаться «от строения кораблей» не могут. Просьба купца была удовлетворена: царский Указ предписал Кирилла Баженина «по силе означенной пожалованной грамоте от магистратского служения уволить» и вместо него «в бургомистры выбрать другого из первостатейных и прожиточных людей достойного человека немедленно».
Вследствие этих привилегированных условий история успешного предпринимательства рода Бажениных продолжалась на протяжении длительного времени (от Андрея Кирилловича, начавшего свой путь в бизнесе в 1670-е годы, до купца 3-й гильдии Никифора Степановича, умершего в 1861 году).
На фоне общей истории как российского, так и архангельского купечества эта история на является типичной. Обычно российская купеческая династия, как правило, продолжалась не более двух-трех поколений.
В судьбе рода Бажениных в определенном смысле прослеживается судьба наиболее даровитых деловых людей Поморья. Документы позволяют проследить, как потомки неграмотных и полуграмотных крестьян постепенно приобщались к науке, знаниям в кораблестроении, иностранным языкам (по крайней мере двое из Бажениных — Иван Никифорович и Никифор Степанович — получили образование за границей) и к общественной деятельности.
Среди поселенцев архангельской Немецкой слободы нередко появлялись «московские немцы». Подобным образом назывались иноземцы, которые уже длительное время обитали в столице России, но, почувствовав возможность извлечь выгоду из торговли на Севере, временно переселялись в Архангельск.
В эту категорию людей входили не только торговцы. Петр Великий привлекал некоторых иностранцев к управлению казенными заведениями в качестве комиссаров и управляющих, или, говоря современным языком, технических руководителей производства.
Так, в 1699 году на должность комиссара от Адмиралтейства на судостроительной верфи был утвержден обрусевший датчанин Елизарий Елизарьевич Избрант (Эбергер (Эверт) Избрандт — Идее). Еще в 1677 году этот заморский купец стал торговать с Россией, затем переселился в Москву и принял российское подданство.
Историки, изучавшие деятельность Петра I по использованию опыта иноземцев, установили, что выбор преобразователя не был случайным.
Во-первых, прежде чем появиться в Архангельске, Е. Избрант в 1692—1695 годах служил подрядчиком на сооружении судов в Воронеже. Расторопный купец сумел быстро построить три многопушечных корабля.
Во-вторых, Избрант хорошо владел русским языком. Это обстоятельство имело важное значение для общения с русскими работниками, поставщиками строительных материалов. И в то же время такой администратор мог легко договариваться с иностранными мастерами, которых привлекали для строительства кораблей.
Исследователи далее отмечают тот факт, что иноземцы, подобные Избранту, стали первыми из российских предпринимателей вывозить на западноевропейский рынок изделия своих производств. Для Избранта коммерция также играла весьма существенную роль.
И, наконец, выдвижение иностранцев на посты администраторов русских казенных заведений во многом обусловливалось личным расположением к ним Петра I . Хорошо известно, что Избрант входил в привилегированную группу жителей московской Немецкой слободы, являлся участником придворных торжеств и праздников. Петр Первый был на свадьбах Е. Избранта и его сестры Елизаветы.
1 июня 1699 года Петр I специальным указом повелел «у города Архангельского строить четыре корабля торговых иноземцу Елизарью Избранту добровольным наймом».
К лету 1701 года под руководством комиссара удалось построить 6 кораблей, у четырех из которых известны названия: «Св. Апостол Андрей», «Св. Апостол Павел», «Св. Апостол Петр» и «Рычард Энжен». Специальная комиссия высоко оценила первые флейты, сооруженные в Соломбале, отметив, что они «зделаны тверды и к водяному морскому хождению всем удобны против иных же их заморских торговых кораблей… которые строят за морем в разных государствах …».
Адмиралтейский комиссар заботился о том, чтобы сооруженные суда использовались по назначению, пригласил из-за границы для ввода их в строй необходимое число шкиперов, матросов и штурманов.
Избрант одновременно исполнял должность экипажмейстера на верфи. Эта должность обязывала его обеспечивать адмиралтейство всем необходимым: вооружением и снаряжением для кораблей, а также следить за работой мастеров и т. д. По свидетельству С. Огородникова, комиссар значительную часть зимнего времени проводил в Вологде, где закупал все необходимое для верфи и для отпуска за море.
Однако русское купечество в начале XVIII века еще не было готово к самостоятельной торговле на кораблях. Поэтому замысел Петра I создать отечественный торговый флот не был претворен в жизнь. Часть сооруженных кораблей была отдана внаем на три года иностранным купцам В. Болему, Л. Гарланту, А. Стейлсу и 3. Диксу. А одно судно продали за половинную стоимость самому Избранту. Вторую половину стоимости корабля царь подарил комиссару за«радетельную и верную службу».
Будучи управляющим государственной верфью, Избрант занялся и частным предпринимательством. Он создал в Холмогорах собственную верфь.
Современные исследователи уточнили важный исторический факт. Вопреки ранее принятому мнению, знаменитые малые фрегаты «Святой Дух» (или «Сошествие Св. Духа») и «Курьер» (или «Скорый гонец») построили не на верфи Бажениных в Вавчуге, а в Соломбале под наблюдением адмиралтейского комиссара Е.Е Избранта. Как известно, эти фрегаты сыграли важную роль в истории русского флота. В 1702 году гвардейцы-преображенцы проволокли их сухопутным 170-верстным путем от поморской деревни Нюхчи до Повенца, а затем под царским штандартом приняли участие в отвоевании в октябре 1702 года русской крепости Орешек, захваченной шведами в начале XVII века и переименованной в Нотебург. Царь гордился этой победой. Переименовав Нотебург в Шлиссельбург — Ключ-город, — Петр писал позднее: «Сим замком много замков отперто».
Избрант работал на Соломбальской верфи несколько лет. Она в тот момент представляла собой казенное мануфактурное предприятие со сравнительно небольшим количеством постоянных работников. По данным П.А. Кротова, на 1 февраля 1705 года в судостроительном заведении числились корабельный мастер А. Лодормон, парусный — Клас Титхес, тиммерман Яков Пумор и более 70 русских матросов.
По указу Великого государя от 19 марта 1702 года Е.Е. Избрант купил для нужд верфи ветряную пильную мельницу на Мосеевом острове. Мельница была построена голландцем Д. Артманом в 1696 году. На ней производились доски для вывоза за границу и кораблестроения. Часть материалов продавали местным жителям. Это было довольно внушительное сооружение, состоявшее из трех станов и 46 пил. У мельницы состоял на службе иноземный мастер П. Эндрин, 4 работника и 2 караульщика.
Один за другим на Банном острове появились четыре новых эллинга, мастерская, кузница с 12 горнами, дом для кузнечного мастера.
Избрант ведал не только строительством кораблей. Он же в 1705 году перенес из Соломбалы на городской берег напротив такелажа. Завод включал целый комплекс сооружений: длинный сарай (389 м) для прядения канатов, амбар для складирования продукции, котлы для смоления канатов и баню для их просушивания, избы для проживания рабочих. Основную массу рабочих на заводе составляли русские, а мастерами и подмастерьями были иноземцы. Всего работало 106 человек.
Канатный завод в декабре 1706 года был передан в частное владение Е. Избранту. По указанию Ф.М. Апраксина завод снабжал верфь канатами и веревками. Через два месяца после получения в свое пользование канатного заведения Избрант просил Апраксина выдать ему указ о том, чтобы его жена и дети владели канатным заводом «безоброчно».
В течение последующих пяти лет Избрант поддерживал канатный завод в рабочем состоянии. К моменту его смерти в 1708 году на просторном дворе завода стояли три горницы, поваренная изба, семь изб для рабочих, баня, сарай и восемь смольных амбаров. После кончины Избранта архангелогородский канатный завод был вновь возвращен государству. Дело в том, что на Избранте оказались большие недоимки в сумме 6000 рублей. На уплату их пошли его имущество и канатный завод.
Уместно отметить, что комиссар верфи за десятилетний срок пребывания в Архангельске обстоятельно обустроил и свой личный двор. После его кончины у комиссара было «хоромного строения… десять горниц, две поваренные избы, приворотная изба да недостроенные каменные полаты, баня, два анбара, сарай, пивоварня…».
Таким образом, на примере деятельности Избранта можно проследить, как умело русский царь использовал опыт иноземных специалистов для решения практических задач и «для образования русских людей».
Среди других иноземцев, которых использовал Петр I в северном судостроении, были голландские мастера Питер Бас и Гербрант Янсен, Никлас Вилим и Ян Ране, Выбе Геренс и его сын Питер, англичане Андрей Бакар, Альберт Лодорман и некоторые другие.
Русский историк В.О. Ключевский, оценивая эту сторону деятельности Петра, справедливо заметил: «К иностранцам …Петр относился разборчиво и без увлечения. В первые годы деятельности, заводя новые дела военные и промышленные, он не мог обойтись без них как инструкторов, сведущих людей, коих не находил между своими, но при первой возможности старался заменять их русскими. Уже в манифесте 1705 г. он прямо признается, что дорого стоившими наемными офицерами «желаемого не возмогли достигнуть», и предписывает более строгие условия приема их на русскую службу».
Подобную мысль высказывал и СМ. Соловьев. Отметив хорошее знание Петром Европы, историк подчеркнул, что царь никогда не обольщался ею, а то хорошее, что удалось перенять оттуда, не считал ее благосклонным даром. В собственноручной программе празднования годовщины Ништадтского мира он предписал сильнее выразить мысль о том, что иностранцы всячески стремились «нас не допускать до света разума во всех делах, а наипаче в воинских; но то в дело не произвели». Он признал это чудом Божиим, содеянным для русского народа. «Сие пространно развести надлежит, — гласила программа, — и чтоб сенсу (смысла) было довольно».
Самой крупной русской фирмой, созданной в Архангельске в конце XVIII — начале XIX века, являлся торговый дом «Алексей Попов с сыновьями».
Основатель дела Алексей Иванович Попов родился в 1743 году вблизи Архангельска, в Заостровской волости. В 17 лет расторопный юноша поступил на службу к купцам Пругавину и Неледину, успешно ведшим внешнюю торговлю. 15 долгих лет бывший крестьянин привыкал к новому для себя делу. Основное время он проводил на закупках хлеба, доставлявшегося торговцами к Никольской и Ношульской пристаням.
Будущий купец заключал по поручению своих хозяев торговые сделки, организовывал заготовку, погрузку и отправку хлебных припасов в Архангельск. Масштабность работы, нередко требовавшей риска и связанной не только с закупкой, но и с изготовлением специальных большегрузных барж, увлекла Попова, и с 1774 года, накопив минимум средств, он смело вступил на самостоятельный путь, записавшись в купеческое сословие.
Молодой купец не ограничился закупкой хлеба и перепродажей его в Архангельске иностранцам. Он в год записи в купечество взял в аренду у известных предпринимателей Крыловых Быковскую верфь и стал строить корабли. Первым из них было собственное судно «Атоге patria». Попов отправился на нем в Амстердам. Знакомство с западноевропейским деловым миром оказалось удачным: Попов не только выгодно реализовал свой товар, но и принял заказ от голландских торговцев на сооружение в Архангельске двух кораблей вместимостью 300 и 400 ластов. Опытный корабел С. Негодяев (по прозвищу Кочнев) быстро и качественно выполнил заказ иностранцев. С того времени А. Попов ежегодно строил и выгодно продавал на Запад свои корабли. Дело стремительно приумножалось: с 1790 года дом Поповых вел сделки под фирмою «Алексей Попов с сыном». А в 1802 году фирма приобрела новое имя — «Алексей Попов с сыновьями».
За три десятилетия Попов сумел добиться серьезных результатов. Он вел регулярную торговлю с Англией, Голландией и Гамбургом. Иностранные купцы сделали архангелогородца своим уполномоченным в России.
Алексей Иванович в 1778 году был городским старостой, в 1780—1783,1799—1802 — бургомистром Архангельского городового магистрата, затем гласным городской думы. Купец был удостоен высших в тот период сословных наград. «За успешное прохождение общественных служб и кораблехозяйство» он получил звание именитого гражданина. В 1799 году Павел I назначил его членом Государственной коммерц-коллегии. В 1805 году «за успехи в кораблестроении» Алексея Ивановича наградили золотой медалью «За усердие» на Александровской ленте для ношения на шее.
После смерти Попова-старшего в 1805 году в наследство вступил 38-летний сын Василий Алексеевич. Ни один из архангельских русских купцов не смог в XIX веке добиться столь крупных успехов в области бизнеса, как Василий Попов.
Азы торгово-промышленной жизни будущий предприниматель прошел вместе с отцом на Никольской пристани, что располагалась на реке Юг в Вологодской губернии. Начиная с 12-летнего возраста, он четыре года приобретал здесь навыки хлебной торговли. Уже в 1789 году архангельская казенная палата дала разрешение совсем еще юному сына купца «вести все его коммерческие дела, заключать подряды на поставку материалов и припасов, заключать контракты и договоры и подписывать их общей фирмою». А практически он управлял всеми делами фирмы с 1784 года, т. е. с 17-летнего возраста.
В отличие от своего отца Василий Алексеевич овладел немецким языком и при первой же оказии в 1802 году выехал за границу. Посетив Англию, Голландию и Гамбург, он установил деловые контакты с будущими торговыми партнерами и договорился с ними о возможных сделках.
34 гамбургских страховых общества уполномочили Попова быть их поверенным по страховым и аварийным делам в Архангельске, а норвежские купцы избрали его консулом своего государства.
Расширение связей с русскими и иностранными купцами, широкие контакты с властями губернии позволили Попову успешно вести дела в течение двух десятилетий. Немалую роль в осуществлении торговых акций играло и отличное знание местных условий.
Любопытный случай произошел осенью 1805 года. Попов, нагрузив свой корабль рожью, упустил благоприятные сроки и сумел выйти в море лишь в конце сентября. За ним следовали 20 гамбургских судов. Сильный встречный ветер задержал их выход за Двинской бар на две недели, что еще более усугубило обстановку. Однако, умело рассчитав действия экипажа и возможности корабля* Попов сумел с большой осторожностью преодолеть мелкие места. Затем, догрузив судно товаром с заранее отправленных барж, отплыл в Гамбург. А все гамбургские корабли вынуждены были остаться на зимовку у Маймаксанского селения.
Обстановка в Гамбурге оказалась очень благоприятной для торговой сделки: из-за присутствия возле города французских войск немцы испытывали большую нужду в хлебных припасах. Вследствие этого Попов продал свой товар по 218 талеров за ласт. Гамбургские суда, возвратившиеся домой через несколько месяцев, понесли крупные убытки, продав свой товар лишь за половину этой цены.
Предпринимательская деятельность Попова развертывалась в обстановке континентальной блокады, когда доступ в Архангельск английских кораблей был невозможен. Трезво рассчитав свои возможности, купец за 1809— 1818 гг. построил 30 крупных кораблей и два брига на общую сумму, превышающую 920 тысяч рублей. 25 из них он продал иностранным торговцам. Цена одного корабля составляла от 15 до 40 тысяч рублей. В документе о сооружении кораблей остались их названия. Наряду с сугубо иностранными, суда получили такие имена, как «Америка», «Москва», «Мезень», «Слава России»697 и т. п. В то время Попов имел 26 собственных судов, на которых успешно вел внешнюю торговлю.
Экономическая блокада России со стороны Англии резко ухудшила снабжение страны сахаром. Василий Попов вслед за иностранным купцом Брандтом быстро соорудил в Архангельске два завода, на которых в качестве сырья использовал сахарный песок, доставлявшийся из Америки.
В сложной экономической ситуации Попов умел находить общий язык с государственными органами и получать солидные казенные заказы. Так, в 1806 году, по случаю войны с Францией, был наложен запрет на вывоз из России хлеба. Попов, располагавший большими запасами хлеба, закупленного еще до запрещения, представил правительству проект доставки его для русских войск, находившихся в Пруссии. В результате сделки он на своих шести кораблях направил в Мемель 30 ООО пудов муки и получил значительную выгоду.
В 1808 и 1809 гг. Попов по рекомендации бывшего министра коммерции графа Н.П. Румянцева доставил на 55 кораблях в Норвегию 68 тыс. четвертей ржи. Английские каперы, крейсировавшие вдоль Мурманского берега, захватили при этом три судна, но основная масса русских моряков смогла довести дело до конца.
Эти и многие другие факты свидетельствовали о том, что к началу XIX века в Архангельске появился новый тип разностороннего предпринимателя, который не только торговал, но и вкладывал средства в производство, умело выходил на внешний рынок.
Приведем некоторые сведения. В первой четверти XIX века Попов имел в распоряжении 26 кораблей, сооруженных по собственному заказу, четыре завода: два сахарных, один канатный и завод для обработки сукна. Сахарные заводы были довольно внушительными сооружениями. Трехэтажное здание одного из них имело размеры 16 на 7 саженей, т. е. примерно 33 на 14 метров. В собственности Попова имелось также пять жилых домов с большими участками земли. Купеческая усадьба, располагавшаяся на берегу Северной Двины, имела представительный вид. На огромной площади размером 164 на 27 саженей возвышался солидный двухэтажный дом, располагались три флигеля, сад, теплицы, парники, конюшня, баня и другие сооружения. Иначе говоря, только одна усадьба торговца занимала без малого два гектара земли. Чуть меньшего размера были и все остальные.
Однако судьба этого крупного предпринимателя оказалась трудной. Сахарное производство в Архангельске процветало очень короткий срок — около десяти лет. По настоянию правительства, купцы Архангельска быстро соорудили шесть заводов, сырьем для которых служил сахарный песок, поставлявшийся из Америки. В первые годы на Север его привозилось от 100 до 120 тыс. пудов. Продукцию, производимую в Архангельске, отправляли в Москву, на Макарьевскую и Ирбитскую ярмарки. Но вскоре завоз песка на север почти прекратился, так как открылисьдля торговли балтийские порты, куда стал доставляться иностранный «головной» сахар. Архангельские сахарные заводы остановились. Военный губернатор А.Ф. Клокачев, пытаясь вдохнуть жизнь в угаснувшее производство, добился в 1820 году, во время посещения города императором Александром I , сокращения в два раза ввозной пошлины на песок, но дело поправить не удалось. К середине века на плаву смог удержаться лишь один завод предприимчивого В. Брандта, где работали около 50 человек.
Неудачно сложилась для В. Попова и оптовая хлебная торговля. Взяв казенный кредит в размере 188 тыс. рублей, он обязался поставить в архангельский хлебный магазин 10 523 четверти муки, 523 четверти овса и много другой продукции на общую сумму свыше 206 тыс. руб. Однако, по мнению властей, Попов проявил себя «неисправным поставщиком», заказ не выполнил. В конце концов он объявил себя банкротом, или, как тогда говорили, «упавшим». В 1818 году торговый дом Попова прекратил свою деятельность.
Дома и заводы купца были проданы за 45 205 рублей, а сам купец перебрался в Петербург, где более десятка лет работал в порту старшиной по браку сала и семенного масла.Деятельность архангелогородца получила высокую оценку со стороны столичного купечества. В их представлении городской думе, написанном в 1824 году, отмечалось: «Попов при благосостоятельности своей был одним из тех редких российских купцов, которым прилично название негоцианта».
Подобная оценка практической деятельности Василия Попова имела под собой реальную основу. Выходец из крестьянского сословия, Василий Алексеевич вслед за отцом проявил себя не только опытным негоциантом, но и умелым общественным деятелем. Он избирался архангельским городским головой. В начале века купец представил в городские органы ряд важных проектов, осуществление которых имело жизненно важное значение для горожан. В их числе — планы создания в городе общественного запасного хлебного магазина (1802 год), постройки моста через Кузнечиху, организации городского общественного банка. В 1809 году, в целях предохранения архангельского порта от неприятельских кораблей, Попов по поручению военного губернатора М.П. фон Дезина затопил 15 барок, загруженных камнями в Мурманском Двинском устье. В 1812 году Попов пожертвовал 5000 рублей на ополчение, во время нахождения на посту городского головы выделил более 30 000 рублей личных средств в пользу городских церквей. По признанию прессы того времени, имя Попова было хорошо известно в Норвегии, жители которой «признавали его своим кормильцем и благодетелем».
Будучи в солидном возрасте, Попов подготовил и издал в столице три работы, посвященные развитию российской торговли, мореплаванию и кораблестроению.
За его деяния Василия Алексеевича удостоили звания коммерции советника, золотых медалей на Андреевской и Владимирской лентах для ношения на шее и других наград.
Заслуги Василия Попова перед Архангельском были высоко оценены на собраниях решением мещанского и купеческого сословий: ему была установлена пенсия в размере 800 рублей в ГОД.
Пример выходцев из северной крестьянской семьи Поповых служит блестящим доказательством того, что русские люди, имея минимальное образование или получив его, как говорили в старину, «на медные деньги», упорным трудом и дарованием были способны создать масштабное самостоятельное дело. В своей практической деятельности они ничуть не уступали иностранцам, обосновавшимся в Архангельске, и сравнительно быстро занимали почетные места в северной торгово-промышленной и общественной среде.
Мартин Август Абрамович Ульсен (Ольсен), как он значился по норвежскому паспорту, родился в городе Тронгейме в 1850 году. Окончив реальное училище, Ульсен занялся торговлей, а весной 1868 года, покинув родной город, перебрался в Вардё, где его старший брат торговал рыбой. Мартин сначала помогал брату, а затем завел собственное дело.
Обстоятельства, однако, сложились таким образом, что, окунувшись в российскую жизнь, Ульсен навсегда остался в Архангельске, принял русское подданство, стал специалистом лесного дела мирового уровня, всю жизнь верно служил своей второй родине.
Вскоре после приезда в Архангельск Ульсен начал работать на известном в тот момент лесозаводе, принадлежавшем фирме Русанова. Немногословный деловитый норвежец быстро покорил владельцев предприятия и уже через год сделался управляющим заводом.
Прослужив пять лет у Русановых, Ульсен решил построить собственный завод. В архангельском архиве до сих пор хранится его заявление, написанное в феврале 1883 года. Четкий почерк, хорошее знание русского языка. «Предполагая сделать опыт в новой отрасли — лесной промышленности.., — писал Ульсен, — прошу в аренду место на 12 лет… для устройства завода в небольших размерах.., склада сырых и обработанных материалов ».
Место для своего завода размером 8685 квадратных саженей заявитель получил очень выгодное: в черте города, в устье реки Соломбалки на берегу Северной Двины, и за небольшую арендную плату — в первый период всего за 200 рублей в год.
Уже осенью 1883 года более чем скромная по своим масштабам лесопилка в одну раму начала действовать. Новое оборудование позволяло молодому хозяину распиливать за год 15 тысяч бревен, изготовлять до 60 тысяч досок на экспорт.
Скопив небольшой капитал во время работы на лесозаводе Русановых, Ульсен вместе со своим земляком Карлом Стампе, прибывшим в Россию в 1880 году, учредил в апреле 1884 года фирму «Ульсен, Стампе и К°». В состав фирмы в 1892 году вступил архангельский купец 2-й гильдии Александр Починков, состоявший в ней до ноября 1901 года. Цель фирмы состояла в том, чтобы торговать «лесными и другими товарами».
Так начался долгий самостоятельный путь энергичного Мартина Ульсена в северной лесной промышленности. В 1889 году предприниматели увеличили число рам на заводе до трех. Еще через пять лет лесозавод имел, кроме пилорам, более 20 станков, общая стоимость его определялась в 73 385 рублей.
В течение последующих 20 лет на редкость энергичный промышленник основал еще два лесозавода, один из которых действует и сейчас.
Второй завод норвежцы соорудили в 1889 году в 12 километрах от губернского центра на острове Бревенник. Это было, в отличие от первого, крупное предприятие мощностью сначала в пять, а затем в девять рам. Став владельцем двух лесозаводов, фирма «Ульсен, Стампе и К°» заняла видное место в архангельском лесном экспорте. В деле Ульсена участвовали его старший брат Алексей, а также два сына: Михаил и Конрад.
Бизнесмены не ограничились сбытом леса. По поручению иностранных фирм они наладили торговлю импортными товарами: лесопильными станками, паровыми машинами, точильными кругами, пилами. Широким спросом у покупателей пользовались каменный уголь, вино, соль, краски и многие другие товары.
Дело лесной фирмы быстро расширялось. Этому в немалой степени способствовала энергия ее основателя, который к 40 годам установил прочные деловые связи со многими российскими и западными бизнесменами. Мартин Абрамович свободно владел семью языками. Помимо родного норвежского и русского, он знал шведский и датский языки, легко объяснялся на немецком, английском и французском.
Летом 1901 года бизнесмены понесли тяжелый урон: сгорел первый лесозавод. Трезво оценив возможности, норвежцы не стали восстанавливать свое лесопильное хозяйство. Используя сохранившиеся котлы и машины, они на месте бывшего заведения построили чугуно-литейный и механический заводы.
Переломным для Ульсена явился 1903 год. Мартин Абрамович принял два смелых решения: на далекой реке Печоре основал товарищество «Стелла Поларе» (Полярная звезда) и стал русским подданным. Последний шаг Ульсена был, видимо, продиктован одной целью — прочнее обосноваться в лесном бизнесе России, получив ряд льгот.
Дело в том, что в конце XIX века архангельские губернаторы резко выступили против проникновения в лесную отрасль хозяйства иностранного капитала. Так, в отчете за 1898 год на имя Николая I I губернатор А.П. Энгельгардт писал: «В последнее время иностранные предприниматели и капиталисты стараются в той или иной форме ворваться в лесное дело на Севере и захватить его в свои руки». Он отметил далее, что «отдать такое чисто русское, прочно установившееся, затрагивающее массу местных интересов дело в руки иностранцев было бы нежелательно ». В то же время губернатор счел «целесообразным допустить иностранцев к эксплуатации лесов в таких отдаленных местностях, как Печорский край, куда до сих пор еще не проникала русская промышленность». «Опыт эксплуатации печорских лесов иностранцами, — сделал вывод губернатор, — откроет сбыт этому лесу и послужит примером для русских». Император согласился с мнением губернатора.
«Стелла Поларе» явилась первой лесной фирмой, основанной в устье Печоры. Ульсена не испугали трудности: суровые климатические условия, отдаленность от Архангельска, недостаток опытных рабочих рук на месте основания завода, слабая изученность морского пути на подступах к устью Печоры.
Лесопромышленник привлек к делам новой фирмы несколько крупных предпринимателей: Д.И. Вальнева, А.Ф. Шольца, К.К. Стампе и Р.К. Пеца. Основной капитал составил сначала 564 тысячи рублей, а затем был увеличен до 750 тыс., разделенных на 750 паев. Вдохновитель дела Ульсен вместе с сыном Михаилом имел 116 паев, 100 паев приобрел Д. Вальнев, 60 — В. Мейер, 50 — А. Шольц, 40 — отец и сын Пецы. Эти известные в Архангельске бизнесмены и составили ядро фирмы. Число их паев после увеличения суммы основного капитала увеличилось на треть.
На удивление лесопромышленникам, дела нового объединения пошли хорошо. Основав завод всего лишь на три рамы, Ульсен с согласия правления купил завод шведской компании на 10 рам. 14 лет, вплоть до осени 1917 года, Ульсен возглавлял правление товарищества. В 1906 году он вместе с Д. Вальневым, А. Шольцем и P. Пецем приобрел паи известной на Севере фирмы «Товарищество архангельского лесопильного завода». Все четыре бизнесмена вошли в состав ее правления.
К 1914 году Ульсен превратился в ведущего производителя пиленых лесных материалов. Три фирмы, в которых он имел крупные паи и решающее влияние, изготовляли около 40 тысяч стандартов досок на сумму более 2200 тысяч рублей.
Несмотря на солидный возраст, Ульсен жил напряженной жизнью делового человека. Он часто выезжал за границу на лесные торги, умело поддерживал связи с брокерскими конторами, бывал на своем предприятии на Печоре. Ульсен хлопотал о внедрении новшеств в свое производство. Дело Ульсена росло, как снежный ком, покоя не было. Позднее в одном из документов лесопромышленник писал: «Во время экспортной торговли мне приходилось часто ездить за границу. Я провел более 10 продажных сезонов в Лондоне, где вполне ознакомился с техникой продажи лесных материалов и приобрел много личных знакомых между импортерами. Поездки за границу дали мне возможность несколько изменить по желанию покупателей спецификацию лесных материалов, что намного облегчило продажу и дало возможность получать наивысшие цены. Кроме того, я часто лично заключал сделки с покупателями в Голландии, Бельгии и во Франции».
Как и другие бизнесмены того времени, неугомонный норвежец был всегда в гуще общественной жизни города. Он не раз избирался членом городской думы, стал создателем и первым председателем союза лесопромышленников губернии, много внимания уделял попечительскому делу. «За усердие и особые труды» на службе в губернском попечительском совете детских приютов, за работу в государственном банке и другие формы общественной деятельности Ульсен был пожалован четырьмя золотыми медалями для ношения на шее.
Между тем годы брали свое. С осени 1915 года Мартин Абрамович начал сворачивать дело. Сначала он продал казне механический завод. Через два года, когда умер его друг Карл Стампе, Ульсен ликвидировал фирму «Ульсен и Стампе». Покупателем его детища на острове Бревенник явился союз трудовых промышленных артелей. К 1918 году бизнесмен продал свои паи и в других фирмах. Он выручил около 2050 тыс. руб., 30 тысяч получил в иностранной валюте. Это был значительный капитал. Пора было уходить на покой. Тем более что сыновья давно стали взрослыми. Один из них, Конрад, еще в 1906 году уехал на родину отца, в Норвегию, и остался там. Второй сын, Михаил, жил с родителями. Одно время он возглавлял лесозавод, имел паи в отцовских фирмах.
Однако на склоне лет Ульсен попал, пожалуй, в наиболее сложную ситуацию. В августе 1918 года в Архангельске произошел антисоветский переворот. К власти пришло правительство Н. Чайковского, пригласившее вступить в город иностранные войска. На Север высадились английские, французские и американские воинские подразделения.
Попав в крутой водоворот событий, архангельские бизнесмены пытались поддерживать в городе и Северной области нормальную экономическую жизнь. Ульсен явился одним из создателей нового Северного торгово-промышленного банка, в основной капитал которого он внес 500 тыс. рублей.
Вместе с другими представителями торгово-промышленного сословия Ульсен выразил резкий протест против засилья в торговле Северной области англичан. Северные бизнесмены резко критиковали Временное правительство области, отмечая, что все действия его «ведут к неуклонному умерщвлению торгово-промышленной жизни и в связи с этим к катастрофе в положении дел со снабжением области… Расчет за снабжение принял характер безудержного вывоза отдельными миссиями запасов экспортного груза без сдачи валюты на счета Верховного управления Северной области». Подчеркнув, что доля российских предпринимателей составляла лишь четвертую часть всего экспорта, архангельские промышленники резонно задавали вопрос правительству: «…что же мог сделать торгово-промышленный класс при полном господстве на рынке англичан?».
Своим поведением купец умело защищал интересы своей второй родины. Авторитет «старины Ольсена», как называли Мартина Абрамовича друзья, был исключительно высок. Недаром его кандидатура выдвигалась торгово-промышленным союзом города в состав архангельского правительства.
После восстановления советской власти в феврале 1920 года началась полоса неведомых до той поры испытаний для большинства архангельских предпринимателей. Одним из первых в нее попал Мартин Ульсен вместе со своим товарищем по акционерному обществу «Северо-Океан» Яковом Беляевским. Осенью 1919 года акционерное общество направило в Англию большую партию пиленого леса в обмен на каменный уголь. 6 марта 1920 года в Архангельск поступила тревожная телеграмма. В ней власти извещались о том, что пароход «Кильдин», шедший из Англии, задержан в Норвегии. «На уход «Кильдина», — говорилось в телеграмме из Норвегии, — наложен арест норвежским правительством в размере 100 тыс. крон за долг бывшего Северного правительства Бергенскому пароходному обществу ».
Не разобравшись в сути дела, советские власти обвинили М. Ульсена и Я. Беляевского — директоров «Северо-Океана» — в сознательном саботаже, который якобы нанес «серьезный вред Советской республике, грозя остановке успешной доставки хлеба из Мурманска, замиранию рыбо-звериных промыслов». На основании этого обвинения бывшие купцы были арестованы и «дело» их передано Архангельской губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Более трех месяцев длилось разбирательство этого «дела». В июне 1920 года предприниматели вышли на свободу.
Казалось, всякая служба для 70-летнего Ульсена заказана. Но и в этой ситуации он поступил на работу в архангельское отделение Внешторга. «Имею честь заявить о своем желании поступить на службу экспертом-специалистом по лесному делу»7 1 4 , — с достоинством писал Мартин Абрамович в своем заявлении руководству конторы Внешторга.
Надо ли говорить о том, какую нужду испытывала тогда Советская Россия в подобных специалистах? Можно смело сказать о том, что в мире было мало фирм, которые могли бы похвастаться знатоками такого уровня, каким был в то время выдающийся специалист лесного дела Ульсен.
Неудивительно, что в мае 1921 года он ездил в составе советской торговой делегации за границу для проведения деловых переговоров, а в январе 1922 года вместе с известным архангельским купцом Яковом Беляевским выехал в Лондон для расширения экспортных сделок Российской Федерации.
В удостоверении, выданном руководством Северо-Беломорского областного управления внешней торговли, отмечалось, что Ульсен командируется «для выяснения вопросов о покупке и продаже разного рода товаров и участия в качестве представителя управления при заключении всякого рода сделок, касающихся Северо-Беломорского областного района и выполнения поручений областного управления. Гражданин Ульсен уполномочивается также сноситься с делегацией и заграничными представителями РСФСР и с Всероссийским кооперативным обществом (Аркос)».
Более двух лет верой и правдой продолжал трудиться Ульсен в Англии. В архиве сохранилось любопытное письмо М. Ульсена, направленное вскоре после прибытия его и Я.А. Беляевского в Лондон. Сетуя на неопределенность функций! обусловленных мандатом, он просил управляющего архангельским отделением Внешторга А.П. Попова более четко определить их обязанности и дать больше полномочий для того, чтобы они «смогли выступать более смело, чем сейчас».
Во время работы в Лондоне в мае 1924 года Ульсен умер: Многие газеты и специальные журналы Великобритании откликнулись на кончину Мартина Абрамовича.
Высокую оценку заслуг этого труженика дала российская печать. В некрологе, посвященном его памяти, журнал «Лесопромышленное дело» писал: «М. А. Ульсен, весьма энергичный, неутомимый и способный работник, заслуженно считался на Севере одним из крупнейших специалистов по распиловке и экспорту лесных материалов. Он не только был исключительным знатоком заготовочного и распиловочного дела с чисто практической стороны, но и умело пользовался новейшими достижениями науки. Покойный, где бы он ни был, всегда лично входил во все мелочи лесопильного дела, и нет такого уголка на Русском Севере, так или иначе связанного с Архангельском и Печорой, которого бы не посетил Ульсен. Он хорошо знал Север и любил его… После революции он работал в качестве специалиста в архангельском отделе Внешторга по лесному делу и был командирован с представителем Архгублескома за границу для реализации пиленых лесных материалов гублескома, где оказывал всяческое содействие успешному сбыту и завязыванию торговых сношений с Россией».
Вторая родина, к сожалению, не проявила должного уважения к семье Ульсена. В то время как глава семейства выполнял поручение России, в Архангельске осталась его 74-летняя жена Анисья Михайловна. На ее руках был тяжелобольной 50-летний сын Михаил. Трагедия этой маленькой семьи состояла в том, что, будучи владелицей жилого дома, Анисья Михайловна по советским инструкциям той поры была лишена избирательных прав, как жившая «на нетрудовые доходы от дома» и не занимавшаяся никаким общественно-полезным делом. Подобная ситуация в те дни означала, что такой человек не только не мог избирать депутатов в органы местной власти, но одновременно лишался продовольственных карточек и был вынужден приобретать все продукты по коммерческим ценам.
В 1930 году 74-летняя Анисья Михайловна в заявлении в комиссию по восстановлению избирательных прав, ссылаясь на 4-летний срок служения своего мужа советской власти, просила устранения этой несправедливости. Но тщетно! Решение комиссии было однозначным: «В восстановлении избирательных прав отказать».
Каким же трудом могла заниматься старуха с душевнобольным сыном на руках? Не дождалась жена бывшего бизнесмена благоприятного решения, и вскоре после получения упомянутого ответа на свое заявление она умерла.
А в 1937 году органами НКВД был арестован и сын Мартина Абрамовича Михаил. Ему вменили в вину «близкие связи с норвежским консулом в Архангельске» и передачу шпионских сведений. После медицинской экспертизы, установившей давнюю тяжелую душевную болезнь арестованного, Ульсена выпустили на свободу. Он умер глубоким стариком.
А в это время в Архангельске на острове Бревенник, на далекой Печоре успешно работали лесопильные заводы, созданные благодаря энергии русского норвежца Мартина Абрамовича Ульсена.
Деятельность уездного купечества является пока почти неизвестной страницей истории северного предпринимательства. Имена пинежан Володиных, мезенцев Ружниковых и Шевкуненко, ряда других бизнесменов более мелкого масштаба упоминались в трудах историков крайне редко. Причем эта многогранная проблема до сего времени освещалась весьма однобоко, как правило, с точки зрения «жестокой эксплуатации купцами населения Севера». Настало время для более объективного рассказа о судьбах уездных предпринимателей.
Это был особый пласт российский жизни. Деловые люди уездных центров, крупных селений Севера веками развивали различные виды промыслов, закупали разнообразные товары в Москве, Архангельске и других городах, на свой страх и риск доставляли их на родину, продавали местному населению. Многие из них, несмотря на ограниченные возможности, помогали строить школы, церкви, занимались благотворительной деятельностью. Они были важным посредническим звеном между местными производителями-крестьянами и крупными потребителя: ми товаров, охотно приобретавшихся иностранными и архангельскими купцами.
По-разному складывалась жизнь этого слоя предприимчив вых людей. Наиболее удачливые из них, скопив капиталы и на: брав вес в торговом мире, перебирались в губернский центр к со временем успешно приумножали свое дело.
Как уже отмечалось ранее, заметный след в истории архан; гельского бизнеса оставили выходцы из Нижнепуйского общества Шенкурского уезда отец и сын Беляевские, холмогорец Андрей Чудинов — основатель знаменитого лесозавода в Цигломени, житель поморской Патракеевки Игнатий Бурков и другие.
Все эти люди, в особенности представители первого поколения предпринимателей, не порывали связей с родными местами. Зная местных крестьян, они легко вербовали из их числа скупщиков смолы, пека, нанимали матросами для плавания на своих судах и т. д. Выходцы из Шенкурского уезда Беляевские, например, переселившись в Архангельск, содержали в Шенкурске богатый дом и большой склад соли, которую они доставляли из Котласа. А для охраны склада и отпуска соли местным перекупщикам они имели в уездном центре специального агента, который постоянно жил в их доме. Беляевские являлись монополистами среди торговцев этим дефицитным товаром.
Некоторая часть бывших крестьян добивалась весомых успехов далеко за пределами своей губернии. Приведу лишь один пример. Член большой семьи Леванидовых, проживавшей в одной из деревушек Паденьгской волости Шенкурского уезда, Иван Степанович стал крупным купцом и заметным общественным деятелем на юге России.
Скопив небольшие средства на службе при управлении Ладожского канала, он уехал в Ростов-на-Дону. Некоторое время работал нотариусом, а затем занялся бизнесом: приобрел в городе кирпичный завод. Ростов в то время быстро рос, и Леванидов имел немалые доходы. Будучи бездетным, он значительную часть средств тратил на благотворительные цели: построил в Ростове за свой счет дом трудолюбия и здание для среднего учебного заведения. За заслуги перед ростовчанами Иван Степанович на четыре года (1889—1892 гг.) избирался городским головой Ростова-на-Дону.
В начале XX века Й.С. Леваиидов с женой посетил свою родину. Он пожертвовал крупную сумму (30 тыс. рублей) на сооружение здесь каменной церкви.
Так в Паденьге появилась красивая церковь. По сведениям старожилов, в ней благодаря особой системе отопления всегда был теплый пол. К сожалению, судьба храма, как и десятков ему подобных, сложилась трагически. В свое время в нем разместилась мастерская по ремонту сельскохозяйственной техники. Жалкие полуразрушенные остатки церкви сохранились и сейчас, напоминая о крутых временах борьбы с религией.
Дело предприимчивого северянина продолжил его племянник Александр Александрович. Он родился в 1860 году, а в 1874 в возрасте 14 лет поступил на службу к дяде, став вскоре управляющим кирпичным заводом, в краткой исторической справке, изданной в 1913 году, отмечено, что Александр Александрович «много способствовал развитию и совершенствованию этой отрасли, а в 1906 году, После смерти кирпичный завод перешел в собственность А.А., который приобрел известковый завод и довел производительность таковых до 3 млн кирпичей в год при 100 рабочих». В этом документе далее отмечалось, что Леванидов «принимает участие в общественной жизни, жертвует в пользу благотворительных и просветительных учреждений, и имя его, как трудолюбивого и отзывчивого человека, пользуется уважением среди знающих его лиц». Одним словом, даровитые люди Севера не терялись даже среди бойких южан, находили достойное применение своим силам.
Вторая, сравнительно небольшая группа уездных деловых людей достигала весомых результатов на своей родине и, проживая дома, ни в чем не уступала купцам и промышленникам губернского центра.
Так, например, пинежане Володины, о ком пойдет речь ниже, в течение полувека сумели построить на своей родине лесозавод, основать крепкое пароходство, монополизировать торговлю во всем уезде.
С размахом вели дело мезенские предприниматели Ружниковы, соорудившие крупный лесозавод. Долгие десятилетия успешно строили корабли в Вавчуге Холмогорского уезда знаменитые купцы Баженины.
Все упомянутые выше деловые люди умело использовали как благоприятную конъюнктуру, так и удобное расположение своего постоянного местожительства.
Основная же масса торговых людей, действовавших на местах, занималась мелким торгом, скупкой и перепродажей товаров местного производства. Их торговые обороты, по сравнению с оборотами архангельских купцов даже среднего достатка, были невелики.
В масштабах Севера эта категория торгово-промышленного сословия была малочисленной. Согласно ревизской сказке 1850 года, в губернии, кроме Архангельска, насчитывалось всего 37 купеческих семей.
Только два купца: братья Ф.В. й М.В. Коковины из Ненокского посада — входили в состав 1-й гильдии. Их богатство обеспечивалось участием в солеварении и продажей всегда дефицитной на Севере соли. Считанные представители уездного торгового мира (не более пяти) являлись купцами второй гильдии. В их числе А.И. Беданов из Холмогор, П.Н. Лагунов из Шенкурска, Е.И. Шевкуненко из Мезени. Все остальные торговцы имели свидетельства купцов 3-й гильдии.
Правда, к концу XIX столетия резко возросло число торгующих крестьян. В Шенкурском уезде, например, в 1892 году сельские жители взяли 445 торговых документов. Только Благовещенское волостное правление выдало около 40 таких свидетельств, причем более половины из них приобрели женщины. В 1910 году торговые свидетельства в губернии купили почти шесть тысяч человек.
Наиболее предприимчивые сельские торговцы, действуя в духе времени, создавали небольшие торговые и транспортные компании. Так, 17 июля 1901 года Шенкурское городское общественное управление учредило полное товарищество под фирмой «Товарищество пароходства по Ваге и Двине» с капиталом 18 тысяч рублей. Среди учредителей фирмы были крестьяне Григорий Исупов, его жена Лариса Ивановна, а также А.В. Чухин и В. Ф. Ившин.
31 декабря 1911 года архангельский губернатор утвердил устав «Товарищества Важского крестьянско-коммерческого пароходства». Товарищество учреждалось в селе Шеговары Шенкурского уезда и ставило весьма широкие цели: осуществлять «перевозку пассажиров, разного рода тяжестей, кладей и товаров на протяжении водных путей от г. Вельска и до г. Архангельска». Оно имело право «приобретать в собственность или арендовать пароходы, баржи и иные суда и вообще движимое и недвижимое имущество, устраивать речные пристани и товарные хранилища, заводить конторы и агентства, заключать займы, вступать во всякого рода дозволенные законом договоры и обязательства… ».
Инициатором создания этой весьма значительной фирмы был шеговарский крестьянин Федор Васильевич Ившин. О масштабах его деятельности свидетельствует тот факт, что ко времени своей кончины Ившин имел в собственности пять пароходов, девять барж, каменные склады на берегу Ваги, лавки, крендельную пекарню, перерабатывавшую до 30 пудов муки в сутки. Торговый оборот наследников предпринимателя к 1917 году составил около 400 тысяч рублей. Число подобных примеров можно умножить.
Покажем более конкретно роль местного торгово-промышленного сословия на примере пинежских предпринимателей Володиных и шенкурского купца Федора Пластинина.
История возникновения и развития дела Володиных еще не была предметом исследований историков. До сих пор на Пинежье бытуют предания о тайне рождения первоначального капитала этой семьи.
Напомню одно из них. В 1968 году уроженец деревни Шардонемь А.П. Никулин в книге «Это было на Пинеге» рассказал: «Братья Володины начинали свои накопления …весьма сомнительным способом: Иван Афанасьевич Лемехов служил в товариществе по строительству в С.-Петербурге. Служил преданно, считался скромным и скоро выдвинулся в казначеи. И вот однажды казначей исчез, а вместе с ним — большая сумма денег из сейфа товарищества… Вскоре на Пинеге объявился Иван Афанасьевич Володин: деньги сделали свое дело. Он открыл лавочку в с. Вонга. Подросли сыновья. Всех вывел отец на путь предпринимательства. «Товарищество братьев Володиных» стало настоящим спрутом, опутавшим кабалой не только сотни пинежских крестьян, но и себе подобных наживал. Свои щупальца протянул он на Мезень и Печору, в Архангельск и другие города Севера. В 1903 году Володины обладали капиталом в 13 миллионов рублей. Двадцать шесть володинских пароходов держали судоходство на Пинеге. Кроме того, былоу Володиных до 70 барж. Володины диктовали плату за проезд пассажиров и плату за провоз грузов…». Вывод автора книги таков: «С именами этих капиталистов связаны мрачные десятилетия кабальной жизни пинежских лесорубов, смолокуров, охотников и рыбаков».
Слов нет, рождение стартового капитала того или иного бизнесмена всегда окутано тайной, и подтверждение тому — события наших дней. Но некоторые данные, приведенные автором упомянутого издания, мягко выражаясь, явно не точны.
Документы свидетельствуют о том, что основатель семейного «дела» купец второй гильдии Иван Афанасьевич Володин вступил в купечество из крестьян в 1841 году. Первоначально, как и многие русские купцы, скопив капитал на торговле, в 1872 году соорудил винокуренный завод, на котором в качестве сырья использовался мох. Завод имел 7 дрожжевых чанов по 55 ведер каждый. Спиртоприемник вмещал 75 ведер спирта. Но предпринимателя постигла неудача: в декабре 1874 года завод сгорел. Тем не менее заведение, очевидно, за два года принесло хозяину немалый доход.
К началу XX века Володины имели весьма солидные средства, что позволило им в 1899 году соорудить небольшой лесозавод и основать торговый дом «Братья Володины ». В 1906 году дом был преобразован в «Торгово-промышленное товарищество Е.М.А. Братья Володины ». Устав объединения, утвержденный Николаем II11 апреля 1906 года, дает обстоятельный перечень дел, которыми занимались в то время пинежские купцы. В их числе значились хлебная, мануфактурная, бакалейная и прочая торговля. Володины имели также буксирн о-пассажирское речное пароходство на Пинеге и лесопильный завод. Учредителями товарищества, ставившего своей целью «продолжение и развитие» всех основных видов деятельности торгово-промышленного дома, были сыновья Ивана Афанасьевича: потомственный почетный гражданин Михаил Иванович Володин, его брат, купен первой гильдии Алексей Иванович, и их племянник, личный] почетный гражданин Иван Егорович Володин. Основной капитал товарищества составил 1 млн рублей, разделенный на 500; паев по 2000 рублей каждый.
Устав товарищества был выработан в традициях предприз нимательского дела в России. Он включал 87 правил, детально; расписывал всю хозяйственную и управленческую деятельность^ объединения. В частности, устав давал право на голос во время! собрания человеку, имевшему не менее пяти паев. А пайщики1,, располагавшие меньшим количеством паев, могли объединять свои паи во время голосования.
Володины действовали как рачительные хозяева. По итогам] работы на 1 апреля 1912 года стоимость имущества товарище| ства составляла более 1742 тысяч рублей. В его распоряжении: были лесопильный завод рядом с Пинегой (в Костополе), жи| лые дома в Архангельске, Пинеге и Карпогорах, а также паро-* вая мельница и электростанция в Пинеге. Весьма внушительт; ным было пароходство Володиных, в состав которого входили! 11 пароходов, 50 деревянных судов, строения на пристанях й т.д. Только в 1911 году товарищество закупило три парохода: «Лев Толстой», «Удалец» и «Кулой», три деревянные баржи и многое другое.
Володины поддерживали ежедневные рейсы пароходов между Архангельском и Пинегой.
Ежегодно на трех пилорамах лесозавода распиливалось до 90 тыс. бревен на сумму более двухсот тысяч рублей. Общий объем продукции составлял 4,5 тыс. стандартов досок. На лесозаводе трудилось более 200 рабочих, которым выплачивали около 60 тысяч рублей в год.
Общее собрание пайщиков, состоявшееся в конце августа 1912 года, утвердив отчет товарищества, констатировало получение за год прибыли на сумму 82 384 руб. 40 тыс. рублей из этой суммы ушло на выдачу дивидендов (по 80 рублей на пай). 7240 рублей было определено на запасной капитал, и почти 21 тысяча рублей использована на дальнейшее расширение предприятия. Уместно заметить, что, в соответствии с уставом товарищества, к годовым собраниям пайщиков тщательно тотовились отчеты о его деятельности. Этот отчет включал, как правило, все сведения о состоянии капитала товарищества, его долгах, доходах и убытках, а также «счет чистой прибыли и примерное распределение ее». Отчеты о собраниях пайщиков и результатах общей деятельности товарищества публиковались в губернской печати, издавались отдельными брошюрами.
Учитывая сложность условий работы пароходства и лесозавода, их оторванность от Архангельска — основного места сбыта лесоматериалов, упомянутые выше результаты деятельности товарищества за 1912 год следует признать высокими.
Одной из особенностей товарищества являлся его семейный характер. Как уже отмечалось, учредителями его в 1906 году были два брата и их родной племянник. Позднее в числе директоров продолжали оставаться Алексей Иванович, Иван Егорович и сестра последнего Мария Егоровна Володины: Ближайшими родственниками учредителей были и все члены ревизионной комиссии: О.Е. Кокина, А.А. Володина, А.А. Кыркалова (дочь Алексея Ивановича, жена одного из известных лесопромышленников, выходца с Пинеги, М. Кыркалова), Е.С. Валькова и П.В. Губкина. Даже на складах Володиных в Архангельске работали братья С.А. и Г.А. Кокины, один из которых был мужем Ольги Егоровны. Володины имели родственные связи с известными архангельскими предпринимателями Мерзлютиными: Анна Егоровна являлась женой купца 2-й гильдии В.М. Мерзлютина.
В работе товарищества существовала династическая преемственность. В 1912 году во главе обширного хозяйства стояло третье поколение Володиных. Иван Афанасьевич умер в 1876 году, будучи купцом второй гильдии. Его сыновья Михаил и Алексей стали уже купцами первой гильдии. А внук Ивана Афанасьевича Иван Егорович управлял заводом вплоть до установления советской власти. В январе 1920 года он получил паспорт для поездки в Англию и Италию. Судьба его пока для автора остается неизвестной. Вполне очевидно, что при стабильном развитии общества преемственность дела Володиных сохранилась бы и в последующий период.
Как и абсолютное большинство русских купцов, купец первой гильдии, потомственный почетный гражданин Михаил Иванович Володин тщательно составил свое духовное завещание. Следуя сложившейся традиции, предприимчивый пинежанин умело распорядился нажитым богатством. Он проявилзза, боту о своих земляках, об увековечении памяти своей покои? ной супруги и своего собственного имени.
Каменный дом в Пинеге стоимостью 20 тыс. рублей с земз лей он передавал «в полную собственность Министерства.наз родного просвещения с тем, чтобы в этом доме навсегда поме£ щалось училище этого ведомства». Все недвижимые ценности^ денежные средства в сумме более 100 тысяч рублей он оставлял; в наследство брату Алексею Ивановичу и племяннику Ивану, Егоровичу. При этом Михаил Иванович обязал своего брата Алексея построить в Пинеге каменную богадельню под назваз нием «Богадельня имени Евгении и Михаила Володиных» .на; 12 человек для престарелых и бесприютных лиц.
Завещатель предусматривал сооружение при заведении cnej циальных комнат для заведующего и сторожа. Причем в KOM=I нате заведующего следовало поставить иконостас с образами! святых Михаила Архангела и преподобной мученицы Евгении! Для обеспечения достойного содержания богадельни М.И. Вил лодин выделял 25 тысяч рублей капитала, который следовало] положить в Пинежское казначейство. Значительные суммы; предназначались для Пинежского собора, а также Вонгской, Пиь льегорской, Валдакурской церквам. Часть выделенных средств: поступала «на поминовение и служение панихид …за рабов бсь жиих Михаила и Евгению».
Михаил Иванович умер 12 октября 1917 года в возрасте 75] лет. И воля завещателя, естественно, не была исполнена: поме^ шали революционные потрясения.
Таковы некоторые штрихи деяний династии пинежских куп| цов Володиных. Автор уверен в том, что со временем удастся] найти и предать гласности и другие документы об их плодоа творной деятельности.
В центре Шенкурска сохранился старинный двухэтажный] дом, принадлежавший некогда местному купцу второй гильдии] Федору Григорьевичу Пластинину.
Солидное, по уездным меркам, сооружение выстроено еще в XIX веке, но до сих пор верно служит людям. На первом этаже, дома, как и при жизни его первого владельца, размещается ма-; газин, а на втором — районные суд и прокуратура.
По сведениям, собранным в свое время местным краеведом П.И. Едемским, два брата — Александр и Федор Пластинины, выбившиеся в купцы второй гильдии, были сыновьями местного шенкурского торговца с лотка.
Старший брат Александр долгое время служил мальчиком у местного предпринимателя М.Н. Карманова, а затем набирался делового опыта в Петербурге.
После смерти отца Александр получил небольшое наследство и купил ветхое строение с усадьбой, на месте которой быстро соорудил новый двухэтажный дом с магазином и хорошей кладовой. В том же доме начинающий торговец разместил трактир с биллиардом. Младший брат Федор сидел за кассой и исполнял роль маклера.
В поисках торговой выгоды Пластинин вошел в состав первой в Шенкурске фирмы на вере под названием «В. А. Осипов и К°». В числе компаньонов состояли известные в городе торговцы: Захар и Василий Осиповы, Федор Шишкин, по инициативе которых в городе был построен солидный винный склад и налажена торговля вином во всем уезде.
Но компаньоны не поладили между собой. Пластинин, порвав с фирмой, решил действовать самостоятельно. Он основал магазин в Устьважском селении, часть помещений в своих шенкурских домах сдавал в аренду мелким торговцам, впервые а истории города стал ездить за товаром в Москву. Основной доход купцу приносила торговля вином. По свидетельствам! современников, торговец сам изготовлял дешевые фальсифицщ рованные вина и настойки. В конце 70-х годов XIX века стапз ший Пластинин считался преуспевающим дельцом. Согласно! описи городских властей, к тому времени он имел «магазищш лавки с разными товарами, оптовый склад вина и спирта, ренса ковый погреб и трактирное заведение».
Однако успешно начатое дело потерпело полный крах. Купа ца подстерегли две беды: он превратился в беспробудного пьяэ ницу и «прославившегося» на весь уездный центр дебоширада1 летом 1882 года во время крупного пожара сгорели его домцд винный склад. Пластинин полностью разорился и спустя полз тора года умер.
Тем временем младший брат Александра Федор, набравшись опыта и используя небольшое отцовское наследство, начал свой длительный путь в торговле. Молодой предприниматель основал небольшую лавку в доме, жены, чтобы продавать горожанам и жителям ближних деревень мануфактуру бакалейные и другие товары. Федор Григорьевич, наученный горьким опытом старшего брата, всю жизнь вел трезвый образ жизни, вершил свои дела с большой осторожностью. К тому же он после серьезной болезни, рано оглох и общался а людьми, имея при себе записную книжку и карандаш для собеседника.
В делах шенкурской городской управы за 1884 год сохранилось заявление 38летнего торговца с просьбой зачислить его вместе с женой Евдокией Фёдоровной и детьми в состав купечества второй гильдии и выдать ему соответствующее свидетельство и билет на торговое заведение, «находящееся в доме жены по Петербургской улице».
По воспоминаниям потомков, Федор Григорьевич не раз в течение года сам ездил за товарами в Москву. Это помогало ему бороться с конкурентами: он умело подбирал нужную для жителей города и уезда мануфактуру, которая быстро находила сбыт. Большинство же его конкурентов действовали по старинке: все необходимое для продажи они закупали только один раз в году, как правило, на Евдокиевской или местной уездной ярмарках. Понятно, что такой товар быстро терял внешний вид, сбывать его было трудно.
Кроме того, купец торговал по-новому: первым в городе он стал предоставлять кредит своим покупателям. Это привлекало к магазину широкий круг клиентов: местных чиновников, обывателей и политических ссыльных. В лавке всегда продавались ситцы, сукна, платки, бакалея, соленая рыба и многое другое. Позднее купец завел в доме крендельную пекарню и торговал свежими булочными изделиями.
Экономное ведение дела-, открытие в городе и уезде новых лавок с наемными приказчиками позволили Федору Григорьевичу иметь доход, соорудить упоминавшийся выше дом, рядом с которым располагался просторный кирпичный склад.
Как свидетельствуют современники, торговая деятельность купца была лишена элементов хищничества. Среди потомков сохранилось семейное предание: после установления советской власти Пластинина вызвали в городской Совет, где якобы состоялся такой разговор:
— Ну, Пластинин, мы тебе разрешаем торговать, но уж больше тридцати процентов прибыли брать не дадим!
— Вот как! А я никогда не брал больше трех!
По условиям отдаленного уездного города, каким был в то время Шенкурск, Пластинин имел приличный доход. К началу революции 1917 года торговый оборот его магазинов и лавок составлял около 60 тысяч рублей.
Многие документы позволяют подробнее рассказать о быте рядовой купеческой семьи, судьба которой, по нашему мнению, была во многом типичной для торгового российского сословия, втянутого волной событий в крутой водоворот революционных перемен.
В начале XX века Федор Григорьевич был кряжистым чепп: веком с высоким лбом, русыми волосами и большой рыжейЮ?.родой, несколько чудаковатым и вспыльчивым, что объясни: лось его глухотой, существенно затруднявшей контакты с/ок’ ружающими. В городе за купцом прочно утвердилось прозви: ще Федька Глухой.
Рабочий день главы семьи и его жены Евдокии Федоровны начинался очень рано. Они наскоро пили чай и спускалислна первый этаж в свою лавку, где были заняты целый день. Ь4тор; говле купцу помогали девушки-приказчицы.
Днем Федор Григорьевич любил иногда поиграть в шашки со знакомыми покупателями. Семья жила скромно. О бережли; вости как черте домашнего быта свидетельствует, например: такой факт: в доме никогда не разрезали упаковочные веревки! их тщательно развязывали, чтобы снова употребить в дело^
Купеческая семья быстро росла: у Евдокии Федоровньии Федора Григорьевича было пятеро детей. Сыновья и дочери воспитывались в строгости: им никогда не разрешалось браЦ для себя что-либо из товаров, находящихся в лавке. Исключе: ние составляли дни ангела, когда имениннику позволялось вы! брать в ней подарок по своему вкусу.
Глава семьи, ограниченный в общении с людьми, рано при; страстился к чтению и собрал большую библиотеку, выписывал толстые журналы, и прежде всего самое популярное в,тс время издание — журнал «Нива». Нередко книги покупала политических ссыльных или чиновников, покидавших Шен; курск. В большом зале, где сейчас проходят заседания суда, стоя; ли высокие книжные стеллажи.
Вопреки хрестоматийным представлениям о купеческой сре: де как «темном царстве», все дети Пластинина получили хоро: шее образование. Исключение составил старший сын Александр: который, окончив начальную школу, остался в городе помо: гать отцу в торговле.
Сын Никандр учился в университете. Все дочери — Мария. Вера и Анна — окончили Архангельскую гимназию, а позднее завершили образование на высших женских курсах. Анна сдала выпускные экзамены при Петербургском университете.
Значительное влияние на формирование мировоззрения де: тей купца оказали политические ссыльные, со многими из которых был знаком сам глава семьи. Дочери Вера и Мария хорошо знали семью политического ссыльного А. Мейера. Мария Федоровна вышла замуж за Александра Цыкарева, привлекавшегося властями к ответственности за участие в выступлениях крестьян в 1906 году. Анна Федоровна некоторое время сидела в шенкурской тюрьме по .подозрению в связях со ссыльными.
Очень рано вступил на революционный путь сын купца Никандр Федорович. За участие в студенческих волнениях в 1902 году он был исключен из Петербургского университета и выслан на родину. Здесь он дождался призыва в армию, где вновь подвергся репрессии: за участие в Свеаборгском восстании его заключили в крепость.
Будущая жена Никандра Ревекка Майзель помогла молодому революционеру бежать из заключения. А год спустя после этого супруги Пластинины оказались в эмиграции, которая продлилась десять лет.
Не был в стороне от событий и сам Федор Григорьевич. Знакомые политссыльные давали ему московские адреса, и он, совершая поездки за товарами, привозил в Шенкурск нелегальную литературу.
Сохранились сведения о том, что в период, когда повзрослевшие дети разъехались на учебу, ссыльных принимали в дом в качестве постояльцев с полным пансионом.
Нет ничего удивительного в том, что дети состоятельного человека оказались в лагере радикальной молодежи: их настроения вполне «вписывались» в общую картину исканий демократической молодежи той поры.
Сын купца Никандр оказался в партии большевиков, а Вера Федоровна стала женой лидера шенкурских правых эсеров Якова Петровича Леванидова. И это повлияло самым непосредственным образом на их дальнейшую судьбу.
Революционные события 1917 года, гражданская война потрясли до основания уклад купеческой семьи.
Вскоре после февральской революции в родной город возвратился Никандр Федорович с женой Ревеккой Акибовной. Это были интеллигенты-революционеры, значительная часть сознательной жизни которых прошла в эмиграции. Первую скрипку в семейном дуэте играла жена, обладавшая сильным, напористым характером. Пристроившись на педагогическую работу, Пластинина уже летом 1917 года создала в городе женский социалистический союз.
Постепенно дом купца превратился в штаб шенкурских большевиков. Сюда нашли путь 24-летний житель Афаносовской волости Степан Кузьмич Попов, затем рабочий местного лесозавода Павел Едемский. Сын и невестка купца скоро стали ведущими фигурами в уездном Совете и его исполкоме.
По их инициативе были проведены: обложение чрезвычайным налогом всех имущих, национализация кооперативной типографии, осуществлены разгон земских органов власти и арест членов правления Союза смолокуренных артелей Важской области А.Е. Малахова, Г.А. Дегтева и СП. Костылева.
Можно лишь только догадываться о том, что творилось в купеческом доме, какие чувства испытывал его хозяин.
Сложность обстановки в семье обострялась тем, что одна из дочерей Федора Григорьевича Вера Федоровна была женой директора Шенкурского коммерческого училища Якова Петровича Леванидова. Это был авторитетный и известный во всей губернии человек. Вскоре после февральской революции он был избран председателем нового органа власти — уездной народной управы, а затем уездным правительственным комиссаром. В конце 1917 года Яков Петрович возглавил губернскую земскую управу.
В отличие от своих родственников-большевиков, Яков Петрович, будучи руководителем местной организации правых эсеров, последовательно выступал в поддержку Учредительного собрания, против мобилизации в Красную Армию, проводившейся в уезде летом 1918 года.
Противостояние между родственниками закончилось трагически. В середине июля 1918 года, в разгар работы 6-го Шенкурек’ого уездного съезда Советов, Яков Петрович был арестован и немедленно увезен в Архангельск. В сентябре того же года по приговору губЧК его расстреляли недалеко от Верхней Тоймы.
Федор Пластинин, пережив сложнейшие перипетии революционных и военных событий, умер в декабре 1919 года. Сыновья и дочери вскоре после окончания гражданской войны на Севере навсегда покинули родной край.
Старший сын купца Александр пытался торговать в Шенкурске по законам нэпа, но неудачно. За неуплату налогов у него описали имущество, и он также уехал из родного города. Некоторое время работал коммерческим директором на одном из лесозаводов в Кеми.Трое его сыновей погибли на фронте в период Великой Отечественной войны. Сын и дочь посвятили жизнь педагогическому труду в московских учебных заведениях.
…Имя предпринимателя-самоучки, добившегося собственным трудом заметных результатов в своей деятельности, на долгие годы кануло в Лету. Известность на родине обрел только его сын Никандр Федорович, активный участник борьбы за установление советской власти на Севере. Его имя всегда упоминалось в краеведческих изданиях, оно увековечено в названии одной из шенкурских улиц. Но история со временем каждому воздает свое: выходят из небытия и деяния деловитого северянина — купца Федора Пластинина.
На углу набережной Северной Двины и архангельской улицы имени Выучейского сохранился старинный особняк. Долгое время в нем размещалась контора архангельского отделения Внешторга. Затем тут была обычная коммунальная квартира, в которой некоторое время, в период работы в газете «Волна», жил писатель Аркадий Гайдар. Об этом событии в жизни писателя напоминает сейчас мемориальная доска.
Но лишь узкий круг краеведов знает, что этот дом принадлежал купцу Якову Андреевичу Беляевскому, с именем которого связана одна из ярких страниц в истории северного предпринимательства.
В 1865 году в Архангельске поселился вместе с женой и 8летним сыном Яковом шенкурский крестьянин Андрей Филиппович Беляевский. Судьба этого человека типична для бизнесмена того времени. Занимаясь вместе с братом Петром извозом и продажей смолы, Андрей Филиппович скопил небольшой капитал и стремился расширить свое дело. Сразу после переезда в губернский центр он купил дом, расположенный на одном из самых бойких мест.
Беляевский облюбовал жилье на углу нынешнего проспекта Ломоносова и улицы Выучейского. Здесь в XIX веке располагалась Сенная площадь, на которой во время зимних торгов скапливались десятки подвод: шла оживленная торговля сеном, овсом и другими припасами. Шенкурянин, наделенный деловой хваткой, быстро соорудил здесь конюшню и постоялый двор, которые стали приносить хозяину немалый доход.
Затем Беляевские купили усадьбу разорившегося пароходчика Кондакова на набережной Северной Двины и постепенно скупили всю территорию по одной из сторон нынешней улицы Выучейского вплоть до набережной. Они возвели здесь дома и хозяйственные постройки.Так на углу набережной и появилось здание, сохранившееся до наших дней.
Андрей Филиппович, обосновавшись в городе, занимался закупкой смолы и поставкой ее на экспорт, завел небольшую торговлю. В 1885 году он взял в аренду у городской думы два участка земли: на Льняном буяне и на городском выгоне, чтобы построить склады для хранения смолы, пека, скипидара, льна и овса.И все-таки усердному, но малограмотному торговцу явно не хватало размаха. К тому же он всегда испытывал нужду в средствах.
Понимая свои ограниченные возможности, купец сделал ставку на единственного наследника — сына Якова. С этой целью Андрей Филиппович предпринял решительный шаг: направил 17-летнего юношу в Англию.
Пятьлет,с 1876 по 1881 ‘ гг., Яков жил на чужбине, набирался умения вести торговые дела. В первое время он служил рядовым конторщиком. Овладев английским языком, стал ведать оптовыми сделками. Естественно, что Беляевский поддерживал тесные связи с родиной. Архангельские купцы поручали Якову Андреевичу заключать предварительные сделки в европейских странах. Пользуясь связями, молодой бизнесмен установил близкое знакомство со всемирно известной фирмой «Ротшильд и сын». Эта банковская контора предоставила способному русскому парню неограниченный кредит, что позволило Беляевскому заранее закупать нужные товары, стоимость которых покрывалась с началом навигации и поступлением грузов из России. «Попутно, — вспоминал позднее Беляевский, — я по поручению отца и архангельских торговцев продавал в Англию, Германию, Голландию и Францию пек, скипидар, звериное сало, тюленьи кожи и замшу». Нетрудно заметить, что на внешнем рынке купец успешно продавал те же товары, какие реализовывались его предшественниками сразу после основания Архангельска. Но как изменилась ситуация! 20-летний человек, выходец из далекого Шенкурска, владевший английским языком и обучившийся навыкам коммерческого дела, успешно заключал крупные сделки.
Беляевский во время пребывания в Англии взял на себя представительство от ряда фирм по сбыту в России чая, соли, фруктов, цемента и других това’ров, имел полное доверие своих бывших патронов.
После возвращения Якова из Англии Беляевские быстро расширили масштабы своего дела. Вспоминая об этом времени, Яков Андреевич писал позже: «Мой отец был малограмотным. Один делом руководить не мог. И тогда, в 1885 году, мы основали фирму «Торговый дом Андрей и Яков Беляевские». С этого времени мы с отцом торговали смолой, пеком, скипидаром, тюленьим жиром и кожами, льном, куделей, овсом, льняными семенами, рогожей и куриными яйцами». У нас была своя паровая мукомольная мельница. На внутреннем рынке мы широко торговали мукой и хлебом». Кроме того, Беляевские приумножили свое богатство благодаря женитьбе Якова на дочери известного в Архангельске пароходовладельца Афанасия Булычева Анне Афанасьевне. Словом, к началу XX века фирма сумела сколотить весьма приличный капитал.
Беляевские почти монопольно владели хлебной торговлей в Архангельске. В конце XIX века отец с сыном были крупными экспортерами с Севера смоляных продуктов. Так, в 1890 году они вывезли за границу 580 пудов скипидара, 33 648 бочек смолы и 4600 — пека. В 1893 году, сохранив те же объемы экспорта смолы и пека вывоз скипидара увеличили до 2500 пудов, т. р. более чем в 4 раза. Это были весьма существенные масштабы, если учесть, что общий вывоз этих продуктов в том году составлял соответственно 3311 пудов скипидара, 76 663 бочек смолы и 16 285— пека.
Отец и сын стали купцами первой гильдии. Андрей Филиппович, получивший домашнее образование, пользовался значительным авторитетом в городе. Он трижды избирался гласным в городскую думу, имел медали на Аннинской и Станиславской лентах. На специальном заседании городской думы 30 ноября 1895 года Беляевский вместе с A.M. Починковым были избраны ассистентами, удостоенными чести сопровождать городского голову В.В. Гувелякена на торжественный акт коронации Николая II.
После смерти Андрея Филипповича (это случилось в 1906 году) Яков Андреевич не изменил названия фирмы, зато увеличил объемы торговли. К тому же он стал наследником своего дяди Петра. К 1916 году Беляевский имел во владении девять жилых домов, содержал пароходную пристань, расположенную недалеко от его дома на набережной Северной Двины. А на пятой версте по Почтовому тракту был его пековаренный завод. Общий оборот фирмы составлял около 2 миллионов рублей, в том числе свыше полумиллиона рублей достигал оборот экспортной торговли.
Пятнадцать лет Беляевский возглавлял правление компании Северного речного пароходства. Он входил в состав учетного комитета русского для внешней торговли торгового банка, правления биржевого комитета, был попечителем совета фельдшерской школы, директором местной тюрьмы, церковным старостой при архиерейской церкви, не раз избирался гласным городской думы.
Действуя в традициях российского предпринимательства, Беляевские вносили значительные суммы на благотворительные цели. Одной из первых значительных акций купцов явилось сооружение здания для Благовещенской церковно-приходской школы в Архангельске. В «Архангельских епархиальных ведомостях » за 1906 год появился некролог, посвященный памяти основателя купеческой династии. Этот орган публиковал некрологи о людях, проявивших заботу о церкви и сделавших что-то весомое в благотворительном деле.
«22 мая 1906 года, — говорилосьв этой любопытной публикации, — умер купец 1 гильдии, прихожанин Н.-Пуйской церкви Андрей Филиппович Беляевский… Ежегодно зимой во время поездок в Москву посещал он свою родину и делал для нее много доброго. Он подарил церкви 6 висячих лампад, колокол весом в 82 пуда… Он вложил на имя церкви 2000 рублей. На проценты с вклада будет ремонтироваться церковь». Далее приводились сведения о том, что до проведения железной дороги Архангельск—Вологда Беляевский помогал крестьянам, давал им возможность возить свои грузы, обеспечивал работой в зимнее время. Андрей Филиппович основал на родине церковноприходскую школу, выстроил для нее здание.
«Выйдя из простого сословия и испытав в молодости все тяготы крестьянской жизни, — отмечалось в некрологе, — Андрей Филиппович уделил внимание несчастным и устроил на родине богадельню своего имени».
В уставе богадельни, утвержденном в феврале 1903 года, отмечалось: «Андреевская богадельня учреждается в деревне Левковской Нижнепуйского общества Ровдинской волости Шенкурского уезда близ Нижнепуйской приходской церкви, архангельской первой гильдии купцом Андреем Филипповичем Беляевским с сыном Яковом Андреевичем Беляевским в память о погребенных при этой церкви рабах Божиих: Филиппа, Петра, Марфы, Елены и их сродников».
Для устройства заведения купец пожертвовал собственный дом в деревне Левковской и более 26 десятин земли «в полную и неотъемлемую собственность богадельни на вечные времена». Для содержания 20 призреваемых купцы пожертвовали также 40 тысяч рублей, проценты с которых должны были покрывать все расходы. Андрей Филиппович завещал совету богадельни «открыть на средства богадельни школу для малолетних детей имени Государя Императора Александра I I в воспоминание проезда его Императорского Величества через эту местность в 1858 году». Устав закрепил в качестве пожизненного попечителя Якова Беляевского. А выборные попечители в количестве двух человек «из самых уважаемых крестьян» должны были избираться Нижнепуйским сельским обществом.
Продолжая дело отца, Яков Андреевич регулярно жертвовал крупные суммы в пользу города, особенно много на содержание больниц. В 1906 году, например, он пожертвовал 10 тыс. рублей на устройство инфекционного отделения при больнице приказа общественного призрения. Заслуги его были высоко оценены: в 1905 году Беляевский стал потомственным почетным гражданином. В феврале 1913 года он в числе самых известных представителей города выезжал в столицу — для участия в торжествах, посвященных 300-летию дома Романовых. В честь этого события он был удостоен серебряной медали на Аннинской ленте и особым памятным знаком.
Между тем Россия подошла к периоду новых социальных потрясений, до основания разрушивших весь уклад прежней жизни и изменивших судьбы всех людей.
После освобождения Архангельска от власти белогвардейского правительства Яков Беляевский был арестован. Ему предъявили обвинение в том, что он якобы вместе с М. Ульсеном приказал капитану парохода, шедшего из Англии и груженного углем, остаться в Норвегии и проявил, таким образом, «явный саботаж», который наносит серьезный вред Советской республике, «грозя остановкой …доставке хлеба из Мурманска, замиранию рыбо-звериных промыслов ». Ни Беляевский, ни арестованный по этому же делу лесопромышленник Мартин Ульсен не имели к акции никакого отношения: пароход вместе с грузом был арестован норвежскими властями за долги правительства Н.В. Чайковского Бергенскому пароходству. Но в суть дела вникать никто не хотел.
В «деле» бывшего купца хранится отчет об обыске в его доме, подписанный уполномоченным губЧК. Обыск был произведен с целью «выемки необходимых документов». Судя по отчету, никаких документов найти не удалось, но зато чекисты выявили кладовую с продуктами. Семья Беляевского лишилась двух ящиков портвейна, ящика мыла, ящика соли, бочки соленого мяса, ящика консервов. Чекисты забрали с собой также телефонный аппарат, морской бинокль, компас, 4 большие золотые медали, серебряные и золотые монеты и т. п.
Заключение уполномоченного гласило: «Поскольку Беляевский принадлежит к зажиточному классу, а также и то, что все взятые продукты являются излишками… и приобретены спекулятивным образом», то их следует конфисковать. Все конфискованные вещи были доставлены в губЧК, чуть позднее Беляевскому возвратили лишь шесть деловых печатей и знак Архангельского городского самоуправления.
Нетрудно понять масштабы личной трагедии Якова Андреевича. Новая власть сделала ненужным все то, чему он служил с неиссякаемой энергией и полной самоотдачей: все предприятия и дома были национализированы. Три месяца он безвинно просидел в губернской тюрьме, подвергся небывалому унижению и оскорблению человеческого достоинства.
В «деле» купца хранится любопытное прошение верующих Крестовой церкви, подписанное несколькими десятками прихожан. Ввиду храмового праздника 16 апреля, они просили губЧК «освободить из-под ареста старосту храма гражданина Я. А. Беляевского, который более 20 лет состоит в этой должности ». Они брали поручительство о невыезде Якова Андреевича из Архангельска. Просьба была отклонена.
Но 63-летний купец не был сломлен. Вскоре после выхода из тюрьмы он решил служить новой России своими знаниями и огромным практическим опытом. В заявлении в контору Внешторга он писал: «Имея 45-летнюю практику по делу заготовки в России и экспорту смолы, пека, скипидара и канифоли.., считаю себя обязанным предложить свои услуги в сотрудники Вашего учреждения как практика своего дела».
Характерно, что еще во время пребывания в тюрьме руководители архангельской конторы Внешторга регулярно ходили на свидания к Беляевскому для консультаций по проблемам заготовки продукции для экспорта. Руководители губЧК вынуждены были по просьбе наркомата внешней торговли содержать арестанта «в привилегированном положении: давать возможность питаться из дому и разрешать деловые свидания».
Архив сохранил многие свидетельства того, как бывшийкупец первой гильдии, потомственный почетный гражданин со знанием дела налаживал связи с поставщиками товаров, восстанавливал контакты с зарубежными фирмами.
Однако служба в советском учреждении не спасла Беляевского от новых гонений. В апреле 1921 года он опять предстал перед следователем губернской «чрезвычайки». На этот раз ему, как и шестидесяти его коллегам по бизнесу, было инкриминировано новое «преступление»: служба во времена интервенции в составе национального ополчения и подписка на заем белогвардейскому правительству в размере 100 тысяч рублей.
Вызов Якова Андреевича в ЧК ускорил анонимный доноситель. В небольшой записке этот человек утверждал: «Яков Беляевский был одним из главных организаторов добровольного ополчения. Он заставил записаться в него своего кучера, работников, дворника… Затем, почуяв беду, ушел из национального ополчения». Заканчивая депешу в ЧК, доноситель сетовал на то, что совсем напрасно «этому белому гаду дали должность во Внешторге».
Вызов в ЧК ограничился на этот раз допросом и подпиской о невыезде из города. Беляевский остался на своей службе. А в январе 1922 года он вместе с лесопромышленником Ульсеном отправился в Лондон для налаживания и расширения экспортных сделок Советской России.
На этом, к сожалению, след купца обрывается. Пока удалось лишь выяснить, что сподвижник Беляевского Ульсен умер в Лондоне в 1924 году. А к Якову Андреевичу выехала его жена Анна Афанасьевна с племянницей Марией Гурылевой. Есть сведения о том, что Беляевский определил Гурылеву в лондонскую балетную школу, после окончания которой она стала известной балериной, с успехом выступала на сценах многих европейских театров.
Остается добавить, что в конце 1992 года Яков Беляевский реабилитирован по делу 1921 года, ибо, как отмечается в документе комиссии по реабилитации, «выдвинутое против него обвинение является несостоятельным, дело на него подлежит прекращению за отсутствием состава преступления».
Архангельские старожилы еще недавно при случае припоминали хорошо известную когда-то в городе байку. Якобы купец Макаров, стремясь побить своих конкурентов на пригородных речных перевозках, не только не взимал платы с пассажиров своих пароходов, но настрого наказал командам угощать всех во время рейсов стаканом сладкого чая с сушкой.
Трудно установить сейчас подлинность факта, лежавшего в основе этой легенды. Но, изучив десятки документов о жизни и трудах Якова Макарова, вполне допускаю, что этот человек мог иногда выкинуть такое коленце.
По общероссийским критериям Макаров был бизнесменом средней руки. Он уступал размерами своего капитала даже многим архангельским торговцам. Но, пожалуй, никто из них не оставил столь приметного следа в жизни города, как Яков Ефимович. Хозяйственная и общественная деятельность этого человека длилась более сорока лет.
Основателем купеческой династии стал бывший солдат Парфентий Макаров, который занялся галантерейной торговлей. Дело предпринимателя продолжили его сыновья Василий и Ефим.
Первый из братьев, успешно торгуя хлебом и другими товарами, стал в конце XIX века купцом второй гильдии. А Ефим Парфентьевич прославился тем, что основал на берегу Северной Двины известные в Архангельске бани, расположенные между улицами Театральной и Пинежской. Чуть позже он соорудил чугунолитейную мастерскую в Соломбале.
Оба брата имели многочисленное потомство. У Василия Парфентьевича было трое сыновей: Николай, Александр и Фантин, основавшие в 1900 году полное товарищество Торговый дом «В.П. Макаров».
Троих сыновей — Якова, Григория и Василия — имел Ефим Парфентьевич. Самым известным представителем макаровской династии стал Яков Ефимович Макаров, родившийся в 1851 году.
Яков Макаров, в отличие от полуграмотного отца, получил блестящее по тем временам образование: в 1871 году он окончил Петербургский технологический институт.
Свою трудовую жизнь Макаров начал мастером в отцовских мастерских, где производил ремонт местных военных судов и пароходов только что созданного Мурманского пароходства.
Его отец Ефим Парфентьевич с чувством гордости известил своих клиентов через газету «Архангельские губернские ведомости »: «Сын мой, Яков Макаров, кончив курс учения в С.Петербургском технологическом институте по мастерствам: литейному, слесарному, кузнечному, механико-токарному и пр., прибыл в Архангельск и в принадлежащих мне мастерских под личным своим наблюдением приспособил мастеровых к более удобной выделке изделий по новому способу и с применением новых усовершенствованных инструментов производит теперь отливку медных и чугунных вещей, требующихся на иностранные и русские суда, и другие поделки… Надеюсь, что публика не оставит своим вниманием к заказам».
Молодой Макаров стал быстро расширять дело. Сначала он построил три небольших пароходика, или «паровых барказа», для перевозки людей на левый берег и для пригородного сообщения. Документы сохранили названия макаровских судов. Это были «Перевозчик», «Соломбала» и «Первенец». По преданию, пароходик «Первенец» совершал рейсы по реке Пинеге, на нем не раз ездил на родину знаменитый Иоанн Кронштадтский. Предпринимательский нюх молодого бизнесмена оказался безупречным: не за горами было время, когда к левому берегу подошла железная дорога и поток пассажиров из города устремился с речного на железнодорожный вокзал и обратно.
Вскоре в макаровской флотилии появились еще три парохода. Яков Ефимович не мудрил с их названиями. Они рождались естественно, сами собой: «Четвертый», «Пятый» и «Родина». А затем купец стал приобретать не только пассажирские, но и буксирные пароходы.
В конце XIX века предприниматель имел свой большой жилой дом, механический и лесопильный заводы, шесть пароходов, успешно вел заграничную торговлю. Уголь для нужд своих заведений и пароходов он выписывал из-за границы, чугун и железо приобретал на Усть-Сысольском и Кажимском заводах, лес покупал у частных лиц или с торгов в управлении государственного имущества. Общая стоимость имущества к тому времени составляла около 300, а годовой оборот капитала — 500 тыс. рублей.
Из года в год росло доверие кредиторов к делам купца. Если в момент вступления в свое дело он робко просил у банка открыть ему кредит 2000 рублей, то на грани веков он увеличил его до 13 тыс. рублей в год. А в 1901 году члены учетного комитета А. Беляевский и А. Шольц дали для банковской конторы такое заключение о делах Я. Макарова: «Ввиду достаточного имущественного положения, деловитости, хорошей репутации в торгово-промышленной сфере, правильного роста дела, для развития которого г. Макарову нужны увеличенные оборотные средства, комитет полагает вполне возможным, без риска для интересов Госбанка, увеличить просителю кредит до 50 тыс. рублей». В 1912 году ежегодный кредит Макарова составлял уже 150 тыс. рублей.
В начале XX века Макаров учредил акционерное общество «Архангельское речное легкое пароходство» с уставным капиталом в 100 тыс. руб. По уставу общества, подписанному Николаем I I 26 апреля 1907 года, правлению разрешалось «приобретать в собственность, устраивать и арендовать строения, пароходы, суда, пристани, доки, верфи и другие сооружения».
К этому времени Яков Ефимович вступил в права хозяина мастерских в Соломбале. Тогда же он перевел на свое имя и «банное хозяйство» своего отца, постепенно отходившего от дел.
Соперничая со своим конкурентом Тимофеевым, Яков Ефимович вслед за центральными построил Успенские, или Садовские, а также Соломбальские, или Островские, бани.
Читаешь документы и с трудом представляешь себе, чтобы человек совершенно добровольно избрал такой беспокойный удел.
Солидное пароходство, механический завод, бани… Хлопот хватало. Но не таков был Яков Ефимович, чтобы довольствоваться этим. В довершение всего он соорудил в Соломбале лесопильный завод и открыл самостоятельную лесную торговлю с заграничными клиентами.
Как уже отмечалось, на грани XIX и XX веков годовой оборот макаровских заведений составлял около полумиллиона рублей. Если учесть стоимость имущества, то Яков Ефимович уверенно приближался к разряду бизнесменов с миллионным состоянием.
Наиболее весомый доход Макарову приносил лесозавод. В 1914 году, например, на нем трудилось свыше 270 человек рабочих, которые распиливали до 150 тысяч бревен стоимостью около 520 тыс. рублей.
В отличие от многих своих коллег Макаров был предпринимателемуниверсалом: он занимался одновременно многими делами. Говоря современным языком, являлся и директором лесозавода, и начальником пароходства, и заведующим коммунальным хозяйством. Отражением этой стороны его деятельности был фирменный бланк купца. Надпись на одном из его вариантов гласила: «Потомственный почетный гражданин Яков Ефимович Макаров. Пароходство: пассажирско-почтовое, буксирное. Заводы: механический и лесопильный. Торговые бани в г. Архангельске и Соломбале».
Правда, по мере расширения своего обширного хозяйства, Макаров, по примеру других предпринимателей, стал использовать специальных управляющих. Так, с 1905 года заведующим лесозаводом купца на долгий срок стал Василий Семенович Ваганов.
Вступив на стезю бизнеса,Макаров постоянно искал новые сферы применения своей энергии. Еще будучи студентом, он предложил городской думе оригинальный проект сооружения моста через Кузнечиху.’1 Макаров активно боролся за право участия в строительстве городского трамвая, в исследовании Шпицбергена.
Была еще одна подкупающая особенность в стиле Макарова как предпринимателя: коллеги высоко ценили его за верность слову, за честность в ведении дел. Архив сохранил десятки характеристик купца, без которых он не мог получить банковский кредит. Еще в 1890 году самые уважаемые предприниматели города дали о нем такой отзыв: «Якову Ефимовичу Макарову присущи энергичная деятельность, заботливость, честность и аккуратность в ведении дел, обязательность. Он нам всем известен с хорошей стороны».
Человек необычайной энергии, Яков Ефимович сразу же окунулся в общественную жизнь города. Он не раз избирался гласным городской думы, стал известен многими делами. В 1913 году в одном из солидных изданий, увидевших свет в дни 300летия дома Романовых, отмечалось: «Радея о нуждах родного города и будучи председателем пожарного общества, Макаров построил летний театр, доход с которого поступает на нужды пожарного общества, а теперь занимается устройством Народного дома».
«Яков Ефимович, — говорилось далее в этой книге, — состоит директором Константиновского детского приюта, председателем Народного дома имени Петра Великого, вице-президентом бегового общества в Архангельске, директором местной тюрьмы, церковным старостой собора, членом попечительства о народном образовании при приходских училищах, казначеем Архангельского общества спасения на водах, членом портового присутствия от купеческого сословия, был председателем Сиротского суда и состоял беспрерывно в течение 16 лет гласным городской думы… Яков Ефимович — кавалер орденов включительно до Владимира 4-й степени, имеет пожизненный знак Великого князя Владимира Александровича, знак общества спасения на водах, знак императрицы Марии Федоровны, медали от церковного ведомства, медаль за русско-японскую войну и в память Отечественной войны».
Разумеется, всякое бывало в долгой жизни купца. Жители Соломбалы не раз жаловались в городскую думу на то, что Макаров огородил слишком большой участок суши и реки во время сооружения лесозавода, что, по их мнению, создало трудности для сообщения жителей Банного острова с городом. Не щадили Макарова и местные журналисты, резко критикуя непорядки в бане и на лесозаводе.
щадили Макарова и местные журналисты, резко критикуя непорядки в бане и на лесозаводе.
Испытания особого рода выпали на долю деловых людей России в 1917 году. Сразу же после февральской революции Яков Ефимович вкусил «прелести» новой власти.
Очевидец свидетельствует о том, что после получения вести о свержении царя рабочие-судоремонтники остановили работу макаровской лесопилки и отправились в город на демонстрацию. «При этом владельца завода, старика Макарова, — пишет он, — захватили с собой, предложив ему нести красное знамя. Наспех сделанный флаг был очень тяжел, так как полотнище его было прикреплено к длинной сырой рейке. Старик Макаров, протащив немного флаг, устал и взмолился, чтобы его освободили. Решили освободить, и флаг понесли другие».
Но это были только невинные цветочки. Подлинная катастрофа разразилась позднее. В июле 1918 года горсовет принял решение о муниципализации всего имущества Макарова. Среди 45 строений, подлежавших конфискации, значились все жилые дома, принадлежавшие Макарову. Но молодая советская власть не смогла в тот момент реализовать свое решение: дни ее существования на Севере были сочтены, близилась интервенция.
Окончательное крушение мира деловых людей произошло в марте—мае 1920 года. По приказу губернского революционного комитета Яков Макаров, как и все бизнесмены, в одночасье лишился всего: заводов, пароходов, жилых домов. Казалось, общественные потрясения унесли все, созданное архангельским бизнесменом за 45 лет неустанного труда. Но, оказывается, ничто в мире не исчезает бесследно. Долго еще архангелогородцы называли все пароходы пригородного сообщения «макарками». Другой топоним города — Макаровские бани — жив и сейчас.
Деяния людей, подобных Якову Ефимовичу Макарову, движимых усердием к пользе общества, — это живая страница истории Архангельска.
Остается добавить, что, согласно данным Первой Всероссийской переписи населения империи в 1897 году, Яков Ефимович и его 23-летняя жена имели трех дочерей: Марию, Анну и Елизавету761, позднее у них родился сын Алексей.
В конце иностранной интервенции на Севере бывший купец, потомственный почетный гражданин Архангельска Яков Макаров оказался в эмиграции.
Игнатий Иванович Бурков был сыном простого крестьянина Архангельского уезда. А накануне 1917 года он входил в число самых богатых и влиятельных судовладельцев Севера, владел «Пароходством по Белому морю и Северному океану». Одна из архангельских пристаней называлась Бурковской
Феномен Буркова, сумевшего достичь столь выдающихся результатов в бизнесе, поразителен. Долгое время в книгах о Севере имя этого незаурядного предпринимателя совершенно не упоминалось. Судьба его сложилась трагически: 13 января 1938 года по приговору так называемой «тройки» НКВД по Архангельской области Игнатий Бурков был расстрелян.
Почему был уничтожен человек, которого без преувеличения можно назвать выдающимся представителем поморского племени?
Из следственного «Дела И.И. Буркова»: «Бурков Игнатий Иванович, 1871 года рождения, уроженец деревни Верховье Патракеевской волости Архангельской области, гражданин СССР, беспартийный, из крестьян, по профессии судовой капитан, со средним образованием, женатый, перед арестом не работавший. Проживал в городе Архангельске, ул. Вологодская, дом 5, кв. 2. Арестован 24 октября 1937 года».
В этой стандартной справке все верно, за исключением двух весьма существенных деталей. Как удалось выявить позднее по документам областного государственного архива, Бурков родился в 1862 году. То ли по небрежности, то ли с умыслом кто-то из ведущих «дело» омолодил подследственного почти на десять лет. Люди, осуществлявшие контроль за ходом следствия, не раз ставили знаки вопроса против разноречивых дат, встречавшихся в документах. Но следователь явно спешил: так никто окончательно и не выяснил дату рождения Буркова.
Что же касается гражданства СССР, то оно у людей, подобных Буркову, было неполным, урезанным. В течение 16 лет Игнатий Иванович и его жена значились лишенцами, т. е. не имели права голоса. В разряд лишенцев включались лица, применявшие наемный труд или жившие на так называемый нетрудовой доход, вследствие чего их лишали не только избирательных прав, но и существовавших в то время продовольственных карточек, полагая, что эти люди могут кормиться продуктами с «черного» рынка. В конце 20-х годов только в Архангельске их насчитывалось до трех с половиной тысяч человек. Право участвовать в выборах эти люди получили лишь по конституции 1936 года. Но эта же конституция не стала препятствием для незаконного ареста Игнатия Ивановича и его расстрела.
В «деле Буркова» сохранилась подробная автобиография бывшего предпринимателя. «Я с детства, — писал он, — начал плавать на судах торгового флота… Окончив курс мореходной школы, где я приобрел теоретические знания по судостроению, начал самостоятельно строить небольшие парусные суда. Строя эти суда, я незаметно в течение нескольких лет превратился в судовладельца ».
Яркое представление о постепенном увеличении влияния бурковского пароходства в Беломорье дает архангельская пресса. С первых лет XX века на ее страницах регулярно появлялись обширные публикации о деятельности северного крестьянина, рискнувшего стать опасным конкурентом уже давно сложившегося Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Большая статья о предпринимателе была помещена в 1903 году в солидном столичном издании — «Санкт-Петербургских ведомостях».
«В начале нынешней навигации, — сообщалось в ней, — И.И. Бурков, наш помор, купил в Дании пароход, переименовал его «Зосимой» и пустил рейсировать между Архангельском, селением Кандалакшей и другими, расположенными по обеим берегам этого залива. Рейсы «Зосимы» — это первый опыт конкуренции частного лица всесильному Товариществу Архангельско-Мурманского срочного пароходства, получающему 180 ООО рублей ежегодно казенной субсидии. Мурманское Товарищество имеет больше десятка пароходов, и хотя оно пока единственное пароходство на Белом море и русском побережье Ледовитого океана, а кроме того, получает громадную правительственную субсидию, но исполняет свои обязанности очень плохо».
Газета детально поведала о тех мытарствах, которые приходилось преодолевать пассажирам. Последних нередко высаживали на шлюпки в море. Весьма трудно приходилось и тем, кто отправлял грузы. «От любого отправителя, — сообщал корреспондент, — вы услышите целый поток жалоб: мешки и кули рвутся, мука и крупа пудами сыплются, бочки ломаются; масло, жир, керосин и пр. льются и погибают; мебель и пр. громоздкие предметы приходят в неузнаваемом, изуродованном виде. Несколько раз пробовали жаловаться и в архангельскую контору, и повыше, в Петербург, но толку пока нет. И вот нынче И.И. Бурков решился выступить с небольшим пароходиком, без всякой поддержки, на Кандалакшской линии Белого моря. И только он пустил свой пароход, пассажиры и грузы хлынули к нему с мурманских пароходов: берет Бурков за провоз пассажиров в полтора раза дешевле (груз на 3—4 копейки с пуда дешевле), доставляет гораздо добросовестнее и, главное, скорее… Слышно, что Мурманское Товарищество уже ходатайствует, где следует, о воспрещении «Зосиме» ходить по Белому морю. К большому счастью поморов, это дикое ходатайство осталось пока без результатов».
К середине 1913 года Бурков имел уже 10 пароходов и пять парусников. В основном это были морские суда малой вместимости — от 100 до 700 тонн. Среди них были суда: «Николай II», «Алексей», «Зосима», «Савватий», «Виталий», «Вассиан». Лишь «Иоанн Богослов» принимал на борт 1100 тонн. В 1913 году Игнатий Иванович приобрел в Швеции пароход «Густав Адольф», переименованный в «Василия Великого». Это был самый крупный пароход его компании грузоподъемностью в 1414 тонн.
Архангельская пресса, внимательно следившая за деятельностью Буркова и его соперничеством с Мурманским пароходством, сообщила в 1913 году: «Пароходовладельцем И.И Бурковым недавно приобретен за границей большой двухтрубный пароход «Василий Великий», обладающий редкой скоростью. Пароход, как мы слышали, будет поставлен Бурковым на Мурманскую линию. С одной стороны, пароход даст возможность скорее объехать Мурман и притом сразу большому числу пассажиров (на пароходе очень вместительны пассажирские помещения), а с другой — будет перевозить грузы, с наплывом которых Мурманское пароходство не всегда успевает справиться».
Преуспевание Буркова в морском бизнесе объяснялось личными качествами предпринимателя, а также исключительно благоприятными условиями для судовладельца, который мог в то время получить льготный кредит, чтобы купить или соорудить судно.
Причины успешной деятельности бурковского пароходства обстоятельно раскрыты в уже упоминавшемся выше письме начальника Архангельского порта от 17 декабря 1913 года, направленном губернатору. Отметив, что крупный пароходовладелец Бурков начал свое дело, владея только двумя небольшими парусными судами, начальник порта писал: «Бурков живее и более чутко относится к вновь назревающим потребностям и нуждам прибрежных жителей Белого моря и Мурмана, чем Мурманское пароходство. И хотя по качеству инвентаря он уступает Мурманскому пароходству, его пароходство до сего времени вполне удовлетворяло скромные потребности местных поморов — своих главных потребителей».
Знаток морского дела особо выделил инициативу и прекрасное знание работниками бурковского пароходства местных условий.
«Самому Буркову и его капитанам, — подчеркнул он, — настолько знакомы условия плавания на восток от Канина Носа и Новой Земли, как, я полагаю, редко кому-либо другому…».
Эту оценку деятельности предприимчивого помора полностью разделяла архангельская печать. Газета «Архангельск» еще летом 1907 года, сравнивая конкурентную борьбу между крестьянским пароходством и судами Мурманского Товарищества, писала: «У Мурманского Товарищества нет никакой инициативы, нет никакого стремления к открытию новых линий, которые связали бы оторванные местности между собою и Архангельском… оно даже не в состоянии конкурировать с единственным крестьянином».
Напомнив о том, что Мурманское Товарищество существует благодаря щедрым ассигнованиям из казны, газета иронизировала: «Мурманское Товарищество есть верное детище бюрократии, от которой ежегодно получает «на молочко» сотни тысяч народных денег».
Документы, как говорится, не требуют комментариев.
Деловые качества Буркова: стремление к поиску масштабного дела, к риску ярко проявились в 1916 году. В сложное военное время он сумел сколотить силы 8 небольших пароходств и судовладельцев, создать «Товарищество Северодвинского пароходства ». Объединение создавалось по уставу на короткий срок — всего лишь на один год. Оно ставило своей целью «общую работу по перевозке грузов и пассажиров по рекам Северо-Двинского бассейна».
Общий капитал товарищества достигал 534 500 рублей, составленных из стоимости 14 пароходов и 21 баржи. Наиболее весомый вклад в товарищество внес Бурков, передав в его распоряжение два парохода и 4 баржи стоимостью в 64 ООО рублей.
Созданное по условиям договора лишь на один сезон, объединение выполнило большой объем перевозок по рекам Севера. Бурков был одним из директоров этого мощного пароходства. Несмотря на житейские неурядицы, бурные общественные потрясения, Бурков уверенно вел свое большое хозяйство, флот его успешно действовал в течение всего 1917 года.
С весны 1918 года в Архангельске на основании декретов Совнаркома начался процесс национализации и муниципализации жилых домов, производственных помещений, а также конфискация и реквизиция различных вещей для нужд Красной Армии и советских учреждений. В полной мере этот процесс развернуть не удалось: не хватило времени, т. к. начались гражданская война и военная интервенция.
«Красногвардейская атака на капитал» поразила только одну отрасль хозяйства — торговый флот.
…24 мая 1918 года открылось заседание комиссии по национализации торгового флота. Комиссар Лаврентьев заявил: «Нам надлежит сегодня определить, что из имущества и капиталов предприятия Буркова подлежит национализации согласно декрету и что не подлежит…»
Представитель пароходства Буркова, в соответствии с требованием декрета Совнаркома, представил комиссии бухгалтерские книги, баланс на 1 января 1918 года, ознакомил всех с положением дел.
Общая стоимость имущества Игнатия Буркова составляла в то время 1095 тысяч рублей. Морское и речное пароходства, механический завод были национализированы в 1918 году, а остальное отобрано уже после восстановления советской власти в 1920 году.
…После освобождения Севера Бурков не сидел сложа руки. Поступив на службу в управление торгового флота, он исполнял сначала обязанности директора-распорядителя пароходства, затем заведующего отделом парусного флота и угольного склада. А на старости лет оказался рядовым плотником.
Униженный и оскорбленный Игнатий Иванович особенно болезненно переживал поражение его в избирательных правах.
Он несколько раз писал в местные органы власти, во ВЦИК, пытаясь убедить советских чиновников в бессмысленности меры, предпринятой против его семьи.
«Единственным обстоятельством, могущим компрометировать меня, является мое прошлое, — писал он во ВЦИК. — Но это прошлое давно стерто революцией, из котла которой вышел пролетарием, не имеющим никакого имущества…
А по декрету о национализации частного флота я беспрекословно и немедленно сдал свое имущество государству. Десятилетней беспорочной работой я доказал и свою лояльность и свою преданность новому строю…»
С чувством гордости он писал: «Под моим руководством на Севере созданы такие выдающиеся силы нашего советского флота, как Воронин и Печуро, ныне плавающие на известных не только в Советском Союзе, но и во всем мире ледоколах «Сибиряков » и «Ленин». Я готов работать на пользу трудящихся нашей Страны Советов до тех пор, пока позволяют силы».
Все напрасно! Ходатайство двух стариков о восстановлении их избирательных прав было отклонено. Отказ мотивирован тем, что Бурков якобы не доказал своей лояльности к советской власти и к тому же не имел общественно-полезного стажа, а 70-летняя Анастасия Алексеевна была «женой и иждивенкой лишенца, жила на нетрудовые доходы».
После революции Игнатий Бурков шесть раз подвергался различным мерам наказания. В 1918 году он был арестован за сокрытие товаров, в 1920-м — осужден на пять лет принудительных работ за оскорбление работников советской власти при национализации флота, а в 1932 году — привлечен как валютчик.
Но настоящая беда ждала Игнатия Иванович 24 октября 1937 года. Это были дни, когда в Архангельской области, как и во всей стране, людей хватали пачками. В тюрьмы везли советских и партийных работников, хозяйственных руководителей, бывших правых и левых эсеров, меньшевиков, купцов, лиц, подозреваемых в шпионаже, в принадлежности к контрреволюционным центрам и т .п.
Бурков был арестован по так называемому «делу норвежского консула А. Виклюнда».
Как уже отмечалось выше, «дело Виклюнда» возникло по прямому приказу наркома НКВД СССР Н.И. Ежова от 28 октября 1937 года.
Нарком обязал местные органы внутренних дел «применением широких репрессий пресечь все связи посольств и консульств с советскими гражданами, подвергая немедленному аресту всех советских граждан, связанных с личным составом этих диппредставительств».
Местные чекисты понимали, сколь лакомым куском для поисков шпионов в области являлось единственное на Европейском Севере норвежское консульство, располагавшееся в Архангельске. Сотрудники НКВД, выполняя директиву наркома, стали немедленно арестовывать всех, кто значился у них как человек, имевший «связь с эмиграцией». Таких людей в Архангельске насчитывались десятки.
У многих из них на чужбине, нередко в Норвегии, оказались в изгнании муж, брат или сыновья. Чья-то дочь вышла в свое время замуж за иностранца. К тому же консул Виклюнд родился в Архангельске, женился на архангелогородке, имел в городе много знакомых.
Свыше 50 человек были обвинены в связях с консульством и оказались в тюрьме. Жертвой этого надуманного «дела» стал и Игнатий Иванович Бурков.
Буркову предъявили обвинение в том, что он «являлся агентом разведки одного из иностранных государств и занимался шпионажем в пользу последнего», что он «поддерживал подозрительную по шпионажу связь с норвежским консульством в городе Архангельске».
Один из свидетелей когда-то слышал о том, что Бурков в прошлом был крупным судовладельцем, что он имеет сыновей в Норвегии, с которыми ведет переписку, получает от них денежные переводы, а следовательно, связан с норвежским консульством. Понятно, что подобное предположение не могло быть доказательством преступной деятельности Буркова.
Второй свидетель показал: «Бурков — антисоветская личность, так как говорит о том, что Советская власть их обобрала, пароходы отняла, налогами душит». На деле эти слова, как явствуют материалы дела, произнесла когда-то жена Игнатия Ивановича. Но с этим никто не считался.
Следствие шло быстро по накатанной колее: его результаты были переданы на рассмотрение тройки при управлении НКВД по Архангельской области, по постановлению которой 76-летнего Игнатия Ивановича Буркова расстреляли 13 января 1938 года.
«Дело Буркова» было прекращено «за отсутствием состава преступления» в 1967 году. Сообщить об итогах пересмотра приговора в Архангельске было некому: родственников у Игнатия Буркова на родной земле в тот момент не оказалось. Двое сыновей его навсегда покинули отчий край.
Документы поведали о том, что один из Бурковых, Виталий Игнатьевич, еще в 1919 году уехал в Норвегию. Он закончил Архангельскую гимназию, учился в Петроградском университете. Поселившись в Норвегии, Виталий Бурков стал заметным деловым человеком этого государства. Во время путины молодой бизнесмен арендовал причал в городе Вардё, закупал рыбу для засолки и сушки, зарабатывал за сезон до 40 тысяч крон.
Один из земляков, знавший младшего Буркова в 20-е годы, оставил о нем такие свидетельство: «Бурко! кнъ интеллигентный молодой человек, весьма обра юванный, начитанным и замечательный политик во всех делах. Очень выдержанный, в полном смысле европеец и не чета архангельской молодежи. Два года был в Германии, хорошо говорит по-немецки, великолепно знает норвежский и прилично объясняется по-французски. Все старые капитаны и поморы при встречах относятся к Буркову с уважением и почтением, всегда говорят о том, что батюшка Ваш шлет поклон и что родители живы и здоровы…»
Позднее к Виталию перебрался и Илья, второй сын Игнатия Ивановича. В «Деле Буркова» сохранилась крошечная открытка из Норвегии, написанная нетвердой детской рукой. В ней простые и дорогие для стариков слова: «Будь здоров, милый дедушка. Ваша внучка Нюра».
Крепкие корни, пущенные в северную землю Игнатием Бурковым, оказались в России, к сожалению, обрублены…
Шесть лет спустя после публикации в «Правде Севера» моего краткого очерка о Буркове я неожиданно получил письмо из Норвегии. Его автор — господин Андерс Йоханнессен, правнук Буркова. Оказывается, у Игнатия Ивановича был третий сын, который умер в 1924 году в Швейцарии, а дочь его Анна воспитывалась у своих дядей Ильи и Виталия и навсегда осталась в Норвегии. Она владеет русским языком, изредка навещает своих родственников в Москве, а сын ее Андерс работает в фирме «Квэрнэр», которая имеет свое отделение в Архангельске.
Из письма я узнал о том, что сыновья архангельского пароходовладельца Илья и Виталий основали в Норвегии небольшую пароходную компанию. Они прожили долгую жизнь, умерли в 60-е годы. У Виталия Игнатьевича была дочь. Четверо детей имеет господин Йоханнессен, пошедший по стопам своего прадеда. И хотя «имя Бурковых, — говорится в письме правнука архангельского помора, — погасло в Норвегии, поскольку внуков по мужской линии у Игнатия Ивановича не было», но деловая сметка, энергия этого северного предпринимателя передались его норвежским потомкам.
ЛЕСОПРОМЫШЛЕННИК АНДРЕЙ ЧУДИНОВ
19 января 1919 года от архангельской городской пристани отчалил большой ледокольный пароход. Зябко кутаясь в просторные шубы, на палубе стояли два осанистых бородатых человека. Один из них — 70-летний глава правительства Северной области Николай Чайковский — ехал в Париж на срочное заседание Русского политического совещания, ставившего своей целью «спасение русской демократии и революции». Вместе с ним в качестве экономического советника город покидал известный лесопромышленник Севера Андрей Степанович Чудинов.
Посылая многолюдной толпе провожающих прощальный привет, Чайковский и Чудинов надеялись на скорое возвращение. Судьба распорядилась по-своему: тот и другой навсегда расставались с родиной…
Н. Чайковский и А. Чудинов оставили заметный след в истории Архангельска. Если о главе правительства Северной области историки написали немало статей, то имя и дела второго незаслуженно забыты. Постараюсь хотя бы очень кратко восполнить этот пробел.
В декабре 1923 года заместитель председателя Архангельского губисполкома Иван Боговой опубликовал на страницах губернской газеты «Волна» любопытную статью «Благодетель Андрей Степанович Чудинов и наш ответ ему». Повод для публикации был необычен. Один из работников Ракульского кооператива Емецкого уезда (родины Чудинова) попросил Андрея Степановича в письме во Францию выделить средства «на постановку культурно-воспитательной работы» и создать в Ракуле смешанное общество для переработки древесины. Одним словом, советский избач просил бывшего предпринимателяэмигранта помочь своей родине.
Андрей Степанович не замедлил ответить своему земляку. Как водилось в то время, письмо оказалось в органах губернской власти. Даже краткие выдержки из него позволяют судить о мере возмущения этого человека нанесенным ему ущербом и унижением достоинства.
«Неужели вы думаете, — писал бывший лесопромышленник, — что я буду строить школу для тех, кто нахально отобрал мои дома и мое имущество… Вы не создаете ничего своего, а разрушаете то, что отняли у меня. Такой поступок мной никогда не будет забыт…
Предложение о смешанном обществе — грубое нахальство. Все мои капиталы и имущество были в Архангельске. Они там и остались. Все пропало, и получу ли я что-либо обратно — один бог знает.
бог знает. Имейте в виду, что я с советским строем ни на какие комбинации не пойду. Довольно ему того, как он меня наказал. Пока мне не будет возвращена собственность, какую я имел в России, и не будет полной неприкосновенности личности, свободы слова и печати, я не вернусь домой, хотя мне и скучно без родины… ».
Острое перо Ивана Богового было беспощадным. Статья дышала классовой ненавистью, бескомпромиссностью.
Как просто, по Боговому, было создать Чудинову в Архангельске свой крупнейший на севере лесозавод!
Вот как это выглядело в его изложении: «В селе Ракуле Емецкого уезда лет так 20—50 тому назад жил мелкий торговец Чудинов Степан. Поторговывал Степан, обвешивал (старики рассказывают), обмеривал, но широко поставить дело не мог. Был у Степана сынок, Андреем звали. Этот папаши своего выше поднялся и, начав с мелкой торговли, скоро построил в Цигломени свой лесозавод (теперь завод имени Пустошного).
Как огромный паук, опутал Андрей Чудинов несколько районов с трудовым крестьянским населением и тянул из него все жизненные соки. Тысячи рабочих и крестьян сделались неоплатными должниками Андрея Чудинова. И чем больше работали они, тем больше богател Чудинов и тем крепче затягивалась петля на шее емецкого крестьянина и архангельского рабочего ».
«В 1919 году, — продолжал Боговой, явно передергивая факты, — Андрей Чудинов уехал за границу с поручением от архангельских лесопромышленников продать лесные материалы. Но и тут сжульничал. Свои материалы продал, а материалы коллег так и остались на биржах».
Приговор Ивана Васильевича суров и однозначен. «Сидите себе во Франции, — заканчивал он статью, — пока там еще у власти буржуазия, и твердо себе запомните, что тех «свобод», о которых вы твердите как дурак попугай, вам не дождаться. У нас никогда не будет свободы слова и печати для врагов трудящихся. У нас никогда не будет того, чтобы Вы, Андрей Степанович, сделались хозяином завода, снова смогли жиреть за счет бедности рабочих и крестьян. Запомните — никогда. И своим приятелям это передайте».
Горькие раздумья вызывает эта статья. Кем же был на самом деле Андрей Чудинов: жадным пауком, сосавшим кровь северян во имя собственного обогащения, или же тружеником, пытавшимся что-то сделать для развития промышленности России? Каким путем ему, в прошлом простому крестьянину, удалось стать в ряды крупных предпринимателей лесного дела?
Тайна первоначального накопления капитала всегда привлекала внимание людей. Откуда у того или иного человека, не получившего солидного наследства, взялись средства на покупку пароходов, магазинов, лесозаводов, оплату труда рабочих:? Ответить на эти вопросы, к сожалению, удается не всегда. Вокруг имен некоторых предпринимателей Севера и по сей день легенды и догадки.
Путь Андрея Чудинова в мир большого бизнеса прослеживается легко. Далеко не сразу достиг он высоких вершин.
Долгие годы будущий лесопромышленник жил в деревне Осередской Ракульской волости. Оборот лавки, которую содержал отец, был невелик. С помощью сына дело пошло лучше, но главным источником дохода Андрея Степановича стала его работа. Он записался в разряд «торгующих крестьян» и, наряду с торговлей, по поручению архангельских лесопромышленников стал заниматься заготовкой древесины. Содержание уполномоченных на местах тем или иным торговым домом или товариществом являлось обычной практикой той поры. Эти люди имели достаточно широкие права: «нанимать рабочих, заключать с ними договоры, уплачивать им деньги и увольнять с работы; получать от лесничих лесорубческие и сплавные билеты, документы на право перевозки и сплава древесины».
Одним словом, такой уполномоченный должен был сделать все, чтобы заготовить и доставить к заводу плитки леса. Естественно, что он получал высокое жалованье. А кроме того, скопив определенные средства и освоив дело, заведя нужные знакомства, мог и сам рискнуть.
Так и поступил Андрей Чудинов. В 1899 году, заготовив древесину на собственные средства, он доставил плот в Архангельск. Арендовав у купца Александра Корельского плавучий лесозавод, Чудинов обработал древесину и с выгодой продал.
В ноябре 1900 года Андрей Степанович вместе с известным архангельским купцом Андреем Ивановичем Костогоровым учредили полное товарищество под фирмой «Чудинов и Костогоров» «для внутренней и заграничной торговли лесом и лесными изделиями» со складочным капиталом в 20 тысяч рублей». Свой пай Чудинов внес «товаром», т. е. древесиной, доставленной в Архангельск, а его компаньон вложил наличные. Предприниматели быстро соорудили лесозавод возле реки Цигломенки и начали успешно работать, закупив сразу же два буксира.
По ряду причин фирма, просуществовав пять лет,.распалась. Чудинов сразу же нашел нового компаньона. Им оказался торгующий крестьянин из Карпогор Григорий Степанович Щепоткин. В ноябре 1905 года новое товарищество, созданное «для внутренней и заграничной торговли лесом и другими товарами », приступило к работе. Правда, на сей раз оно стало именоваться по-другому: «А. Чудинов и К°». Складочный капитал составил уже 50 тысяч рублей. В качестве своего пая Чудинов внес лесозавод в Цигломени со всем инвентарем, лесными материалами на бирже, а также тремя пароходами; Григорий Щепоткин вложил 25 тысяч рублей.
Своеобразным было и разделение обязанностей между владельцами фирмы. Чудинов стал ведать вопросами производства, найма рабочей силы и продажей продукции, а Щепоткин занялся заготовкой и доставкой леса.
Андрею Степановичу явно не везло с компаньонами. Через короткий срок Щепоткин умер. В 1915 году в управление делами вступил зять Г.С. Щепоткина А.А. Плюснин. Основной капитал фирмы составил в том году 100 тыс. рублей. Чудинов приобрел еще один лесозавод — в Кегострове. В это же время в состав товарищества вступил торгующий крестьянин A.M. Глебов из Вологодской губернии. Он внес крупный пай в фонд компании.
Постоянный упорный труд позволил Чудинову стать крупным лесопромышленником. В 1915 году на пятирамном лесозаводе в Цигломени трудилось до пятисот рабочих. Они распиливали около трехсот тысяч бревен, изготовляли почти восемнадцать тысяч стандартов древесины на общую сумму свыше 1 млн 236 тыс. рублей. Чудинов имел в то время восемь собственных пароходов. По масштабам своего производства и товарооборота фирма Чудинова входила в первую пятерку экспортеров древесины. После надлежащей обработки материалы отправлялись не только в Европу, но даже в Африку и Австралию.
Начиная с 1910 года Чудинов стал искать компаньонов для сооружения бумажной фабрики, но этот проект претворить в жизнь не удалось.
Как и другие предприниматели, Андрей Степанович активно занимался общественной и благотворительной деятельностью. Его регулярно избирали гласным вгородскую думу. Еще в 1893 году он подарил собственный дом на своей родине для Ракульской церковно-приходской школы.
История северной эмиграции, наконец, дождалась своего часа: у нее появились первые исследователи. В начале 1997 года аспирантка Т.П. Тетеревлева защитила кандидатскую диссертацию на тему «Северная российская эмиграция: генезис и адаптационные процессы».
Ценные сведения о выезде эмигрантов из Архангельска приведены в работах В. Голдина, выявлены нами в Государственном архиве Российской Федерации. Утром 19 февраля 1920 года на ледоколе «Козьма Минин» и яхте «Ярославна» за границу отбыло около 800 пассажиров, в том числе 320 офицеров, около 50 солдат, 66 гражданских и военных чиновников, примерно 160 женщин и детей. Около 1000 офицеров, солдат и граэюданских лиц прорвались в Финляндию с Мурманского и Архангельского фронтов. Еще большее число лиц(свыше 6500 человек): предпринимателей, их семей — покинули Север в 1919 году. За пределы России выехали руководители Северной области Н.В. Чайковский, Е.К. Миллер, большинство членов правительства области. В Гамбурге и других городах оказались бывшие обитатели архангельской Немецкой слободы: ВВ. Гувелякен, А.А.Люрс, В. Р. Пец, Э.К. Бройтигам, Е. Ф. Линдес и многие другие. В разное время Север покинули наиболее заметные русские предприниматели: Я. А. Беляевский, А.С. Чудинов, Н.В. Грудистов, Я.Е. Макаров, ЕВ. Могучий, Н.В. Перешнев.
Многие аспекты русской эмиграции — крупнейшего феномена XX века — еще ждут своих терпеливых историков. Нет пока ясности во многих проблемах, связанных с выездом наших земляков за рубеж в тяжкие дни послереволюционного времени. Мы до сего времени не знаем о том, сколько же наших земляков оказалось на чужбине. И это неудивительно. Многие из них покидали родные края, не имея паспортов и виз, а порой и тайно переходя границы Отечества, никакого учета правительство не вело. 9 октября 1919 года генерал Миллер в послании в Лондон сообщал: «Сколько русских уехало — не знаем, всем руководят англичане ». Из разных источников мне удалось выявить сведения о нелегкой судьбе семьи одного из зачинателей кооперативного deuoiceния на Севере — создателя Союза смолокуренных артелей Важской области, умелого предпринимателя Александра Егоровича Малахова, вынужденного доживать свой век вдали от родины. Участь этого незаурядного человека и его большой семьи является в какой-то мере типичной для значительной части русских эмигрантов.
В личном архиве председателя Временного правительстваСеверной области Николая Чайковского хранится немало писем выходцев из архангельской земли. Эти человеческие документы, написанные в экстремальных условиях, помогают глубже представить трагедию людей, которых судьба заставила покинуть свою родину.
Среди других я выявил два письма основателя Важского союза кооперативов смолокуренных артелей Александра Егоровича Малахова. Это был один из одаренных предпринимателей, сумевший еще в начале XX века создать первые объединения среди шенкурских смолокуров.
Смолокурение являлось самым древним видом промысла в Шенкурском уезде. Жители Важской земли регулярно занимались им со времен Ивана Грозного. Доступность сырья, простота технологии и огромная потребность в продукции поддерживали веками эту наиболее распространенную форму переработки древесины.
Смола шла на экспорт, употреблялась для осмолки купеческих судов и военных кораблей, каюков, паузков, карбасов, канатов, свай и т. д.
Статистика свидетельствует о том, что до 60 процентов крестьянства уезда имели доходы от этого занятия. В 1912 году, например, они получили от смолокурения 120 тысяч рублей в ценах того времени.
Примитивным и тяжелым был труд смолокуров. Сошлюсь на описание этого промысла технологом М. А. Токарским (1895 г.), обследовавшим его по заданию министра земледелия и государственных имуществ России.
«Неприглядна работа смолокура у печи при процессе курки, — писал М. Токарский. — Настолько неудовлетворительна в гигиеническом отношении, что граничит прямо-таки с расстройством здоровья, особенно у тех промышленников, которые забираются вовнутрь далеко отстоящих от деревень лесосек…».
Чуть позже технолог А.С. Семенов так описывал самую сложную часть труда смолокура: «Загрузив печь, кустарь скидывает с себя тулуп, обвязывает платком лицо и лезет в печь с веником, чтобы выгрести оттуда остатки угля и очистить отверстие, ведущее из печи в колоду. Температура печи при этом бывает настолько высока, что стоит ему поднять лицо выше верхней линии топочного отверстия, как кожа с лица моментально слезает наподобие перчатки. Не окончив еще работы, он вылезает из печи и начинает обтирать разгоряченное потное лицо снегом. Остыв немного, он опять отправляется в печь заканчивать свою работу».
«Когда въезжаешь в пристанище смолокуров, — отмечал М. Токарский, — то издали виднеются как бы землянки, кое-где занесенные снегом, кой же где оттаявшие, причем из последних идет густой дым; первые представляют из себя жилище, вторые — печи, помещенные в небольших сарайчиках или навесах.
Подобное собрание печей (от 5 до 20) называется «майданом »; если майдан большой, принадлежит крестьянам одной деревни и расположен в лесу далеко от поселений, то положительно все более или менее здоровые работники, женщины и дети перебираются на житье в лес, и в деревне остаются только старики да младенцы. После полутора или двух недель работы при печах, обыкновенно около какого-нибудь праздника, которых, к слову говоря, в этой местности чествуют довольно-таки много, вся эта ватага, черная и закопченная, возвращается в деревню, приводит свой наружный вид в некоторое подобие обычного обитателя деревни и, отдохнув денек-другой, опять принимается за ту же работу».
Читаешь эти строки и с трудом веришь в то, что в подобных условиях около 1500 смолокуренных печей, действовавших в то время в уезде, производили в среднем за год от 50 до 70 тыс. бочек 8-пудовой меры смолы и пека, до 300 пудов канифоли. Кроме этого, крестьяне продавали около 7000 пудов скипидара. Общая стоимость реализуемой продукции составляла в отдельные годы почти полмиллиона рублей. В конце XIX— начале XX в. по количеству вывозимой (прежде всего в Лондон) смолы Важская область занимала одно из первых мест на мировом рынке.
За долгие десятилетия и даже века этот вид промысла не подвергся какой-либо существенной модернизации. От примитивного ямного способа перешли к печному производству. В конце XIX века смолокуры стали снабжать печи колпаком, патрубком и холодильным устройством (конусной медной трубой) для улавливания скипидара. Этим дело ограничилось, хотя разговоры в печати о модернизации производства смолы, о том, чтобы «взяться за дело по-заграничному», велись с середины XIX столетия.
Богатство, добытое в убогих печках, крестьяне частично привозили на ярмарки в Шенкурск и село Благовещенское, а большую часть его сплавляли весной на специальных плотах в Архангельск, где смола реализовывалась крупным купцам. А нередко скупщики, представители крупных архангельских фирм, покупали смолу на местах, навязывая производителям свои кабальные цены. Они объявляли цены на продукты смолокурения в конце сезона — 1 марта, перед началом сплава. Но к этому времени кустари, забирая деньги и товары в счет будущих поставок, становилисьдолжниками скупщиков и соглашались на любые цены.
В начале XX века шенкурские смолокуры под руководством А. Малахова попытались создать собственную организацию для сбыта продуктов смолокурения, чтобы вырваться из цепких лап скупщиков. С 1901 года в Важской области началось создание артелей, у которых к 1906 году сосредоточилось до половины архангельского экспорта смолы7 9 ‘. Благодаря этой мере, поддержанной земледельческим ведомством, значительно увеличились заработки смолокуров-артельщиков: они стали получать за бочку смолы 3 руб. 33 коп. вместо 2 руб. 25 коп. в 1901 году. Артельная выработка смолы увеличиласьза это время с 1784 до 21 521 бочки.
этап артельного движения. Оно возобновилось сразу же после прекращения народных выступлений. Во главе его вновь встал выходец из Верхосуландского общества, умелый организатор Александр Егорович Малахов. Преодолевая сопротивление чиновничества, а затем и мощное противостояние экспортных фирм Беляевского, Линдеса и Данишевских, он сумел утвердить устав Союза смолокуренных артелей Важской области и наладить самостоятельный вывоз артельной продукции.
Устав нового объединения кустарей-смолокуров, утвержденный 12 июня 1913 года, предусматривал содействие «смолокуренным артелям в приобретении необходимых им продуктов потребления и всех вообще требующихся в кустарной смолокуренной промышленности предметов, а также в выгодном сбыте продуктов их промысла в сыром или обработанном виде, устраивая, в случае надобности, с этой целью промышленно-технические производства для переработки сырых продуктов местного кустарного смолокуренного промысла». Второй важнейшей целью своей работы Союз считал выдачу «ссуды под обеспечение товарами, принятыми Союзом на комиссию для продажи, а также получение ссуды под те же товары за счет и по поручению товаровладельцев из разного рода кредитных учреждений » и исполнение всякого рода поручений своих членов, относящихся до их промысла ».
Размах деятельности Союза смолокуренных артелей Важской области, распространившего свое влияние не только на Шенкурский, но и на Вельский и Сольвычегодский уезды Вологодской губернии, достоин удивления. К началу 1918 года в сферу его деятельно-сти входило свыше 50 тысяч человек. На балансе Союза к тому времени имелись пароход, 6 барж, 24 различных обрабатывающих предприятия, в том числе собственный лесопильный завод в Шенкурске, а также коммерческое училище и типография, созданная в начале 1917 года. Правление Союза наладило выпуск собственного журнала «Важская область». А всего в Шенкурском уезде к 1918 году было 214 различных кооперативов, в том числе 137 потребительских обществ, 34 смолокуренных и 14 лесных артелей. В них объединялось 1П 56 пайщиков.
Результаты работы важских кооператоров были настолько весомы, что даже в 1924 году журнал «Лесопромышленное дело» отмечал: «Еще с 1900 года, когда шенкурские смолокуры додумались организовать артели и одним этим подняли заработки смолокуров на 50—70% и на протяжении 12 лет создали мощную организацию «Важский союз», которая вплотную подошла и занялась промыслом, организовав самостоятельный сбыт за границей. Это было время действительного поднятия и развития промышленности (5—6 лет)».
Практические результаты работы Союза смолокуров можно считать самым значительным достижением в экономическом развитии Шенкурского уезда в предреволюционное время. Однако после установления советской власти кооператорам пришлось пережить тяжелые дни. Нормальное развитие начатого дела почти прекратилось. Его руководители А.Е. Малахов, Г.А. Дегтев и СП. Костылев были обвинены в контрреволюционной деятельности и арестованы. Арестантам удалось бежать из тюрьмы, покинуть родные места, и в конце концов А. Малахов оказался за границей.
…Для того, чтобы понять смысл двух писем Малахова, напомню, что Н.В. Чайковский в январе 1919 года выехал в Париж и стал одним из руководителей антибольшевистского движения за рубежом, хотя формально он вплоть до падения Северного фронта (февраль 1920 года) оставался главой Временного правительства Северной области.Поэтому все представители русской эмиграции обращались к нему с просьбами как к официальному лицу.
Первое краткое письмо Александр Малахов написал 3 сентября 1919 года из Варшавы. Это было тревожное для Севера время. Английские и другие оккупационные войска уже оставляли пределы Севера, бросив белогвардейскую армию на произвол судьбы. В письме Малахов рассказывал о своих блужданиях: «В апреле прошлого года я бежал из шенкурской тюрьмы вместе с двумя кооператорами. Одного из нашей компании, Дегтева, Кедров расстрелял в Вологде. Я же оказался в Москве, стал даже председателем правления нового центра промысловой кооперации… Большевики не ждали такого нахальства — я жил в Москве под своим именем…»
Почувствовав угрозу, Малахов бежал под именем поляка Иосифа Антоновича Лаздовского. А потом, перейдя границу, он оказался в плену.
Александр Егорович просил Чайковского вызволить его из неволи и помочь добраться до Архангельска. «Меня волнует эвакуация англичан, растерзание и потеря семьи и родного края. Неприятно жить без смысла и дела, когда моя семья в Архангельске томится неизвестностью и неопределенностью»797 , — завершал свое письмо шенкурский кооператор.
Судя по содержанию второго письма, Чайковский помог Малахову выйти на волю. «Я свободен, даже получил пропуск в Англию», — сообщил он в октябре того же года.
Между тем семья кооператора переживала в это время трудные дни. В январе 1919 года жена Александра Егоровича Евдокия Андреевна вместе с пятерыми детьми бежала из Шенкурска в Архангельск. Летом 1920 года она оказалась в архангельской тюрьме, как «заложница за мужа» и «жена антисоветского деятеля».
По свидетельству Г.А. Малахова, дети, старшему из которых не исполнилось и 15 лет, находились в это время в Кеми. Чтобы выжить, они поселились в пустующем бараке на Поповом острове и занялись ловлей рыбы. С небольшим хлебным пайком и благодаря помощи добрых людей они избежали голода. А осенью перебрались в Архангельск.
В архиве ФСБ сохранилось несколько писем детей в губЧК с просьбой об освобождении их матери. «Просим освободить нашу маму из лагеря принудительных работ, — говорилось в письме от 14 января 1921 года. — Она уже достаточно понесла наказание и отвечать за действия бежавшего мужа не должна». «Мы думаем, — говорилось в другом детском письме, — что на свободе мама будет в 10 раз полезнее для народа, чем на принудительных работах. Покорнейше просим выпустить ее на свободу… Мама против советской власти ничего контрреволюционного не сделала и не сделает. За это мы ручаемся».
Под каждым из этих заявлений пять подписей: Георгий — 15 лет, Александр — 14 лет, Вячеслав — 13, Лев — 11 и Галя — 8 лет. Лишь поздней осенью 1921 года Евдокия Малахова обрела свободу. Переехав в Москву, семья стала хлопотать о выезде к отцу. Но документов для этой цели ей не выдавали. Тогда Александр Егорович организовал тайный переход эстонской границы всем шестерым членам семьи. Из Эстонии Малаховы перебрались в Чехословакию. Дети учились в школах. А их неутомимый отец пытался и на чужбине заняться кооперативной деятельностью: организовал объединение крестьян по сбыту фруктов в Прикарпатье, хотел создать кооператив для производства смолы, но потерпел неудачу. Чехи, а позднее и югославы не поверили «бородатым русам».
В конце концовМалахов стал единоличным смолокуром. Возле деревни Требовль в Югославии он своими руками соорудил из глины типичную северную печь «кожуховку». Возле нее Малаховы построили небольшой дом.
Несмотря на постоянную заботу о насущном хлебе для большой семьи, Александр Егорович занимался общественной деятельностью и литературным трудом. Находясь за границей, он написал две любопытные книги: «Великая русская революция и роль в ней коммунистов» и «Кооперация и коммунисты». Обе книги были изданы в Лондоне в 1921 году, а потом напечатаны славянским издательством в Праге.
Отлично понимая невероятные экономические и политические трудности, которые испытывала в то время Россия, Александр Егорович завершил свой основной труд оптимистическим призывом М. Бакунина: «А мы, друзья, верующие в русский народ, — говорилось в нем, — пойдем вперед дружно и смело, верные ему до конца, и не остановимся ни перед какими угрозами, ни перед какими препятствиями, ни даже перед все подавляющим равнодушием».
…В день нападения фашистской Германии на Советский Союз старого кооператора арестовали гестаповцы. Почти три месяца Александр Егорович пробыл в тюрьме. А после выхода из нее Малахов помогал отрядам Сопротивления. Связь с партизанами имели и его сыновья.
По окончании войны Малахов стал хлопотать о возвращении на Родину и 13 мая 1947 года получил советский паспорт. В расчете на быстрое оформление визы Александр Егорович вместе с женой переехал в Чехословакию, где проживала дочь Галина. Мечта кооператора не сбылась — в октябре 1950 года он умер. Чуть позднее ушла из жизни его супруга Евдокия Андреевна.
По-разному сложилась судьба детей Малахова. Дочь Галина, вышедшая замуж, осталась в Чехословакии. Лев Александрович, всю жизнь проработавший в Иране в строительных фирмах, уехал к сыну в США. Шенкурский американец-пенсионер близко к сердцу принял перемены, произошедшие за последние годы в России. Он поддержал словом и делом идею шенкурского журналиста и предпринимателя Александра Чеснокова воссоздать журнал «Важская область», основанный в 1918 году его отцом А.Е. Малаховым, помогал добрым советом, прислал в его распоряжение еще крайне редкий в то время в нашей стране, тем более в Шенкурске, ксерокс, следил за всеми публикациями в журнале. В 1996 году из США пришла печальная весть о кончине Льва Александровича.
Я храню несколько писем от сыновей Александра Егоровича — Александра и Георгия, которые возвратились в Россию, а также от дочери Галины Александровны, оставшейся в Чехии.
Александр Малахов стал на родине профессором, автором ряда научных трудов. Его письма свидетельствуют об отличном знании истории Севера. Он сообщил мне ряд интересных сведений по истории северной интервенции. У нас выявился общий интерес — коллекционирование северных бон. К сожалению, Александр Александрович в 1992 году умер.
Старший из братьев Малаховых Георгий Александрович после возвращения из эмиграции поселился в городе Канске Красноярского края. Своеобразным подвигом жизни этого человека явилась подготовка им своих мемуаров. Георгий Александрович подробно рассказал о событиях в Шенкурском уезде, положении русских эмигрантов в европейских странах.
Г.А .Малахов был хорошо знаком с А.Ф. Керенским, вместе с которым он проводил в последний путь «бабушку русской революции» Е.К. Брешко-Брешковскую. Прах этой легендарной русской женщины, умершей 12 сентября 1934 года, покоится на одном из сельских кладбищ вЧехии.
В архиве Н.В. Чайковского мне довелось ознакомиться с письмами не только А.Е. Малахова, но и Ильи Николаевича Ракитина, брата руководителя Шенкурского восстания Максима Ракитина, тайно бежавшего в Англию вместе с женой, видного северного предпринимателя Е. Могучего, членов правительства Северной области А. Иванова., П. Зубова, а также с письмами в Архангельск А.Ф. Керенского.
Вплоть до недавнего времени проблема наследования, видимо, мало беспокоила рядового жителя России. Вклад на сберегательной книжке через шесть месяцев автоматически становился собственностью прямого наследника усопшего — жены или детей. Порой престарелые деревенские жители, умирая, не оставляли даже никаких документов о своей последней воле относительно единственного их богатства — жилого дома. У абсолютного же большинства жителей страны не было в собственности ни квартир, ни домов, ни тем более заводов, мастерских — того, что мы называем в наши дни недвижимостью. Да и само понятие «наследство» нередко использовалось в нашей жизни только в ироническом смысле.
Между тем в России существовал веками отработанный механизм передачи наследства. На первый взгляд, все было очень просто: человек в присутствии трех свидетелей составлял духовное завещание, нотариус заверял этот документ, вносил его в свою регистрационную книгу. После кончины завещателя этот же поверенный помогал наследникам подготовить все необходимые документы для внесения их в окружной суд. И только после решения суда наследники получали возможность реализовать волю усопшего.
Владимир Даль определил духовное завещание как «письменное, законно составленное распоряженье о добре, имуществе своем, на случай смерти; последняя воля». Очень простое и емкое определение!
В России духовные завещания составлялись по единому образцу и включали опись недвижимого и движимого имущества, ценные бумаги, деньги, размещенные в банках, а также и долги завещателя.
Интерес современных историков к этим документам, которые практически пока еще никто не изучал и не вводил в научный оборот, не является праздным. Каковы же главные особенности завещаний?
Прежде всего, духовные завещания являются наиболее правдивыми документами о богатстве того или иного предпринимателя. Все остальные сведения, которые поступали от купцов или торговых людей при жизни, явно преуменьшали эти данные. Как уже отмечалось ранее, любой житель при записи его в купеческую гильдию обычно называл минимальную сумму, которая официально требовалась для этой цели. В результате зафиксированный в подобных документах капитал не отражал реального богатства купеческого сословия.
Во-вторых, состояния архангельских купцов в целом были сравнительно невелики. Во всяком случае, они несравнимы с капиталами московских и петербургских предпринимателей. Достаточно отметить, что московские деловые люди только на благотворительные цели жертвовали сотни тысяч и даже миллионы рублей. В 1916 году, например, сумма пожертвований знаменитой династии Бахрушиных составила 3,4 млн рублей, Третьяковых — 3,1 млн, Г.Г. Солодовникова — свыше 10 млн рублей.
И тем не менее многие архангельские купцы и крестьяне оставляли после себя солидные состояния, которые оценивались в десятки, сотни тысяч и даже миллионы рублей.
…23 июня 1918 года в возрасте 62 лет умер потомственный почетный гражданин, почетный попечитель евангелического общества Адольф Францевич Шольц. Он завещал «в полную собственность» своей жене Фаине Эдуардовне ценности на общую сумму более 808 тысяч рублей. К моменту своей кончины купец имел 4 дома и флигель общей стоимостью 169,5 тыс. рублей. Цена пяти пакетов акций составила в тот момент 671 472 рубля. Кроме этого, Шольц располагал также ценными бумагами на 125 ООО рублей и денежными вкладами в двух банках на сумму 8 475 рублей.
Известный предприниматель, российский подданный с 1875 года А.Ю. Сурков оставил в наследство своему сыну Арно, который являлся директором-распорядителем Северного акционерного общества «Сокол», собственность в виде жилого дома и акций различных акционерных обществ общей стоимостью свыше миллиона двухсот тысяч рублей. Наиболее весомый пакет акций он имел в созданном им лично пивном заводе (568 паев на сумму 568 ООО рублей). Акции акционерного общества «Сокол» также составляли внушительную сумму — 454 500 рублей. Купец имел также 46 акций Северного пароходного общества, 400 — общества «Норд» и 74 пая в товариществе кемских лесозаводов.
Обрусевший норвежец М. Ульсен в момент завершения своей предпринимательской деятельности, по его собственному признанию, имел 2050 тыс. рублей и около 30 000 фунтов стерлингов.
Солидные накопления имели в конце своей жизни ряд выходцев из глубинных мест губернии. Так, бывшие пинежане, владельцы известного в Архангельске торгового дома «Братья С. и М. Кыркаловы», в момент кончины старшего из них Северьяна Козьмича (в апреле 1912 года) имели состояние общей стоимостью 1 271 663 рубля. Имущество известного предпринимателя М.И. Вальнева определялось в 548 162 рубля, а карпогорца Григория Степановича Щепоткина (без учета долгов) — в 197 840 рублей. Весьма солидным было состояние К.В. Шингарева, оставившего семье 135 тысяч рублей. Его жена, приумножив дело, завещала дочери в 1898 году уже 334 867 рублей.
Весьма приличное богатство скопил к концу жизни крестьянин П.П. Амосов. Свой дом в Соломбале и имущество в нем он оценивал в 14 000 рублей. На паях с купцом второй гильдии Г.Н. Шмидтом Амосов владел пароходом «Молодец» (пай крестьянина составлял 3000 рублей). Кроме того, в Соломбале на собственной земле располагался лесозавод Амосова, которым он владел совместно с наследниками купца Гернета. Вместе с ценностями (в виде денег, различныхбумаг), находившимися в банке, общая стоимость богатства доходила почти до 700 тысяч рублей.
Более скромное наследство оставил своей жене Матильде Ивановне выходец из Норвегии Карл Стампе. Оно включало стоимость дома (19 ООО рублей), долю в товариществе «Ульсен, Стампе и К°»(292 тыс. рублей) и 16 паев в товариществе «Стелла Поларе» (16 ООО рублей).
Бросается в глаза одна любопытная особенность купеческих капиталов. Денежные суммы, оставшиеся наследникам и находившиеся в банках, были относительно невелики, но зато акции различных заводов и фирм — многочисленны и очень весомы по стоимости. Так, например, из духовного завещания Ф. Шольца следует, что он имел 51 пай в Маймаксанском лесном товариществе на сумму 255 тыс. рублей. Ему принадлежало столько же паев архангельского лесопильного завода, 75 — завода «Стелла Поларе», 150 — целлюлозного завода «Сокол» и акции Онежского лесного порта стоимостью 80 тыс. рублей. После смерти купеческой вдовы Алисы Фонтейнес осталось: 10 акций Волжско-Камского коммерческого банка стоимостью 8550 рублей, 10 паев страхового общества «Саламандра» на сумму 5450 рублей, а также солидные пакеты акций в торговых домах «Э. Дес-Фонтейнес», «Амосов, Гернет и К0» и целлюлозного завода «Сокол», стоившие свыше 280 тыс. рублей. Примерно так же обстояло дело и у предпринимателей А. Суркова, М. Ульсена и К. Стампе, упомянутых выше.
Почти все деловые люди Севера, связанные с внешней торговлей, имели вклады в иностранных банках. Общая сумма этих вкладов в апреле 1918 года составляла около 60 тысяч фунтов стерлингов. 17 тыс. фунтов имел на своем счету в Лондоне Яков Беляевский, 20 тыс. — Я.Е. Макаров, около 5300 — М. Ульсен и т.д. И это естественно: без валютного запаса, находившегося на Западе, невозможно было вести торговлю с зарубежными странами.
В ряде духовных завещаний отмечен долг завещателя. При кажущемся, на первый взгляд, успешном ведении своих дел купец 1-й гильдии А.Ю. Сурков, фактический владелец пивоваренного и лесопильного заводов в Архангельске, совладелец Сокольского целлюлозного завода, пайщик ряда крупных фирм, оставил своему сыну Арно, помимо значительного богатства, существенный долг — 454 ООО рублей. Солидный долг — около 80 ООО рублей — имел к моменту кончины карпогорец Г.С. Щепоткин.
Таковы Некоторые данные о богатстве крепких хозяев-северян. Можно по-разному подходить к оценке капиталов, нажитых ими порой в течение всего лишь одного поколения. Безусловно, требуется вдумчивое изучение всех факторов, которые помогали тому или иному купцу, бизнесмену добиваться столь поразительных успехов. В истории этого накопления были свои теневые и сильные стороны. Но несомненно и другое: это важнейшее свидетельство незаурядных организаторских способностей деловых людей, их огромной энергии, которую они развивали, как правило, на ранних этапах своей жизни.
Значительный интерес представляет вопрос о судьбе капиталов, оставшихся после смерти того или иного предпринимателя. Каким образом сумели распорядиться ими наследники — этот и другие вопросы тесно связаны с развитием экономики Севера.
Главной заботой завещателя являлось стремление продолжить свое дело. И это естественно. Каждый из них хотел дальнейшего процветания созданной им фирмы, усиления ее деловой активности.
Многие наследники успешно справлялись с приобретенным наследством. Продолжил и значительно приумножил дело отца, бывшего крестьянина Андрея Филипповича Беляевского его сын Яков Андреевич. В знак уважения к своему родителю он оставил прежнее название фирмы — «Торговый дом А. и Я. Беляевские». Три брата Мерзлютины в 1887 году на базе отцовских капиталов создали торговый дом «Братья Мерзлютины». Несколько десятилетий держались на плаву потомки вавчужских судостроителей Бажениных. Число подобных примеров можно увеличить. Крупные предприниматели, думая о судьбе своих капиталов, серьезно относились к выбору продолжателей своего дела. В случае своей бездетности они усыновляли близкого родственника, передавая ему все свое богатство. Такой выбор, например, сделал в XX веке известный архангельский купец А.И. Костогоров. Еще более показателен поступок пинежского крестьянина Г.С. Щепоткина, который, не имея сына, усыновил своего зятя, предпринимателя А.А. Плюснина. Факты усыновления имели место и в более ранние времена.
Попытаемся подробнее осветить одну из сторон распоряжения своим наследством — благотворительность северных деловых людей.
Пожертвования купцов и промышленников на развитие образования, нужды церквей и монастырей, проявление заботы о больных, сиротах, престарелых, одним словом, стремление творить «благие дела» являлось одной из наиболее характерных особенностей жизни российского предпринимательского мира.
Исследователи не раз отмечали, что это явление вплоть до последнего времени почти не изучалось, а если и упоминалось, то «единственно для критики «фарисейской личины» господствующих классов дооктябрьской России»810, в том числе в работах историков Севера. Не остались в стороне от этой темы и русские писатели. «Приблизится смертный час, — писал П.И. Мельников-Печерский в своем известном романе «В лесах», — толстосум сробеет, просит, молит наследников: «Устройте душу мою грешную, не быть бы ей во тьме кромешной, не кипеть бы мне в смоле горючей, не мучиться бы в жупеле огненном». И начнут поминать христолюбца наследники: сгромоздят колокольню в семь ярусов, выльют в тысячу пудов колокол, чтобы до третиего небеси слышно было, как тот колокол будет вызванивать из ада душу христолюбца-мошенника». Подобное изображение русского купца встречаем у А.Н. Островского, М. Горького и др. Однако далеко не все богатые люди России соответствовали этим образам.
Отличный знаток купеческого мира Москвы, выходец из этого сословия П.А. Вурышкин в своих мемуарах заметил, что «в старой Москве богатство решающей роли не играло. Почти все семьи, которые надлежит поставить на первое место в смысле их значения и влияния, были не из тех, которые славились своим богатством. Иногда это совпадало, но лишь в тех случаях, когда богатство служило источником для дел широкого благотворения, или создания музеев, клиник, или развития театральной деятельности». Из огромного числа московских купцов своего времени П. Бурышкин выделил семьи Морозовых, Бахрушиных, Найденовых, Третьяковых и Щукиных, которые, по его мнению, «своей жертвенностью или созданием культурнопросветительных учреждений обессмертили свое имя».
Лучшими примерами предпринимательской деятельности считались лишь такие, которые основывались на пользе для всего общества, для всех людей: иначе говоря, купцы понимали, что в основе их деятельности должны лежать нравственные принципы.
Благотворительность являлась характерной особенностью и провинциального купечества. Исследователи истории предпринимательства отдельных регионов привели в своих работах яркие примеры этого, можно сказать, типичного явления российской общественной жизни.
Документы свидетельствуют о том, что предприниматели Севера не отставали от своих собратьев и систематически делали различные по размерам и форме пожертвования на различные нужды Архангельска и всей губернии.
В числе крупных архангельских меценатов были П.К. Куйкин, А.В. Булычев, Я.А. Беляевский, П.П. Амосов, пинежские купцы Володины и многие другие.
С некоторой долей условности можно выделить три основных направления благотворительных деяний архангельских купцов: поддержка народного образования (сооружение школ, училищ, выделение специальных стипендий для нуждающихся), создание богаделен и всемерная помощь церквам и монастырям.
Уже архангельские купцы первого поколения, которые являлись, как правило, выходцами из крестьян, совершали многие акты благотворения. Так, например, бывший карбасник, т.е. человек, перевозивший на своих небольших карбасах грузы и товары из Холмогор в Архангельск и обратно и постепенно выбившийся в мир большого бизнеса, Н.С. Крылов участвовал своими средствами в закладке фундамента каменной Боровской Успенской церкви. В 1761 году он на свои деньги вылил для нее колокол весом более 117 пудов. В это же время купец соорудил придел к кафедральному собору и пожертвовал для него золотой крест весом в 3 фунта.
Систематически выделял деньги для всех упомянутых целей Петр Кузьмич Куйкин. Только в 50-е годы XIX века он пожертвовал 10 ООО рублей на устройство богадельни в губернском центре, в которой содержалось 70 человек. 12 человек в этой богадельне он взял на свое содержание, внеся в городской банк 10 ООО рублей, проценты с которых шли в бюджет заведения. В 1858 году Петр Кузьмич приобрел за 12 ООО рублей дом для создания женского училища. В эти же годы купец построил на свои средства придел к Михайловской церкви Архангельска, выделил 3000 рублей на устройство церкви при архангельской тюрьме, 500 рублей — на учреждение женского училища в г. Онеге. И это лишь несколько примеров из многолетней благотворительной деятельности известного и уважаемого в городе человека.
Уникальным в своем роде явился дар Архангельску, который предоставил городу торгующий крестьянин из Заостровья П.П. Амосов. Он завещал 100 000 рублей на устройство дома трудолюбия. Причем 20 000 он положил на сооружение дома, а 80 тысяч, согласно его воле, должны были оставаться неприкосновенными и проценты с них идти на содержание дома. Выполняя волю усопшего, городская дума приобрела каменный дом на набережной (бывший дом полковника А.Я. Карцева).
Вскоре после передачи здания в распоряжение городской думы было создано попечительское общество о доме трудолюбия, и 14 февраля 1898 года утвердили его устав. Общество ставило своей целью «оказывать срочную, по возможности недолговременную помощь бездомным, выброшенным из больниц и не имеющим еще заработка, освобожденным из мест заключения по отбытии наказания, всякому вообще, впавшему в крайнюю бедность, посредством предоставления им труда и приюта впредь до более прочного устройства их судьбы».
Такую же сумму П. Амосов предоставил в распоряжение Архангельского епархиального ведомства. Эти средства были распределены между 82 храмами губернии. Наиболее значительные суммы — по 5000 рублей — предприниматель определил церквам родных ему приходов: Вознесенской, Чубонаволоцкой и Островляно-Введенской. При этом завещатель оговорил обязанность последней церкви использовать часть средств в целях «вечного поминовения родного семейства … по записанному в тех церквах синодику и служить каждую неделю заупокойную обедню и особую обедню 25 июня» (видимо, в день рождения завещателя). Проявляя заботу о своих земляках, П. Амосов передал «в вечное время» 1000 рублей в государственное кредитное учреждение, проценты же должны были выдаваться Вознесенскому волостному правлению для оказания помощи крестьянам в неурожайные годы.
Особенно крупные пожертвования сделал в пользу церкви Афанасий Васильевич Булычев. Он появился в Архангельске в 1861 году в возрасте 34 лет и стал сначала купцом 3-й гильдии, объявив капитал 2400 рублей, вел на первых порах небольшую торговлю, открыв также свечное и мыловаренное заведение. Постепенно из скромного торговца Афанасий Васильевич превратился в крупнейшего торговца хлебом. Большой заслугой Булычева перед Северным краем явилось основание в 1858 году Северодвинского речного пароходства, вдохнувшего новую жизнь в водный транспорт на Северной Двине, Вычегде, Сухоне и Ваге. Будучи человеком религиозным, он назвал один из первых своих пароходов «Десятинный», так как десятую часть доходов от пароходства купец отдавал на церкви и Соловецкий монастырь.
Замечательным памятником благотворительности Афанасия Васильевича явилась устроенная на его средства богадельня для престарелых и убогих женщин всех сословий при Кузнечевском кладбище. В ответ на ходатайство семьи Булычевых городская дума 7 февраля 1892 года предоставила «городской пустопорожний участок земли в количестве 5460 кв. саженей в вечное бесплатное пользование исключительно под устройство благотворительного заведения ». Строительство и оборудование заведения было обеспечено капиталом в сумме более 200 тыс. рублей. Не менее щедрым даром Булычев почтил Вологодскую епархию, основав в Яренском уезде Крестовоздвиженский женский монастырь. Для его существования и благоустройства купец передал солидный капитал и закрепил за ним огромный участок земли в размере 2500 десятин, на которых рос прекрасный строевой лес. Крупные суммы из своего капитала Афанасий Васильевич выделил также на строительство церквей при Шенкурском монастыре, в г. Орлове — на родине купца, а также Крестового храма в Архангельске. Особенно много он сделал для Соловецкого монастыря, где провел последние три года своей жизни и умер там же 8 апреля 1902 года.
200 000 рублей оставил в распоряжение Соловецкого монастыря купец А.В. Ананьин, завещав похоронить себя на его территории.
История сохранила и курьезные факты пожертвований состоятельных людей на нужды церковного дела. Так, например, прихожанин Емецкого прихода Иван Перевозников отлил за свой счет колокол весом в 169 пудов. При этом, как выяснилось позднее, Перевозников «по щедрости душевной» употребил на изготовление колокола большое количество медной монеты, за что привлекался к судебной ответственности…
Выше рассказывалось о духовном завещании пинежского купца первой гильдии Михаила Ивановича Володина.
Каменный дом в Пинеге купец завещал в «полную собственность Министерства народного просвещения с тем, чтобы в этом доме навсегда помещалось училище этого ведомства». Всю недвижимость и денежные средства в сумме более 100 тысяч рублей он оставлял брату Алексею Ивановичу и племяннику Ивану Егоровичу, обязав их построить в Пинеге каменную богадельню под названием «Богадельня имени Евгении и Михаила Володиных» на 12 престарелых и бесприютных лиц.
Значительные суммы передавались также для Пинежского собора, а также Вонгской, Пильегорской, Валдакурской церквей.
Подобным же образом поступил выходец из Шенкурского уезда Андрей Филиппович Беляевский, завещав крупные суммы церкви на своей родине и учредив там же богадельню своего имени. О благотворительных деяниях отца и сына Беляевских рассказано в очерке об этой купеческой династии.
Документы позволяют проследить, как постепенно высшие и местные органы власти, духовенство начали проявлять внимание к благотворительной деятельности деловых людей, совершенствовали ее формы.
По решению городской думы, в частности, все так называемые «вечные вклады» вносились в городской общественный банк, правление которого расходовало их согласно воле завещателей. В 1894 году сумма этих вкладов составляла 42 895 рублей. В их числе были вклады: П.К. Куйкина в размере 14 ООО, А.Я. Казакова с женой — 11 150, В.Н. Кострова — 9700, В.Н. Кривоногова — 9800, купчихи Т.В. Рыниной — 1400, крестьянина А. Аникеева — 500 рублей и многие другие. С целью поощрения подобной деятельности богатых людей, а также в знак благодарности городская дума нередко принимала решение о присвоении стипендиям, выделяемым на содержание призреваемых, имен их жертвователей. В 1910 году в Елизаветинской мужской богадельне было три, а в Николаевской — 13 именных стипендий. В их числе были стипендии имени П. Куйкина, Т. Рыниной, C Лемяхова, В. Кривоногова, Н. Дудина, И. Быкова и других.
Судьба капиталов ряда купцов складывалась нелегко: порой наследники не могли мирно поделить нажитое их предками или родственниками богатство. Длительный спор со своими сыновьями вела купеческая вдова Мерзлютина, обвинив их в незаконном захвате капиталов и «выправке ими гильдейских купеческих прав», в уничтожении ее документов на право собственности. Многолетняя тяжба завязалась между потомками именитых фамилий холмогорских купцов Крыловых и Бажениных.
В государственном архиве Архангельской области хранится объемистое дело, в котором содержатся документы о взаимных распрях, появившихся в отношениях между дочерью Андрея Баженина Екатериной и ее дядей Иваном Кирилловичем, а также двоюродными братьями Василием и Никифором Степановичем828 .
В случае спора при вступлении во владение имуществом умершего купца правление купеческого общества учреждало над ним опеку. Так случилось, например, с наследством известного купца Кузьмы (Козьмы) Минаева. После его смерти в феврале 1906 года 8 наследникам остались 4 дома, лесопильный завод в компании с купцом Патрушевым, пароход «Лапоминка», солидный участок земли в селе того же названия. Решение спорных проблем, возникших между 6 сыновьями и 2 дочерьми Минаева, было возложено на усмотрение его родственников — крестьян Федосовых. Окончательное решение принимал губернатор.
Нельзя не отметить существенную разницу в подходе к распоряжению своим богатством между чисто русскими купцами и жителями так называемой Немецкой слободы. При анализе завещаний жителей этого поселения мне удалось выявить лишь один случай пожертвования: A.M. Фонтейнес из своих 106 036 рублей одну тысячу передала в распоряжение евангелической церкви. Все имущество обычно отходило родственникам: женам, дочерям, сыновьям и т.д. И в то же время банковские лицевые счета жителей Немецкой слободы свидетельствуют о том, что часть своих средств они регулярно переводили в западные страны. Так, Алиса Фонтейнес в течение 1913 года регулярно перечисляла через банк в Берлин от 278 до 500 рублей ежемесячно.
Каковы же побудительные мотивы благотворительности деловых людей Севера, что заставляло их отдавать свои немалые средства не на практические дела, связанные с бизнесом, а для помощи неимущим, из сострадания к ближним и т. п.?
К сожалению, ни духовные завещания, ни прошения купцов в городскую думу, ни другие документы не позволяют с достаточной убедительностью раскрыть эту сторону их деятельности.
Исследования историков, мемуарная литература, на наш взгляд, справедливо выделяют несколько причин благотворительности.
Одним из наиболее важных побудительных мотивов этого явления русской жизни исследователи считают повышенную религиозность купеческого сословия, в особенности первого поколения той или иной династии.
Русская православная натура стыдилась богатства. Считалось, что владелец его должен поделиться с бедными. Это рассматривалось не только как веление сердца, но и как долг и обязанность. «На свою деятельность, — пишет в книге «Москва купеческая» П.А. Бурышкин, — смотрели не только или не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует по нему отчета, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели как на выполнение какого-то свыше назначенного долга. Нужно сказать вообще, что в России не было того «культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной среде, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а малодоброжелательное отношение».
С таким пониманием своего долга было связано стремление состоятельных людей помочь и церкви: соорудить на свои средства храм, отлить и подарить ему особый колокол и т. д. Подобным добродетельным актом в земной жизни купец хотел обрести благодать в загробном мире. В сознании русского человека, таким образом, отражалась идея искупления вины за богатство, которое всегда связано с грехом. Завещатель не забывал при этом почтить память родителей и ближайших родственников, а также подать своими делами пример наследникам. Именно поэтому купцы совершали наиболее крупные благотворительные пожертвования, находясь в преклонном возрасте, и часто завещали соорудить храм на месте своего рождения или захоронения предков. Таким образом поступили известные в Архангельске бизнесмены А.В. Булычев и Беляевские. Как уже отмечалось, первый соорудил несколько церквей, оказывал помощь Кузнечевской кладбищенской церкви, около которой покоился прах его родных. Отец и сын Беляевские выделили щедрые ассигнования на сооружение богадельни на своей родине в Шенкурском уезде в честь похороненных там предков.
В суммированном виде все упомянутые выше идеи нашли отражение в духовном завещании крестьянина Петра Петровича Амосова, написанном в 1895 году. Это единственный документ подобного рода из числа выявленных мной, который написан нестандартным языком и содержит тщательную роспись не только всего имущества своим завещателям, но и своеобразное родительское наставление сыну. Позволю себе привести вступительную, наиболее интересную часть изъявления «последней воли» известного бизнесмена.
«Не тяжкая болезнь, не предчувствие близкой смерти, — говорится в этом пространном документе, — побудили меня составить настоящее духовное завещание, а здравый разум и каждодневный жизненный опыт, говорящий о непрочности и внезапности жизни нашей, и те горькие и плачевные обстоятельства, какие бывают после смерти между родными, если не будет оставлено им завещание. Руководствуясь такими мотивами, я, находясь в здравом уме и твердой памяти, заблагорассудил сделать следующие распоряжения…
…Прошу любезную супругу мою Александру Кирилловну всегда помнить, что дети наши ничем столько не убеждаются, как христианскими и добрыми примерами своих родителей и иным любовным и ласковым и сердечным обращением, а потому пусть супруга моя избегает при воспитании и раннем развитии сына нашего Петра строгих и принудительных мер, которые только ожесточают характер малолетних, а также не насиловать в развитии тех стремлений и наклонностей, какие будут проявляться от природы, имея всегдашнею и единственною притом целью направлять их к добру, честности и пользе, основываясь на христианских началах, единственно верных и надежных. Такое здравое воспитание и поставит сына нашего по возможности на прямую дорогу, а нас будет радовать в жизни загробной ».
Нравственные мотивы этих деяний усматриваются и в том, что тот или иной предприниматель благодарил своим пожертвованием в пользу города его жителей за доверие к нему, его практическим общественным делам. В 1895 году купец С.Д. Лемяхов выделил средства на пристройку к зданию городской Николаевской богадельни с полной отделкой «на 10 призреваемых », содержание которых он обеспечил капиталом в размере 14 800 рублей. В своем заявлении по этому поводу бывший пинежский крестьянин писал: «Будучи глубоко проникнут вниманием Архангельского городского общества, которое в продолжение 32 лет беспрерывно удостаивало меня выбором на различные должности по ведомству городского общественного управления, и вместе с тем, желая оказать со своей стороны посильную помощь бедным гражданам Архангельска, я счел своим нравственным долгом учредить в городской Николаевской женской богадельне десять стипендий для призреваемых».
Примерно таким же образом объяснял свое желание передать в дар городу дом для призрения бедных купец П.К. Куйкин. В своем письме от 4 ноября 1859 года на имя начальника Архангельской губернии он, сообщив о приобретении дома у коллежского асессора А.Ф. Черепанова, писал, что передает это сооружение в распоряжение архангельского попечительского общества с тем, чтобы «по возможности оказать помощь бедным и нищим, нередко скитающимся по домам и улицам и переносящим голод и холод». Поскольку подобный поступок был одним из первых в Архангельске, то по предложению губернатора общее собрание купеческого и мещанского обществ решило поддержать «благое дело» и жертвовать ежегодно от объявленного капитала по 1/8% и полученные от этого средства в сумме 450 рублей ежегодно вносить в женское попечительское общество. Документ сохранил подписи более 70 горожан, первая из которых сделана рукой городского головы Егора Плотникова. Всего же купцы и мещане собрали 544 рубля. Затем для принятии дара Куйкина потребовалось специальное разрешение министра внутренних дел.
Безусловно, благотворительность подогревалась и честолюбием предпринимателей. Как правило, обязательным условием завещателя (после кончины) являлись регулярные поминания во время церковных служб его имени, присвоение его тому или иному заведению: богадельне, приюту, а позднее библиотеке, картинной галерее, музею, больнице и т. д. Так, в Москве появились знаменитые Третьяковская галерея, Бахрушинская, Алексеевская, Солодовниковская и другие больницы, а в Архангельской губернии Булычевская и Беляевская богадельни, женское училище имени Петра Куйкина и мн. др.
А «в память Петра Амосова, много способствовавшего упрочению благосостояния крестьян», была названа новая волость, выделившаяся в 1900 году из Вознесенской. Она получила название Пустошенско-Амосовская.
Благотворительность купцов всячески поддерживалась светскими и духовными властями, учитывалась при награждении их орденами и медалями, а также присвоении званий почетных потомственных или почетных личных граждан, коммерции советника и т. д.
Нет возможности рассказать обо всех случаях пожертвований, совершенных архангельскими предпринимателями. Частично этот пробел восполняет приложенная в конце книги таблица, характеризующая разнообразные по сферам вложений и по объемам пожертвований их благотворительные деяния.
…Отлаженный механизм наследования действовал исправно вплоть до революционных потрясений 1917 года. Декреты Совнаркома, которые предусматривали национализацию всех богатств, объявлявшихся так называемыми нетрудовыми доходами, до основания разрушили эту систему. В результате наследники не получили практически ничего из созданного многолетним трудом имущества. Покажу это на примере архангельского купца второй гильдии Григория Михайловича Писахова — отца знаменитого сказочника и художника Степана Писахова.
Пользуясь случаем, хочу прежде всего сказать немного о родословной Степана Григорьевича. Отец сказочника Год Пейсах, мещанин Шкловского общества Могилевской губернии, крестился, стал Григорием Пейсаховым, получил отчествоМихайлович от крестного отца архангельского мещанина Михаила Прохорова. В молодом возрасте он оказался в нашем городе. Здесь он женился, записался в купеческую гильдию.
Согласно материалам Первой Всероссийской переписи населения 1897 года, в семье 49-летнего купца были жена Ирина Ивановна, 45 лет, сын Степан 17 лет и дочери Таисья, Серафима и Евпраксия, соответственно 18, 13 и 11 лет.
Свое основное занятие купец определил как «золотых и серебряных дел мастерство», а побочное — «торговля разными хозяйственными принадлежностями». На деле это означало, что Григорий Михайлович имел ювелирную мастерскую и небольшой магазин. В семье купца работали три человека прислуги: экономка, кучер и кухарка. Кроме того, Писахов содержал подмастерья и одного ученика.
Ирина Ивановна, жена купца, была дочерью писаря конторы над Архангельским портом Ивана Романовича Милюкова и его жены Хионии Васильевны. Дед Ирины Ивановны Роман Степанович был архангельским чиновником 14-го класса.
Переписной лист свидетельствует о том, что все члены семьи носили фамилию Пейсаховы. В различных документах, выявленных в архиве, просматривается настойчивое стремление главы семьи во что бы то ни стало изменить написание своей чисто еврейской фамилии. Примечательный факт: даже такой важный документ, как переписной лист 1897 года, Григорий Михайлович подписал фамилией Писахов, хотя все шесть членов семьи поименованы в нем как Пейсаховы. Городские власти, в частности городская управа, и в 1918 году выписывала все официальные документы на последнюю фамилию.
Григорий Пейсахов умер 17 декабря 1917 года. А 3(16) февраля 1918 года купеческая вдова Ирина Ивановна предъявила в окружной суд необходимые документы и просила «духовное завещание утвердить к исполнению».
Свое завещание Григорий Михайлович составил довольно рано — 7 июля 1900 года. Оно было переделано вновь и внесено в реестр уже в марте 1914 года. Вот выдержка из этого любопытного документа: «Я, Григорий Михайлович Писахов, находясь в здравом уме и твердой памяти, принадлежащее мне дворовое место с двухэтажным деревянным домом и прочими строениями, находящимися в городе Архангельске по Троицкому проспекту, завещаю в пожизненное пользование жене моей Ирине Ивановне Писаховой, а после смерти ее имущество это завещаю в собственность детям моим: Татьяне Григорьевне Кошелевой, Александре Григорьевне Мошковой, Татьяне Григорьевне Быковой, Серафиме Григорьевне Писаховой и Степану Григорьевичу Писахову в равной части каждому».
Второй свой дом, расположенный на улице Поморской, а также деньги и все, что в день смерти окажется, Писахов завещал в полную собственность своей жене.
Если переводить собственность в цены той поры, то она, по условиям северного города, была немалой. Дом на Троицком проспекте наследники оценили в 30 тысяч рублей, строения на Поморской — в 10 тысяч рублей, квартирную обстановку и утварь — в 400 рублей. Покойный располагал вкладами в банках и сберкассах на сумму более 23 тысяч рублей , а также имел 40 листов займов Временного правительства на сумму 34 тысячи рублей.
История вхождения наследников в свои законные права оказалась очень сложной. 8 июля 1918 года Ирина Ивановна получила из суда справку о том, что «На основании декрета Совнаркома «Об отмене наследования» дело о наследстве Г.М. Писахова прекращено».
12 ноября 1918 года, т. е. в то время, когда у власти в Архангельске оказалось белогвардейское правительство Н.В. Чайковского, окружной суд слушал дело о наследстве Г. Писахова второй раз и утвердил духовное завещание купца к исполнению.
Однако пользование наследников добром, нажитым золотых дел мастером, оказалось недолгим. В 1920 году постановлением губернского ревкома домовладельцам разрешалось иметь в личном пользовании только один дом, все остальные переходили в собственность города. А вкладчикам банков оставлялось в собственность только по 10 тысяч рублей и то лишь в том случае, если владелец счета смог доказать, что деньги нажиты личным трудом. Иначе говоря, у наследников Григория Писахова было отнято все, за исключением дома по Поморской улице, в котором и жил сказочник Степан Писахов со своей сестрой Серафимой Григорьевной вплоть до кончины 3 мая 1960 года.
Этот дом хорошо знали многие писатели нашей страны. В нем бывали Л. Леонов, В. Лидин, И. Эренбург и ряд других мастеров слова…
В заключение этого раздела нашей книги заметим, что купеческие дети сберегли традицию составления духовных завещаний даже в советское время. В этих документах уже не шла речь о распоряжении нажитым богатством. Духовное завещание в новой обстановке превратилось в своеобразный наказ потомкам.
Приведем лишь один пример — выдержку из подобного документа, составленного Анной Гавриловной Варфоломеевой, дочерью устьважского купца Г.Ф. Кузнецова.
На исходе XX века Анна Гавриловна соединила свою судьбу со священнослужителем Н.В. Варфоломеевым. Долгое время отец Николай служил в Унском приходе. У Варфоломеевых появилось пятеро детей. В 30-е годы старый священник был сослан в республику Коми. Почти сразу же после возвращения с Севера (в октябре 1944 года) он умер. А вслед за ним ушла из жизни и его супруга.
Обращаясь к детям, Анна Гавриловна писала в своем завещании: «Меня по смерти сразу отпойте церковью, и к тебе, Клавдий, обращаюсь, закажи сразу Сорокоуст на Кузнечевском кладбище, там каждый день служба, поминать иерея Николая и Анну. И поминайте нас в дни нашего Ангела и дни смерти. Папа помер 21 октября.
Во что меня одеть, у меня все приготовлено. 2 свечки сожгите у гроба, они наши — венчальные. Венчик который-нибудь положите мне на лоб, а разрешительную молитву вложите в руку, иконку положите на грудь. Думаю, что исполните все, о чем прошу.
Спасибо, что не оставляли меня при жизни, за что и Вас Господь не оставит, а меня — прошу всех — простите, кого и чем обидела. Живите, мои дорогие, между собой дружно, согласно, й если с кем несчастье из вас случится, по возможности помогайте все. При похоронах мне не нужно ни музыки, ни бумажных сделанных венков, а лучше соберите небольшой поминальный обед, но только без вина. Позовите моих знакомых старушек, помяните меня. Да сохранит вас Господь и будет мое благословение на всех вас!».
Таким образом, духовное завещание, утратив былую роль распорядительного документа о судьбе нажитого добра, становилось в новое время явлением нравственным для потомков усопших.
Время не властно по отношению к явлениям, отраженным в данной книге. К ним обращались когда-то уже давно ушедшие из жизни историки. На долгие годы страницы летописи жизни и деятельности купеческого сословия были почти забыты или преподносились читателю в урезанном, а нередко и в искаженном виде.
Между тем наши поиски в архивах, ценные сведения, добытые моими предшественниками, убедительно свидетельствуют о том, что более трех столетий основной фигурой архангельской городской жизни ЯВЛЯЛИСЬ купцы, определявшие экономическую и общественную жизнь Архангельска. Из их среды избирались почти все городские головы, большинство гласных городской думы. На средства торговых людей возводились первые корабли, заводы и мастерские, церкви и богадельни.
Приобщение к предпринимательской деятельности выявило среди потомственных северян десятки волевых, незаурядных людей, имена которых навсегда вошли в историю Севера и всей России. Биографии целого ряда купцов города ждут своего пытливого исследователя. Будем надеяться, что продолжение работы над темой позволит со временем уточнить и дополнить приведенные данные.
Разнообразный и во многом впервые представленный в этом издании материал позволяет сделать некоторые выводы.
Во-первых, в обстоятельных трудах российских исследователей начала XX века высказано немало суждений об искусственном создании властями многих русских городов, о том, что русский город в XVIII веке «представлял собой хрупкий, экономически слабый организм, не имевший под собой питательной почвы»841, и т. п. Нам представляется, что по отношению к Архангельску более справедливым является замечание академика М.Н. Тихомирова о том, что наиболее существенным признаком социально-экономического положения города является развитие его посадской общины, а в особенности последующая судьба самого городского поселения.
Архангельск, возведенный в 1584 году, несмотря на все взлеты и падения, успешно играл роль всероссийской корабельной пристани для торговли с иноземцами. Активная деловая жизнь в городе развертывалась во время летней торговой ярмарки, к началу работы которой по Северной Двине устремлялся поток российских товаров, приходили из дальних стран иностранные корабли.
В течение XVI—XVII веков Архангельск, являясь единственным морским портовым городом России по торговле с Западом, сыграл значительную роль в складывании единого всероссийского рынка. После возвращения Петром I Балтийского моря привилегированное положение Архангельска пало. Некоторое время иноземные купцы по традиции стремились попасть сюда, но постепенно они поняли экономическую выгодность торговли через Петербург. В немалой степени быстрому падению роли северного порта способствовали указы царя, затруднившие торговлю в Архангельске и ставившие Петербург в особое положение.
Результаты появления новой пристани на Балтике и действий правительства не замедлили сказаться. За короткое время, с 1718 по 1726 годы, оборот Петербурга вырос с 487 тыс. рублей до 3953 тыс., т. е. более чем в 8 раз. В это же время оборот Архангельска соответственно сократился с 2941 тыс. рублей до 321 тыс., т. е. более чем в девять раз.
Купеческий капитал, создаваемый в Архангельске, готовил условия для развития промышленного капитализма во всей России: он способствовал концентрации денежных средств в отдельных руках, расшатывал натуральный характер старого общества и помогал созданию единого всероссийского рынка.
Во-вторых, северный порт на первых порах являлся средоточием военно-служилого населения и священнослужителей, так как в состав его вошел Архангельский монастырь. Собственная торгово-ремесленная группа создавалась и росла медленно, но фактическое влияние ее было определяющим, ибо ремеслом и торговлей занимались и люди военного чина — стрельцы и отставные служилые. Формирование местного купечества представляло собой сложный и длительный процесс, в ходе которого властями применялись как принудительные меры, так и предоставление различных государственных льгот и поощрений. Как и во всей России, оно окончательно завершилось в последней четверти XVIII века.
В-третьих, архангельское купечество пополнялось различными путями: за счет разбогатевших жителей посада, иногородних торговцев, иностранцев, но главным образом — местных крестьян. В книге дан анализ этих процессов, приведены статистические данные и списки купцов 1-й и 2-й гильдий за некоторые наиболее характерные периоды развития города.
Архангельское купечество очень рано осознало необходимость защиты его интересов со стороны государства. Это четко проявилось в «Наказе жителей города Архангельска в Екатерининскую законодательную комиссию», анализу которого посвящена в нашей книге отдельная глава.
Идя навстречу торговому и промышленному люду, российские власти начиная с XVII века проводили протекционистскую экономическую политику.
Архангельский морской порт явился тем центром, где государство непрестанно упорядочивало таможенную службу, подчинив ее интересам сбора денег в казну. Здесь ограничивались сделки иностранных купцов с русскими торговцами: им запрещалась розничная торговля, взимались повышенные пошлины. Эти и другие меры защищали отечественных купцов и производителей от иностранного капитала.
Протекционистские действия центральных властей вызывали и сейчас противоречивые оценки как исследователей, так и практических деятелей. Резонно предположить, что система разумного поощрения собственной промышленности и торговли была и остается важной задачей любого национального правительства.
В-четвертых, вследствие особенностей Севера архангельское купечество сравнительно медленно создавало крупные состояния.
Ряд купеческих семей накопили первоначальный капитал благодаря сооружению винных заводов (Володины, Сурков и др.).
Большинство же из них приобретало капиталы в результате торговых операций с иностранными государствами. Как правило, все состоятельные промышленники Севера получали значительные прибыли, продавая корабли, смолу, сало и шкуры морских зверей, а затем и древесину. Лесоматериалы являлись для них самым доходным и постоянным предметом бизнеса. Все купцы, как выходцы из западных стран, так и русские, начиная со второй половины XIX века строили лесозаводы, вывозили производимую на них продукцию на русских, а чаще на иностранных кораблях в зарубежные страны.
Весомых результатов на этом поприще добились В. Брандт, кланы Фонтейнесов, Пецов, М. Ульсен, К. Стампе, Е. Шергольд и др.
Среди русских предпринимателей выделялись А. Чудинов, А. и Я. Беляевские, Володины, Кыркаловы, Вальневы, И. Бурков, Я. Макаров и ряд других.
Почти все упомянутые выше промышленники являлись предпринимателямиуниверсалами. Наряду с продажей древесины они осуществляли посреднические функции и вывозили на Запад смолу, хлеб, юфть, пушнину, звериные шкуры, сало. Все это закупалось ими у промысловиков Поморья, а также крестьян Поважья, Пинежья и Подвинья.
В-пятых, особенности торговли и производства диктовали свои законы в областных организации. Долгое-время преобладающей формой объединения купеческих капиталов на Севере были небольшие семейные фирмы и торговые дома. Последняя форма оказалась при сравнительно небольших оборотах весьма живучей на Севере, так как она открывала ряд преимуществ для привлечения дополнительных капиталов и в то же время снижала степень государственного надзора, достаточно ощутимого по российскому законодательству в случае создания акционерного общества.
Полновесные акционерные компании впервые возникли в XIX веке на речном и морском транспорте, а позднее (в основном в XX веке) — в лесопилении.
На всем протяжении XVIII и XIX веков в Архангельске господствовал торговый капитал. Наиболее состоятельными людьми были купцы, имевшие собственные корабли, на короткое время выделилась группа владельцев сахарных заводов, а потом постепенно первенство перешло к собственникам лесопильных заведений.
Такими, например, были знаменитые создатели первой в России пильной мануфактуры и судостроительной верфи Баженины, купцы Крыловы, Поповы, Беляевские, Володины, Кыркаловы, Вальневы, крестьяне Щепоткины, А. Чудинов, И. Бурков и ряд других.
Опыт деятельности упомянутых выше северных купцов и промышленников разоблачает существующие и в наши дни версии о слабой, ни на что не способной русской буржуазии.
И как тут не вспомнить замечательные слова из книги П.А. Бурышкина «Москва купеческая» об известной семье Боткиных, давших России выдающихся деятелей на самых разных поприщах. Говоря о знаменитом враче, лейб-медике Сергее Петровиче, он заметил: «СП. Боткин происходил из чистокровной великорусской семьи, без малейшей примеси иноземной крови, и тем самым служит блестящим доказательством, что если к даровитости славянского племени присоединяют обширные и солидные познания, вместе с любовью к настойчивому труду, то племя это способно выставлять самых передовых деятелей в области общеевропейской науки и мысли».
В-шестых, в архангельском предпринимательском мире, за редким исключением, не сложилось династий, представители которых владели бы своим капиталом более двух-трех поколений. Для выяснения причин этого явления требуется конкретный анализ деятельности каждой купеческой семьи.
Особой страницей в истории торгово-промышленной жизни Архангельска является создание иностранцами отдельной поселенческой структуры — Немецкой слободы, где жили выходцы из западноевропейских стран.
Анализ жизни иноземцев, их взаимодействия с русской общиной показывает, что основным мотивом обоснования торговцев из западноевропейских стран на Севере являлся поиск экономической выгоды. Обладая навыками коммерческого дела, связями с родиной, необходимыми капиталами, многие иностранные купцы быстро приспособились к условиям России, успешно вели свои торгово-промышленные дела, оттеснив на долгое время своих русских коллег.
Деятельность поселенцев Немецкой слободы, участие их своим трудом и капиталами в торговле и развитии промышленности региона и города заслуживают положительной оценки.Они способствовали становлению производительных сил края, обучению местного купечества навыкам в коммерческих делах, а позднее и созданию совместных акционерных компаний и т. д. Часть русских купцов получила свое образование в немецкой школе.
Некоторые разбогатевшие иностранцы нашли применение своим капиталам за пределами Архангельской губернии. Наиболее ярко это проявилось в деятельности купцов 1-й гильдии Э.В. Брандта, Э.Е. Линдеса (во Владимирской губернии) и А.Ю. Суркова (в Вологодской губернии).
Таким образом, иностранные купцы и промышленники сыграли существенную роль в экономическом прогрессе Севера, как и всей России в целом.
Вместе с тем, по нашему мнению, нельзя считать, что иностранные инвестиции имели определяющее значение в экономическом развитии Севера. Получив первоначальный толчок от выходцев с Запада, северные предприниматели сравнительно быстро развернули бизнес в области внешней торговли и промышленности. Опираясь на собственные средства и банковские кредиты, архангельские купцы и крестьяне (Баженины, Крыловы, А. Чудинов, Беляевские, Володины, Макаровы, А.И. Костогоров, И.И. Бурков и многие другие) добивались в своей деятельности поразительных результатов. Можно сказать о том, что приток иностранцев, в особенности во второй половине XIX века, застал на Севере не целинное поле, а достаточно взрыхленную почву.
Обобщенные нами материалы свидетельствуют о том, что иностранные предприниматели постепенно интегрировались в окружающую экономическую и общественную среду. На грани XIX и XX вв. заметно усилилась тенденция к созданию акционерных компаний, где концентрировались средства русских предпринимателей и выходцев из Западной Европы или их потомков. Среди таких компаний можно указать на «Северодвинское пароходное общество», «Стелла Поларе» и ряд других.
При этом надо иметь в виду, что бывшие иностранцы вкладывали во вновь создаваемые или расширявшие свою деятельность заведения капиталы, созданные в России. Безусловно, подобная форма сотрудничества способствовала внедрению российских промышленников в мировую торговлю.
В своей книге мы впервые попытались осветить такую пока еще слабо изученную в отечественной литературе проблему, как благотворительность северных деловых людей.
Пожертвования купцов и промышленников на развитие образования, нужды церквей и монастырей, проявление заботы о больных, сиротах, престарелых, одним словом, стремление творить «благие дела» являлось одной из наиболее характерных особенностей жизни российского предпринимательского мира, в том числе и провинциального купечества.
Судя по документам, предприниматели Севера не отставали от своих собратьев и систематически делали различные по размерам и форме пожертвования на нужды Архангельска и всей губернии.
В числе крупных архангельских меценатов были П.К. Куйкин, А.В. Булычев, Я.А. Беляевский, П.П. Амосов, А.И. Костогоров, пинежские купцы Володины и многие другие.
С некоторой долей условности можно выделить три основных направления благотворительных деяний архангельских купцов: поддержка народного образования (сооружение школ, училищ, выделение специальных стипендий для нуждающихся), создание богаделен и разнообразная помощь церквам и монастырям.
Автор полагает, что одной из наиболее важных причин этого явления была повышенная религиозность купеческого сословия, в особенности первого поколения той или иной династии.
Благотворительность подогревалась также и честолюбием предпринимателей. Как правило, обязательным условием завещателя (после кончины) являлись регулярные поминания во время церковных служб его имени, присвоение его тому или иному заведению: богадельне, приюту, а позднее библиотеке, картинной галерее, музею, больнице и т. д. Таковы в Архангельской губернии Булычевская и Андреевская богадельни, женское училище имени Петра Куйкина и мн. др.
Эта сторона деятельности купцов всячески поддерживалась светскими и духовными властями, учитывалась при награждении их орденами и медалями, а также присвоении званий почетных потомственных или почетных личных граждан, коммерции советника и т. д.
Попутно заметим, что российские историки, и в особенности публицисты и журналисты, в начальный период изучения истории купечества видели его главную заслугу в меценатстве и благотворительности. Они менее всего обращали внимание на профессиональную деятельность и деловые качества предпринимателей. Ясно, что требуется четкий и взвешенный подход к освещению той и другой стороны их реальных дел.
Читатель имел возможность убедиться в том, насколько терт нистым был путь северного предпринимателя и как трагически он завершился в первые годы советской власти.
Разумеется, купеческое сословие России имело немалые слабости, объясняемые условиями своего времени. О них ярко поведали в своих произведениях А.Н. Островский, Максим Горький и многие другие художники слова. Но в деятельности того или иного человека или целого сословия нас привлекают прежде всего реальные дела во имя процветания своего родного края и всего Отечества. И в этом смысле позитивная роль архангельского купечества не вызывает никаких сомнений.
Трезвое осмысление этого богатого и далеко не однозначного, противоречивого исторического опыта поможет глубже понять природу и уроки деловой жизни прошлого, определить приемлемость минувшего в сегодняшней и грядущей хозяйственной практике.
В качестве приложений к изданию «Архангельск купеческий» публикуется ряд таблиц, составленных на основании как печатных, так и архивных источников. Многие сведения, содержащиеся в них, впервые вводятся в научный оборот.
Особое значение, по мнению.автора книги, имеют данные об именном составе купеческих гильдий. Они напоминают о многих деловых людях Архангельска, позволяют полнее представить род предпринимательской деятельности того или иного купца, частично проследить его родословную. Несомненный интерес представляет ведомость, показывающая число кораблей, приходивших в разные годы в Архангельский порт. Отрывочные данные частично попадали на страницы специальных изданий. Но полный перечень поступлений в государеву казну в иностранной валюте (на вес) на протяжении почти девяти десятилетий помогает глубже понять одну из важных граней политики меркантилизма, проводившейся российскими властями.
Безусловно, заслуживают внимания сведения о людях, которые исполняли нелегкую службу на посту городского головы, о купцах и промышленниках, занимавшихся благотворительной деятельностью.
Столь же ценным, по нашему мнению, является перечень большинства фирм, торговых домов и акционерных компаний, действовавших в Архангельске в разные периоды.
Составитель отдает себе отчет в том, что вследствие ряда причин сведения, приводимые в таблицах, неполны. Но важно начать любое дело, а дополнять и уточнять будет легче, имея основу.
Численность населения Архангельска
Ист.: Справочная книга по Архангельскому городскому общественному управлению. 1870—1910 гг. Архангельск, 1910 С.11; ГААО. Ф. l.On. 12. Д. 68, л. 1 об.; Ф.37. Оп. 3. Д. 12. Л. 34, 34 об. и др.; Арханг. городская жилищная перепись 1918 года, 1922. С. 1.
Состав населения Архангельска по вероисповеданиям
Ист.: ГААО. Ф.З 7. Оп. 3. Д. 12. Л. 34; Справочная книга по Архангельскому городскому общественному управлению. 1870—1910 гг. Архангельск, 1910. С. 11.
Сведения о населении Архангельска по сословиям (1916 год)
Ист.: ГААО. Ф. 37. Оп 3. Д. 12. Л. 34 об.
Городские головы Архангельска (1767—1920 гг.)
Составлен на основании различных источников: архивных данных, справочной книги по Архангельскому городскому общ. управлению. 1870—1910. Архангельск. 1910; (Автор благодарит сотрудника Госархива Архангельской области Н.А. Шумилова за часть сведений, любезно предоставленных мне при составлении таблицы). В графе «социальное положение» применены сокращения (потомственный почетный гражданин — ППГ, личный почетный гражданин — ЛПГ).
Должность городского головы (до 1785 года — со званием степенною) введена в России манифестом Екатерины II от 14 декабря 1766 года о выборе депутатов в «Комиссию для сочинения проекта нового Уложения». Выборы первого степенного городского головы и депутата от Архангельска в Уложенную комиссию состоялись в феврале 1767 года. В соответствии с жалованной грамотой Екатерины I I на права и выгоды городам Российской империи от 21 апреля 1785 года городской голова избирался городским собранием из числа почетнейших лиц городского общества, владевших собственностью на сумму не менее 15 тыс. рублей.
В соответствии с городовым положением от 16 июня 1870 и 11 июня 1892 гг. городской голова избирался на 4-летний срок. Он председательствовал в городской думе и в ее исполнительном органе — городской управе. Должность упразднена в июне—августе 1918 года и была окончательно ликвидирована в феврале 1920 года после восстановления в Архангельске советской власти. (См. ПСЗ-1. Т. XVII. Ст. 12801; ГААО. Ф. 1. On. 1. Т. 4. Д. 7299. Л 1-74; ПСЗ-I. Т. XXII. Ст. 16187.)
Список архангельских купцов (1786 г.) (1-я гильдия. 18 купцов, объявленный капитал каждого свыше 10 тыс. руб.)
Источник: ГААО. Ф. 49. Оп. 4. Д. 1. Л. 79—98; Книга городовых обывателей; Капитал купцов первой гильдии составлял 193 тыс. руб
1786 год Вторая гильдия — 20 купцов (капитал каждого свыше 5 тыс. руб.)
Источник: ГААО. Ф 49. Оп. 4. Д. 1.
Купцы первой гильдии (1802— 1804 гг.)
Ист.: ГААО. Ф. 49. Оп. 4. Д. 15.
Купцы 2-й гильдии (1802—1804 гг.)
Ист.: ГААО. Ф. 49. Оп. 4. Д. 15. Л. 154—165; Капитал купцов всех гильдий составлял 991 836 руб.
Архангельские купцы 1862 — 1863 гг.
Источник: ГААО. Ф. 49. Оп. 4. Д. 46. Лл. 144—262.
Архангельские купцы в 1912 году
Источник: Памятная книжка Арх. губ. на 1912 год. Арх.-ск, 1912. С. 206; ГААО. Ф. 97. On. 1. Д. 6. Л. 1—3; Д. 15. Л. 7—34
Уездные купцы: (Вторая гильдия — 1912 год)
Шенкурск КАРМАНОВ Филипп Васильевич ПЛАСТИНИН Федор Григорьевич
Пинега ВОЛОДИН Алексей Иванович
Мезень
РУЖНИКОВ Афанасий Ефремович
РУЖНИКОВ Петр Ефремович
РУЖНИКОВА Феоктиста Ивановна
ШЕВКУНЕНКО Николай Викторович
ШЕВКУНЕНКО Николай Николаевич
Онега
ДИКИН Аким Макарович
ЕРМОЛИН Дмитрий Петрович
Ист.: Памятная книжка Архангельской губ. на 1912 год. Арх-ск. 1912. С. 206—207.
Суммы капиталов («по совести»), объявленные архангельскими купцами
Ист.: ГААО. Ф. 47. On. 1. Д. 19. Л. 10 об.; Д. 127; Ф. 49. Огт. 4. Д. 1; Ф. 1. Оп.2.Т.1 .Д. 68; ФЛ.ОпЛ.Т. 6, д. И 585. Л. 4—14 и др.
Именитые граждане
(Звание введено Указом Екатерины I I 21.04.1785; упразднено в 1832-м)
АМОСОВ Козьма Антонович (1750—1815).
БАЖЕНИН Иван Никифорович (1733—1786).
КРЫЛОВ Семен Петрович (1762—1800).
КУЗНЕЦОВ Адриан Иванович (род. 1734—?).
ЛАСКИН Гаврила Андреевич (1757—1793).
МЕНСЕНДЕЙК Антон Томасович (1761—1804)
ПОПОВ Алексей Иванович (1743—1805).
ПОПОВ Василий Алексеевич (1764—1847).
ПОПОВ Иван Алексеевич (1775—1802).
СВЕШНИКОВ Алексей Николаевич (1745—1786).
СТУКАЧЕВ Матвей Андреевич (род. 1741—?).
ФОМИН Александр Иванович (1733—1801).
ШУНГИН Яков Степанович (1766—1806).
Ист.: ПСЗ.- 1. Т.XXII. № 16.188; Список составлен Л.В. Гундаковой, Л.Н. Хрушкой и Н.А. Шумиловым для тома «История» Поморской энциклопедии.
Звание именитых граждан, введенное Жалованной грамотой городам 1785 года, оказалось несостоятельным, т. к. объединение в нем разнородных групп не имело под собой ни экономических, ни социальных предпосылок. Архангельский купец А.И. Фомин был «именит» по учености. К.А. Амосов, А.Н. Свешников — по оптовой торговле, И.Н. Баженин — службой городским головой, А.Т. Менсендейк, Поповы, СП. Крылов — «по кораблехозяйству», остальные «за общественную службу». Ни один из них и их потомков не удостоились дворянского звания, что предусматривалось Жалованной грамотой.
Список важнейших торгово- промышленных заведений Архангельской губернии (XIX — начало XX вв.)
Источники: ГААО. Ф. 50. On. 1. Д. 902. Л. 58—59; Д. 1247; Фабр.-завод. предпр. Российской империи. Ред. Ф. Шобер. Изд. 2-е.Птгр., 1914; Акционер- но-паевые предприятия России. 1912 и другие. В перечне даны основные заведения.
Заводы и кустарные заведения в Архангельской губернии
Ист.: Сведения включают данные по Печорскому, Ксмскому и Кольскому уездам. Памятные книжки Архангельской губернии на 1908, 1864, ГААО. Ф. 1. Оп. 12. Д. 69. Л.1 об.,2; ГААО. Ф.1. Оп. 12. Д. 30. Л. 64.
Лесопильные заводы Архангельской губернии
Ист.: Памятные книжки Архангельской губернии на 1864, 1910,1911, Архангельск. 1910, 1911.С. 179; ГААО. Ф. l.On. 12. Д. 30. Л. 64; Известия Архан. о-ва изучения Рус. Севера. 1913. № 16. С. 743—746.
Крестьянский отход в Архангельской губернии в 1861—1900 гг. (в тыс. свидетельств на жительство и паспортов)
Источник; Материалы высочайше учрежденной 16 ноября 1901 г. Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 по1900 гг.благосостояния- сельского населения среднеземледельческнх губерний сравнительно с другими местностями Европейской России. Ч. I, СПб., 1903, с. 222—227.
Внешняя торговля Сведения о приходе кораблей к Архангельскому порту (1724—1810 гг.)
Источник: ГААО. Ф. 2. On. 1. Д. 844. Л. 186—187. Подлинное название документа: «Табель, объясняющая коликое число с 1724 по 1811 годы имелось к Архангельскому городу из чужих краев в приходе и от оного в отпуске купеческих кораблей. На них в привозе и отвозе товаров по цене с показанием перевеса в пользу или во вред торга России и вступление в тех годах таможенных сборов, состоящих в российских деньгах и иностранной монете»; Частично опубликовано в книге Г.А. Некрасова. Внешняя политика России через Ревельский порт в 1721—1756 гг. М., 1984. С. 252. (Без указания сведений в ефимках.)
Продажа европейскими купцами товаров на Архангельской ярмарке в 1710 г. (стоимость в рублях)
Ист.: Захаров В.Н. Указ. соч. С. 108.
Закупка европейскими купцами товаров на Архангельской ярмарке 1710 г. (стоимость в рублях)
Ист.: Захаров В.Н. Указ. соч. С. 116.
Средства доставки грузов в Архангельск по Северной Двине и их стоимость
Источник: ГААО. Ф. 50. On. 1. Д. 1245. Л. 149 об.
Внешняя торговля (данные по Архангельской таможне в рублях)
Ист.: Памятная книжка Архангельской области на 1911. Архангельск, 1911. С 157; Коммерческая справ, книжка Арх. губ. на 1915 год. Архангельск, 1915. С. 19.
Экспорт из Архангельского порта смольных товаров
Ист.: Памятная книжка Архангельской губернии на 1910 год. Архангельск, 1910. С. 168
Вывоз леса из Архангельска отдельными фирмами в 1912—1913 гг. (указаны фирмы, вывезшие свыше 1000 стд.)
Источник: Лесопромышленный вестник. 1914. № 9. С. 125; В таблицу не включены данные по 5 лесозаводам, вывозившим от 32 до281 стандартов древесины.
Русские денежные единицы, меры длины, веса и объема
1. Денежные единииы
1 полушка = 1/4 копейки
1 деньга = 1/2 копейки
1 копейка = 1/100 рубля
1 алтын = 3 копейки
1 гривенник = 10 копеек
1 рубль = 100 копеек
1 ефимок (русское название талера) = 0,9 рубля (курс ефимок был неодинаков в разных города. В Петербурге был, как правило, выше на 25%). Соотношение стоимости рубля XVI — XVIII вв. к стоимости 1882 г.
Годы Стоимость 1 рубля в соотношении к 1882 г.
1500 г. не менее 100 рублей
1501—1550тг. не менее 63—83 рублей
1551—1600 гг. не менее 63—83 рублей
1601—1612 гг. не менее 12 рублей
1613—1636 гг. не менее 14 рублей
1651—1700 гг. не менее 17 рублей
1701—1715 гг. не менее 9 рублей
1730—1740 гг. не менее 10 рублей
1741—1750 гг. не менее 9 рублей
Ключевский В.О. Русский рубль XVI—XVIII вв. в его отношении к нынешнему: Опыт определения меновой стоимости старинного рубля по хлебным ценам (материалы для истории цен) // В.О. Ключевский. Сочинения в девяти томах. Т. VIII. М., 1990. С. 119.
2. Меры длины и площади
1 дюйм = 1/12 фута = 2,54 сантиметра
1 вершок = 4,45 сантиметра
1 локоть простой = 10 вершков
1 фут = 1/7 сажени = 12 дюймов = 30,48 сантиметра
1 аршин = 4 четверти = 16 вершков = 71,12 сантиметра
1 сажень = 3 аршина = 7 футов = 2,13 метра
1 верста = 500 саженей = 1,067 километра
1 миля (русская) = 7,468 километра
1 миля (морская и английская) = 1852,3 метра
Десятина — со второй половины XVIII в. — основная единица меры площади, равная 2400 кв. саженей,
3. Меры веса и объема
1 золотник = 4,266 грамма
1 фунт = 1/40 пуда = 96 золотников = 409,5 грамма
1 пуд = 40 фунтов = 16,38 килограмма
1 четверть (куль) = мера сыпучих тел, вмещающая до начала XVII в.
4 пуда, в XVII в. до 1679 г. — 6 пудов, с 1679 = 209,9 литра (8 пудов зерна)
1 четверик = 1/8 четверти = 26,24 литра
1 берковец = 10 пудов = 400 фунтов =163,8 килограмма
1 ведро = 12,3 литра = 8 кружек
I анкерок = 3 ведра (иностранная мера)
1 бочка= 40 ведер = 60 пудов = 6 берковцев = 491,96 литра
1 ласт = 2 тонны
1 тонна (тон) = 1000 кг = около 60 пудов
Составлено на основании данных.: А. А. Куратов. Метрология России и Русского Севера. Архангельск, 1991; В.П. Пузырев. «Паруса над Студёным морем ». М., 1993. С. 192; Некрасов Г.А. Внешняя торговля России через Ревельс- кий порт в 1721—1756 гг. М., 1984. С. 232—242.
Сведения о прибытии кораблей в Архангельск и Петербург
Данные позаимствованы из книги В.П. Пузырева «Паруса над Студёным морем». М., 1993. С. 151, 165.
Движение купеческих судов в Архангельском порту в навигацию 1817 года
В числе кораблей, пришедших в Архангельск, были: 5 — с товаром, 29 — стоваром и балластом, 37 — с рыбой, выменянной на хлеб, 2 — с углем, 334 — с балластом, 1 — без товара и без балласта. Источник: ГААО. Ф. 2. On. 1. Д. 844. Л. 185 об.
Обороты Маргаритинской ярмарки (в тыс. руб.)
Источник: АГВ. 1852.№41 (Данные за 1845—1850 в руб. серебром).
Благотворительность северных купцов
Источники: Устав богадельни им. П.П. Амосова… Арх.-ск. 1902; Устав Андреевской богадельни в деревне Левковской Ровдинской волости Шенкурского уезда. Арх-ск. 1903; Отчет о приходе, расходе и остатке денежных средств по содержанию богадельни и приюта им. СПб. купца М.А. Латкина в г. Онеге. Арх-ск. 1895; Справочная книга по Архангельскому городскому общ. управлению. 1870—1910. Архангельск. 1910. С. 270—276; Памятная книжка Арх. губ. на 1909. С. 46—47; Новиков А.В. Лешуконье. Архангельск. 1999. С. 65; АГВ. 1861. 4 февраля и данные ГААО. (Сведения выборочные, на учет взяты наиболее крупные вклады).
При составлении таблицы частично использованы сведения, любезно предоставленные автору М.А. Смирновой.
Список иностранцев, проживавших в городе Архангельске и Соломбальской части (1818 год)
Ист.: ГААО. Ф. 4. Оп. 3. Д. 574.
Количество кораблей, пришедших в Архангельск к русским и иностранным купцам (1797—1802 гг.)
Ист.: Пошман А. Указ. соч. Т. 2. Архангельск, 1866. С. 106.
Приход кораблей в Архангельский порт (1797—1802 гг.)
Ист.: Пошман А. Указ. соч. Т. 2. Архангельск, 1866. С. 105.
Отход кораблей из Архангельского порта (1797—1802 гг.)
РОССИЙСКИЙ ИСТОРИК-КРАЕВЕД ЕВГЕНИЙ ОВСЯНКИН
Евгений Иванович Овсянкин уже давно по праву занимает видное место среди архангельских историков-краеведов. Его старший коллега, учитель и друг профессор Г.Г. Фруменков еще в далеком 1968 году как-то сказал: «Овсянкин умница, солнечный историк…». Тогда все мы работали над книгой «Наш край в истории СССР». По молодости я, наверное, пропустил бы эти слова Георгия Георгиевича мимо ушей, если бы не личное знакомство с Е.И. Овсянкиным.
Наша первая встреча произошла в доме политпросвещения, где размещалась тогда редакция партийного издания «Вестник политической информации». Ко мне подошел высокий худощавый человек и после крепкого рукопожатия представился: «Овсянкин, редактор». И вдруг совсем по-свойски продолжил: «Знаешь, ищу автора для краеведческого календарика. Поучаствуй, а?». Я согласился, и в последующие годы на страницах «Вестника» стали появляться мои краткие информации по поводу различных дат истории Севера. Вместе со мной в журнале сотрудничали научные работники архангельских архивов. Один из них, В.И. Климачев, с неизменной похвалой отзывался о редакторской деятельности Е.И. Овсянкина. «Гляди-ка, ни одной ошибочки, — говорил Вячеслав Иванович, просматривая очередной номер журнала. — Наш «Вестник» становится все лучше и интереснее».
У партийных историков авторитет Е.И. Овсянкина был очень высок. В среде областного руководства его считали «своим», надежным функционером. Да и биография Овсянкина была вполне типичной для партийного выдвиженца.
Он родился 28 октября 1927 года в деревне Шульгинской Тарнянс- кой волости Шенкурского уезда Архангельской губернии. После окончания в 1946 году Шенкурского педагогического училища учился на историческом факультете Архангельского педагогического института. С дипломом учителя-историка он работал в школе № 22 города Архангельска, затем окончил аспирантуру Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена, успешно защитил кандидатскую диссертацию. В 1957—1990 гг. работал в Архангельском обкоме КПСС заведующим отделом школ и вузов, а затем в составе лекторской группы. На его плечи легло нелегкое бремя готовить многие материалы для докладов, с которыми выступали с высоких трибун секретари обкомов партии. Сам Евгений Иванович не очень-то любит вспо- минать об этом поистине каторжном труде, отнимавшем массу времени и много сил… Он отдыхал душою в пыльных закромах архивов, в библиотечных фондах и в этой поисковой работе формировался как историк-исследователь.
Одна за другой выходили из печати книги, посвященные истории комсомола и партии на Архангельском Севере. Тогда же он первым из историков Севера обратился к эпохальной тематике Великой Отечественной войны. Эти же вопросы составляли основное содержание лекций Е.И. Овсянкина. Его аудитория, состоявшая в основном из колхозников, рабочих и учителей, выделяла этого «партейного» лектора из числа многочисленных пропагандистов-«бумагочитателей». К лектору привлекала какая-то незамаранная чистота человеческой сущности, сердечная терпеливость в ответах на вопросы, железная логика суждений, глубокая убежденность в том, о чем он говорит. Евгений Иванович не подлаживался к слушателям, говорил одинаково как с санитарками областного тубдиспансера, так и с профессорами и кандидатами наук Архангельского лесотехнического института. Его ораторские приемы были просты и, по признанию многих его слушателей, гениальны: например, высказав в лекции тот или иной тезис, он подчеркивал важность высказанного положения короткой по Станиславскому паузой и затем спокойно продолжал свой рассказ со строгим перечислением документированных обоснований своего суждения. Я слышал от одного человека такой, к примеру, отзыв: «Евгений Иванович обладает аурой, совсем заворожил своим рассказом об архангельском комсомоле».
О личном обаянии Овсянкина говорили его коллеги-лекторы, строгие редакторы издательств, девушки-архивистки, библиотечные работники. Высоко ценили Евгения Ивановича библиографы-краеведы областной научной библиотеки, причем каждый по-своему: М.Н. Шерст- някова отмечала в нем популяризаторский талант, Л.И. Иванкина благодарила за помощь в составлении справочно-библиографических указателей, Г. М. Кошелева говорила о плодотворном участии его в создании отдела краеведческой литературы в областной библиотеке, Е.И. Тропичева воздала должное Овсянкину-ученому изданием библиографического указателя его трудов, содержащего более 500 публикаций.
С годами творчество историка-краеведа тематически расширялось. Военная тематика прозвучала в составленном им сборнике, посвященном Героям Советского Союза — уроженцам Архангельской облас- ти8 4 ( ‘. В Калининграде вышла его книга о Герое Советского Союза Н.В. Мамонове, в Чебоксарах — о Михаиле Родионове.
В 1970-х годах Е.И. Овсянкина увлекла идея A.M. Горького о написании истории фабрик и заводов СССР. Не склонный к абстракциям марксистской историографии, он взялся за разработку конкретной истории одного из крупных предприятий Архангельской области. Выбор пал на Соломбальский лесопильно-деревообрабатывающий комбинат в связи с его 40-летием.
В 1966 году произошла странная, на первый взгляд, метаморфоза в научных интересах Е.И. Овсянкина. Выходец из крестьянской семьи, он обратился, вероятно, по зову предков, к исконным корням крестьянства. Все началось с открытия новой для него науки — топонимики, изучающей, как известно, географические названия. «Язык земли есть история народа». Об авторе этого высказывания, вельском топопими- сте-любителе А.Ф. Орлове Евгений Иванович опубликовал статью. В 1983 году вышла его книга «Имена архангельских улиц» с аннотированным перечнем 500 с лишним городских топонимов; хвалебную рецензию на книгу дал профессор Г.Г. Фруменков. Спустя 15 лет Евгений Иванович переиздал ее, значительно добавив новый топонимический материал об Архангельске.
Автор сопроводил книгу теоретическим введением, в котором систематизировал глубоко скрытые закономерности в номинационном процессе, выделил социальные отношения, повлиявшие на рождение целых групп городских топонимов с их поморскими особенностями; попутно в книге даны экскурсы в северную историю, в ходе которых автор выяснил конкретные исторические обстоятельства появления тех или иных географических названий.
Интересовали Е.И. Овсянкина и такие научные дисциплины, как нумизматика и бонистика. В разное время он опубликовал немало статей с описанием денежных знаков, кредитных билетов, ассигнаций и других бон Архангельского Севера.
Переломным в истории самодержавной России стал 1917 год — год двух революций, Февральской и Октябрьской. Революционные потрясения сопровождались кровавым гражданским противостоянием и борьбой истерзанного войнами народа с интервентами. Историк Овсянкин вошел в эту проблематику с позиций школы академика И. Минца, автора трехтомного исследования «История Великого Октября » (2-е изд.: М., 1977; М., 1967—1973; 1980. Т. 1—3). Опираясь на достижения советской историографии Октября, Е.И. Овсянкин написал книгу о социально-экономической истории и политической жизни революционного Архангельска.
Книга, вышедшая в канун 70-летия Октябрьской революции, под- вела итог многолетним размышлениям автора об исторической значимости событий февраля—октября 1917 года. Пожалуй, впервые в севе- роведческой историографии так полно и глубоко показана перманентность революционного взрыва от драматического момента низвержения царизма до установления и укрепления советской власти во главе с большевиками. Автор с уважением назвал в книге имена историков, внесших свой вклад в изучение этой темы. Среди них Н.А. Корнатовс- кий, Г.Е. Мымрин, МИ. Шумилов, А.А. Киселев и др. Но в отличие от них Евгений Иванович старался дать более объективную оценку революции и контрреволюции в одном из губернских городов бывшей Российской империи. Первые рецензенты книги Ю.Ф. Лукин и А.Н. Зашихин отметили новаторский характер исследования, обоснованность пересмотра бытовавшей ранее схемы периодов существования антисоветской власти на Севере, сочетание научности с популярностью изложения и ряд других моментов. В исследованиях более позднего периода эта книга отнесена к «наиболее основательным работам, связанным с историей северного антибольшевистского движения», в которых был начат процесс «деидеологизации отечественной исторической науки» и «переосмысления концепции гражданской войны ».
Через некоторое время молодое поколение архангельских историков (В.И. Голдин и др.) продолжили изучение этой проблематики на ином качественном уровне. Впрочем, Евгений Иванович и в условиях «плюралистической» историографии не отставал от своих последователей. В 1997 году появилась его новая книга, посвященная трагическим событиям на Ваге в 1918—1920 гг..
Автор взволнованно рассказал в этом труде о шенкурских земляках. Книгу он посвятил своему деду Андрею Ивановичу, участнику описываемых событий, а также матери Анастасии Андреевне, колхозной доярке, и отцу Ивану Степановичу, счетоводу колхоза, погибшему на фронте в период Великой Отечественной войны. На примере своих предков Евгений Иванович отразил общую судьбу народа, втянутого в революцию и гражданскую бойню. Огненная межа пролегла тогда через сердца людей. Автор старался разобраться в мотивации поступков своих героев. Кто же такой важский крестьянин? Почему в своем стремлении к правде и справедливости труженики деревни метались из стороны в сторону, то поддерживая большевиков, то решительно выступая против них? Е.И. Овсянкин сочувствует драме шенкурских крестьян. В книге обстоятельно описаны события 1918 года, известные в истории как «контрреволюционное» Шенкурское восста- ние. В организации выступления мобилизованных принял активное участие один из лидеров архангельской организации правых эсеров А.А. Иванов. Движение, которое вначале было актом протеста против мобилизации в Красную Армию, вылилось в вооруженное восстание крестьян против большевиков. Многие участники его подверглись репрессиям: только в 1918—1920-х гг. были расстреляны 48 человек, в том числе руководитель восстания М.Н. Ракитин и два его брата. Если само восстание было почти бескровным, то уже вскоре кровь полилась рекой: крестьяне воевали и на стороне красных, и на стороне белых. Автор предостерег читателей книги: «Трагедия сынов Важской земли.— это беспощадно строгий наказ живущим и будущим поколениям: никогда не должны повториться тяжкие страницы в истории народа России».
Особого внимания заслуживают публикации Е.И. Овсянкина в местной периодической печати. Он высоко ценит периодику за возможность прямого разговора со своим читателем. Его монолог, обращенный к землякам, часто перерастает в своеобразный диалог. Так, например, статья о судьбе Максима Ракитина, вызвавшая противоречивые отклики, была дополнена обстоятельным анализом новых архивных документов в другой статье.
Серию статей автор посвятил семье Леванидовых, в особенности— наиболее известным из них ПА. и Я.П. Леванидовым. Эмигрантскую одиссею шенкурских кооператоров А.Е. и Г.А. Малаховых историк подробно описал в одной из своих газетных публикаций. А о деятельности Союза смолокуренных артелей Важской области, одним из руководителей которого был А.Е. Малахов, Евгений Иванович поведал на страницах журнала «Важская область»85′. Читатели этих публикаций ощущали трогательное, даже нежное отношение автора к своим героям. Сам Евгений Иванович лишь однажды признался в своих «сугубо личных интересах», вспомнив деда по матери, Андрея Ивановича Коржавина, избранного в 1917 году гласным Шенкурского уездного, затем губернского собраний и членом губернской земской управы.
Нелегкие испытания выпали в годы революции на долю российского народоправства. В книгах Овсянкина нет той конкретики, которая присутствует в газетных публикациях о событиях в Архангельске в 1918—1920 гг. — в характеристике левых и правых партий, допустивших разгон земства вооруженными красноармейцами, и в непредв- — зятом обзоре деятельности архангельского правительства-Н.В. .Чайковского, и в анализе причин бессилиятородской думы, и,1 наконец, в оценке военной диктатуры генерала Миллера.
Заинтересованно и живо откликнулся Е.И. Овсянкин на публикацию архивных документов в журнале «Коммунист» (1987, № 11), ответив на вопрос о том, была ли интервенция США против Советской России: да, была, и об этом надо помнить. Ярким напоминанием тех событий является статистика: в ходе боевых операций на Севере погибло около 600 иностранных солдат, в том числе 327 англичан, 244 американца; в 1929 году американцы вывезли 100 мемориальных гробов с прахом своих сограждан, ранее захороненных на воинских кладбищах Великобритании, США и Канады, в Архангельске и других местах Севера.
Вызывает благодарность стремление историка Овсянкина вернуть доброе имя многим северянам, оклеветанным и погибшим от руки «революционного пролетариата». К этим жертвам классовой борьбы относился, например, председатель Архангельского общества лоцманов СИ. Бутаков, обвиненный в проводке кораблей союзников к Архангельску, где 2 августа 1918 года произошел антисоветский переворот. В статье о Бутакове Евгений Иванович привел новые документы, свидетельствующие в пользу своего героя.
Е.И. Овсянкин впервые предал гласности документы о так называемом «Деле норвежского консула Виклюнда». В ночь с 22 на 23 ноября 1937 года и несколько позднее в Архангельске по этому делу было арестовано более 60 северян, обвиненных в шпионаже и измене Родине. Среди жертв этой жестокой акции оказались 75-летний И.И. Бурков, М.М. Ульсен, профессор АЛТИ В.И. Лебедев, Э. Гернет, Г. Гувелякен, Вячеслав и Аркадий Лейцингеры и др. В мае 1938 года А. Виклюнд покинул Архангельск, а его «подельники» погибли в застенках НКВД. «Убежден, — писал в этой статье Е. Овсянкин, — каким бы тяжелым ни было постижение исторической истины, анализ преступлений прошлого, только на этом пути мы будем учиться избегать подобного сегодня и в последующие времена».
В условиях новой, «перестроечной» и реформируемой России историк Е.И. Овсянкин один из первых обращается к проблемам северного предпринимательства. В своих многочисленных статьях он писал о тех, кто поил и кормил Архангельск до революции — булочнице Ирине Серковой, хлебопеках Иване Сафронове, Якове Тушине и Михаиле Корытове, кондитере Христофоре Манакове, пивоваре А. Суркове, сыроваре Иоганне Лейнберге и др. «Главное, — отмечал Евгений Иванович, — наши предки радели о том, чтобы исполнять дело добросовестно, аккуратно, мастерски, и продавали продукты своего труда по умеренным ценам».
«Деловой мир Поморья» — тема, полностью захватившая историка Овсянкина в последние годы. Он заметил в одной из статей: «Какой поразительно интересный пласт истории Севера раскрывается перед исследователем! Сотни, тысячи разнообразных документов повествуют о том, как в нашем крае нарождался слой предприимчивых людей, долгое время двигавших вперед экономическую жизнь Севера. Торгующие крестьяне, заводчики и первые банкиры, биржевики и пароходчики, общественные деятели, благотворители… А как широк был национальный состав этих лиц: немцы и голландцы, англичане и норвежцы, русские». Историк называет среди них Якова Ваганова, Ивана Ханыкова, А.И. Плотникова, Е.И. Классена, ГА. Давыдова, Т.Е. Булычева, Якова Грибанова, Ивана Плюснина, Андрея Долгошеина, Василия Попова, П.К. Куйкина, СД. Лемехова, А. Казакова, В. Кривоногова, Петра Амосова , М.А. Ульсена, Я. А. Беляевского, А.С. Чудинова, Д.И. Вальнева, И.Е. Володина, ЕВ. Могучего и мн. др. Некоторым из них историк посвятил биографические очерки, впервые рассказав об их деяниях (Я.Е. Макарову, А.С Чудинову и мн. др.).
Овсянкина продолжает интересовать судьба северного крестьянства, пережившего в XX веке невиданные по масштабу исторические испытания. Ряд документальных публикаций Евгений Иванович посвятил трагедии северной интеллигенции (библиограф А.Н. Попов, писатель Т.П. Синицын и др.). Исследуя историю Северного государственного треста (Северолес), Е.И. Овсянкин обратил внимание на деятельность русско-норвежских обществ в 1920-х годах, проанализировав деятельность «Русско-норвежского мореходного общества» («Руссонорс») и концессии «Русснорвеголес», «Норвежско-русского пароходного акционерного общества».
В книге «Архангельск купеческий» Е.И. Овсянкин обобщил огромный материал об архангельских предпринимателях. В нее вошло многое из того, что он писал в своих статьях. В целом получился добротный сплав научного исследования и научно-популярного жанра. Книга состоит из двух частей: первая носит теоретический характер с определением места архангельских купцов, в том числе иностранных, в истории России; вторая часть — очерковая, посвященная отдельным персоналиям. Следует отметить одну особенность книги. Ее автор старается быть объективным, он весьма осторожен в оценке исторических источников. В этой оценке нет дешевой панегирики, с одной стороны, и огульного отрицания — с другой. Архангельские купцы предстают перед нами такими, какими они были в жизненных реалиях. Историк приводит интересную статистику развития купеческого пред- принимательства, цифры торговых оборотов, объемов импорта и экспорта. Автор обращается к историко-правовой базе российского предпринимательства, исследует юридические документы. В книге прослежен переход торгового капитала в производство. Выразительны и запоминаемы портреты наиболее известных архангельских купцов. Достижения современной исторической науки использованы автором при характеристике деятельности иностранных негоциантов. Глава «Немецкая слобода» является, на мой взгляд, одной из лучших в этом интересном и поучительном труде.
Невозможно в полной мере рассмотреть всю библиографию трудов Е.И. Овсянкина. Их смысл лучше всего сформулировал сам Евгений Иванович в одном из своих интервью: «Раньше историк исходил из схемы действий. Были и другие крупные недостатки в нашей истории как науке. Она была засоциологизирована и лишена людей. Ее надо заселить участниками событий, что я и пытаюсь сейчас делать. Со своими живыми персонажами история обретает движение, мысль, лицо. Она будет многоплановой, многослойной».
В 1996 году Е.И. Овсянкин удивил своих читателей книгой об Архангельском педагогическом училище. В этом учебном заведении, созданном в 1931 году и преобразованном в 1994 году в педагогический колледж, учились многие поколения выходцев их архангельских «городов и весей» — дети крестьян, рабочих и интеллигентов, изучению истории которых Евгений Иванович посвятил по существу всю свою творческую жизнь. Редактором книги стала его супруга Лидия Ивановна, ответственным за выпуск в свет — его сын Петр Евгеньевич Овсянкин, директор педколледжа. Вот она, личностная основа творчества Евгения Ивановича, отраженная в посвящениях деду, отцу, матери и внукам Ивану и Евгении — в книгах о Ваге и Архангельске. Мы ждем от патриарха северных историков новых трудов об истории Архангельского Севера.
Анатолий Куратов, г. Архангельск